Граф долго что-то говорил, периодически покрывая поцелуями обнаженную спину Магды, в то время как та силилась понять, что же заставило ее принять его предложение работать в его инженерной конторе, а потом принять его предложение приехать сюда....

Метек, пустой , ни на что не способный человек, который и шагу не может ступить без семейных денег и связей… Да по сравнению даже Тадеуш, который без очков натыкается на дверь – образец мужества, хотя и не имеет ни атлетической фигуры, ни красивых синих глаз, ни обволакивающего голоса. О своем дипломе инженера он вспомнил только, когда пришли немцы… Магда не была уверена, видела ли она Метека, занимающегося чем-либо кроме приятного времяпровождения в краковских клубах, ресторанах и спектаклей театра Миллениум. Но почему-же с ним так хорошо, что не хочется уходить…

Она внезапно села на кровати и обвила руки вокруг шеи Метека, так что ее груди прижались к его спине. Это произошло так неожиданно, что граф даже застонал от удовольствия.

–А как твои родители? Извини. Я так и не поинтересовалась.

Граф обхватил колени руками и опустил голову.

–Мама в порядке. Старается держаться подальше от своих обожаемых соплеменников. А отец арестован…

–Арестован?! Ты это серьезно? – искренне удивилась Магда, хотя события последних месяцев приучили ее, что последнее, чему стоило бы удивляться, это аресты, казни и просто бесследные исчезновения абсолютно невинных людей.

–Ты помнишь, как эти ублюдки закрыли Ягеллонский университет? Как “рассадник ненависти к германской нации и тысячелетней германской культуре”.

–Помню… Они арестовали всех профессоров… Всех, кто тогда провел занятия, несмотря на запрет.

–Так вот… Мой отец был председателем попечительского совета юридического факультета. Когда это случилось, он надел свой парадный мундир полковника императорской армии, нацепил оставшиеся еще с той войны австрийские ордена и поехал прямо в Вавельский замок, дабы выразить протест самому генерал-губернатору…

–Писали, что Ганс Франк сам доктор юриспруденции…– вспомнила Магда.

– Это да. Но думаю, отец такому “доктору” не доверил бы и полы мыть на кафедре. В общем, не знаю, смог ли он пробиться к самому Франку, но его быстро скрутили и отправили в гестапо со всеми его орденами. Нашлись доброхоты, которые вспомнили как он разглагольствовал на тему величия польской нации и насмехался над немцами с их чертовым фюрером…

–Вы знаете, где он сейчас? – спросила Магда.

–Скорее всего в Освенциме. Недалеко от Кракова. Немцы свозят туда польских заключенных из всей Силезии, размещают в старых армейских казармах. Мы с мамой пытались выяснить, можно ли его навестить, но нам засмеялись в лицо и сказали, что поляки могут туда попасть только в качестве арестантов.

–И ты так спокойно об этом говоришь? – разозлилась Магда. – Не попытаешься, что-нибудь предпринять? Ты же офицер!

–Что я мог сделать?! Что?! Боже мой, я всего лишь инженер, никакой не офицер…– сказал Метек с горечью и внезапно заплакал.

–Когда немецкие части подошли к Кракову, мы не сделали не одного выстрела. Нас поставили в оборону возле Дояздува. Нас было от силы два десятка ополченцев чуть ли не с мушкетами времен короля Сигизмунда против пехотного батальона. Я сказал своим ополченцам не стрелять…

Воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов.

–Если бы вы стали стрелять, немцы бы вас убили? – хрипло спросила Магда.

–Нет. Угостили бы шнапсом…– огрызнулся Метек. – Ты пойми, Краковская армия к тому моменту почти что перестала существовать. У меня не было никакого приказа или плана действий…

Глава 7.

Первые месяцы оккупации прошли, как в тумане. Магда в конце концов поддалась на уговоры графа Домбровского, то есть, разумеется, герра Берлинга, и перешла на работу в инженерную контору, расположенную недалеко от Главного Вокзала. О недолгой работе на каменоломне ей напоминала только огрубевшая кожа на руках.

“Вот и все… Теперь ты – любовница-секретарша у своего начальника. Ниже этого – только быть содержанкой у какого-нибудь богатея”– угрюмо думала Магда, приступая по утрам к своим не слишком утомительным обязанностям. Она представила себя в качестве любовницы пана Густава Вроницкого – многолетнего директора театра Миллениум, и только усмехнулась…Несмотря на расхожее мнение об около богемной, театральной публике, директор Миллениума обожал свою не очень здоровую жену и троих детей и никогда не был замечен ни в чем предосудительном.

В конторе у Метека постоянно ошивались немцы. Магда ощущала на себе их откровенно похотливые взгляды и с трудом заставляла себя вежливо улыбаться в ответ на однообразные липкие комплименты о красоте славянских женщин. Во всем этом было что-то до тошноты унизительное, словно она согласилась на гнусное предложение, которое сделал ей негодяй с биржи труда.

Немецкая администрация, едва освоившись в Вавельском замке, погрузилась с головой в наполеоновские планы превращения Кракова, “исконно немецкого города”, в идеальный город будущего, откуда германские чиновники будут управлять дикой восточной колонией – с величественными административными зданиями, широкими проспектами и стадионами, вместо всех этих костелов, синагог, лавочек и лабазов, несущих печать восточного убожества, еврейской алчности и славянской лени. Первыми должны быть снесены памятники, увековечившие дегенеративное искусство и польский анти германский национализм, как, например, памятник Грюнвальдской битве, особенно оскорблявший нежные чувства тевтонов.

Контора Метека была привлечена к этой масштабной работе, как и некоторые другие польские фирмы, сумевшие найти взаимопонимание с новыми хозяевами. Но, как заметила Магда, немецкие гости Метека, в основном мелкие и средние чины Вермахта и СС, приходили в контору не столько корпеть за чертежами, сколько приятно провести время за бутылкой зубровки или шнапса в компании соплеменника.

Но немцы наконец убирались, и Метек с виноватым видом, как нашкодивший подросток, приходил к ней и, даже не пытаясь сказать что-либо в свое оправдание, жадно прилипал к ее губам. Магда на несколько мгновений чувствовала прилив отвращения, но очень быстро страсть захватывала ее. Закончив дела в конторе, она покорно садилась в Паккард Метека и ехала в эту чертову “кавалерку” … Ну в самом деле, не возвращаться же домой, где пьяный Тадек осоловело смотрит на пустой холст или того хуже, погружается в мрачные рассуждения о бренности жизни, собственной ничтожности и несостоятельности.

“Ну почему я стала ходить в эту проклятую “кавалерку” к Метеку? Почему мне так хорошо с ним? Может быть, когда привычная жизнь рушится, как карточный домик на ветру, необходимо что-то, за что можно зацепиться… Что-то постоянное.”– не раз задавала себе вопрос Магда.

И действительно, эти встречи возвращали ее в то ослепительное время, когда был театр, когда после премьер всей труппой шли в ресторан, где кутили до поздней ночи, когда Метек после спектакля ждал ее, Беату и Аду на своем ослепительно белом Паккарде, в то время как несчастный Тадек пропадал в театральной мастерской, работая над декорациями. В те времена у ворот Барбакан играл оркестр городской пожарной охраны, а на Рыночной площади еще стоял памятник Адаму Мицкевичу. Сейчас, главная площадь города была, разумеется, переименована в площадь Адольфа Гитлера, а памятник Мицкевичу снесен, как представителю “дегенеративной” литературы. Новые хозяева, подобно своре псов, стремились пометить территорию и стереть многовековую историю Польши…

– А театр? С тех пор, как немцы закрыли все театры, я даже не была в том районе города.... Отвратительно смотреть на руины прошлой жизни – закурив, произнесла Магда.

–Я был…– сказал Метек. – Здание заколочено, окна разбиты… Только ветер играет с занавесками. А афиша “Веселой пастушки” так и висит…

–Боже мой… Мне тяжело поверить в то, что всего лишь несколько месяцев назад все было по-другому…Казалось, в жизни будут только премьеры, вечеринки с друзьями, покупки во французских магазинах… А потом случится что-то такое необыкновенно-прекрасное, ради чего и стоило бы все это начинать.