Лена закрыла окно, помахала, чтобы разогнать дым, посмотрела на часы и отметила, что клиент пришёл без опозданий. Тютелька в тютельку. Дверь приоткрылась. Молодой человек, длинный, как жердь и сутулый, как коромысло, смущённо ввинтился в пространство кабинета.

– Здравствуйте, я от доктора Мичурина, – достал он из кармана визитку, добавив, – от хирурга.

Парень нерешительно огляделся, не зная, куда девать свои длинные руки с визиткой. Лена спохватилась, показала жестом на кресло. Ей стало понятно его смущение.

Мичурин, хирург и по совместительству отец дочки Лены, направил парня к ней. Он оперировал одному парню фимоз, оказалось, тот к своим двадцати девяти годам ещё девственник, поэтому Мичурин решил, что психолог пациенту не помешает, что ему надо обрести немножко уверенности перед первым разом.

– Ах да, он говорил о вас. Присаживайтесь, пожалуйста! Могу называть вас Дмитрий?

Лена ободряюще улыбнулась, заметив, как он спрятал ладони между колен.

– Митя мне, пожалуй, привычнее. Так звала меня мама, я, собственно, поэтому, верней, не поэтому, – смешался парень.

Лена села напротив.

– Михаил Владимирович предупредил о вашем заболевании, как после операции чувствуете себя? – спросила Лена.

Парень махнул рукой, как будто только что вспомнил. Покраснел.

– Я бы не хотел обсуждать это.

– Вы разве не по поводу задержки сексуального развития? – Лена взяла блокнот и удивленно зависла с ручкой.

– У меня умерла мама, – выдал он.

– Сочувствую, – Лена не сразу перестроилась на другой повод визита. – Давно? – спохватилась она.

– Три года назад.

Лена опять удивилась: он сказал это так, как будто получил известие только что, и это известие перебило актуальную для него проблему половой дисфункции. Она всмотрелась в него повнимательнее.

Парень выглядел как преждевременно состарившийся подросток и одет был, как герой советских фильмов годов 80-х. Рубашка в голубую мелкую клеточку была застегнута на все пуговицы и немного маловата, было видно: сдавливает горло. Шерстяные, отглаженные стрелкой, брюки были затянуты ремнём и поддёрнуты едва не под мышки, выглядывали застиранные белые носки, начищенные туфли с тупым мысом. Флисовая серая жилетка с катышками завершала образ. Может, это новая мода, за которой она не успела уследить. «Фрик?» – предположила она про себя. Тёмные, вьющиеся, непослушные, явно давно нестриженные волосы, очки в какой-то блёклой, из прошлого века, оправе, четко очерченный прямой нос, густые брови, яркие, небывалого синего цвета глаза.

«Красивый парень, если бы не привычка горбиться, уводить глаза в сторону и теребить руки», – подумалось психологу. Взгляд её уткнулся в крупные, красивой формы руки и обгрызенные под корень ногти.

– Вы были очень близки? – это был не вопрос, констатация. Лена сразу поняла, что пришёл маменькин сынок. Одной этой закатанной жилетки хватило бы. Лена пододвинула парню салфетки, увидев, как он дрогнул лицом, собираясь заплакать. Бумажные салфетки всегда были под рукой, слёзы тут были не редкостью.

– Это я виноват в её смерти!

Лена такое слышала много раз.

– Люди склонны винить себя после смерти близкого человека, это нормально, – сказала она.

– Вы не понимаете! Мама узнала о том, что больна, рак, она написала прощальную записку и открыла газ.

– Сочувствую вам, – кивнула Лена активным слушанием – это единственное, что сейчас нужно было пациенту. – Но это было её решение.

– Я не заслуживаю сочувствия! Она из-за меня это сделала! А через несколько дней позвонили и сказали, что диагноз ошибочный, перепутали анализы, – закончил Митя.

Да, и такое бывало в Лениной практике. Иногда ей казалось, что она попала в один из сериалов, которые смотрела Людмила Исааковна. Было и такое, что ни в каком кино не приснится, жизнь придумывала такие перипетии, что невозможно выдумать ни одному писателю. И тут были живые люди, не актёры, им было больно по-настоящему.

– Это ужасно, – она дотронулась до Митиной руки. – Но вашей вины тут нет.

– Мама была для меня всем. Мне так её не хватает, – заплакал парень.

– Понимаю, – Лена протянула ему новую салфетку.

Но он воспользовался собственным носовым платком. Лену обдало запахом, не нафталина, но чем-то похожим, запахом стариковского быта. Митя высморкался.

– Ее звали Инна Петровна.

– Инна Петровна, – повторила Лена и ободряюще кивнула.

– Она всю свою жизнь посвятила мне. Отца у меня не было, верней, он погиб до моего рождения. Он был лётчиком-испытателем.

– Какая трагедия! – много же свалилось на этого парня.

– Это была мамина трагедия, я не успел узнать его, – сказал Митя. – А с мамой они очень любили друг друга, но не успели пожениться. Их свадьба трижды переносилась из-за его службы, так мать осталась беременной, её все осудили, даже отец отверг. Мы были с ней одни-одинёшеньки на всём белом свете.

«Одинёшеньки», – повторила про себя Лена. Вновь на неё пахнуло нафталином. Ну и парень! Откуда он взялся такой? Эта жилетка, этот носовой платок. Их ещё выпускают?

– Мама была заслуженным учителем России. Она преподавала математику. Мама всю себя посвятила школе! Её все очень любили. Уважали, ценили. Вы бы слышали, что говорили о ней на похоронах!

Слова лились из парня рекой. Это стало походить на затянувшуюся эпитафию.

– Мама тяготилась своим положением, в то время ведь незамужних матерей-одиночек не слишком жаловали, к тому же, я всё время болел, – Митя не мог остановиться в воспоминаниях о своих винах перед мамой, о её страданиях из-за него.

– Митя, давайте вернёмся к вам, – предложила Лена.

Молодой человек спохватился, как будто его поправила учительница у доски.

– Я хорошо учился! Вернее, отлично, почти, – зачем-то добавил он.

– Не сомневаюсь. Уверена, вы были хорошим сыном, – сказала Лена.

Митя резко засобирался уходить, хотя время визита ещё не вышло.

– Спасибо, что выслушали, – мелко кланяясь, как в былые года, попятился к дверям Митя, словно боялся сказать что-то лишнее на похоронах, где о покойном – только хорошее.

Как Лене хотелось потрясти его за плечи, чтобы достать из него то, зачем он пришёл, что болит. А в том, что там болело, Лена не сомневалась. Эти болезни хороших мальчиков и девочек были ей хорошо знакомы.

Митя несколько раз прощался, два раза пытался выйти то в дверь туалета, то в подсобку, и едва не сбил на входе пальму Людмилы Исааковны, но та, кажется, к парню благоволила и даже на прощание смела невидимую пылинку с его куцего драпового пальто с пришитым ниткамине в цвет хлястиком на спине. Бездетная старая дева всплеснула руками с умилением.

– Какой приятный, вежливый юноша! А вот! Вы только посмотрите на это!

Она передала Лене заполненный парнем перед приёмом формуляр с согласием на обработку персональных данных. Необычайно каллиграфическим почерком было выведено имя, фамилия, отчество. Давненько не видала Прокофьева такого почерка.

– Молодёжь со своими смартфонами скоро вовсе разучится писать, а тут, – восхитилась администратор. – Дайте угадаю, он, наверное, учителем начальных классов работает, хотя нет, слишком молод.

– Ему двадцать девять, и он айтишник, – сказала Лена и исчезла с формуляром за дверью.

Шерлок Холмс из секретаря был так себе.

Спускаясь по лестнице от психолога, Митя заметил, что у него развязались шнурки. Почему-то ним это случалось постоянно. Он наклонился, чтобы завязать их, но тут на него натолкнулась девушка и едва не сбила с ног.

– Ну, чего встал, слепой что ли, – сказала она и поскакала наверх, оставив Митю с его шнурками.

– Извините, – Митя неуклюже развернулся всем телом, как будто по очереди перемещая в пространстве свои руки-ноги. Он знал: такие девушки не для него, а какие для него, он не знал, если они вообще существовали. На улице был сильный ветер, косил ледяной дождь, и, сунув голову в плечи ещё глубже, Митя пошёл к автобусной остановке.