Я родилась и выросла в украинской деревне, среди широких степей, больших огородов, высоких деревьев, среди маленьких, белых домиков с чёрной, стойкой подводкой, скота и призрачного асфальта на дорогах.

Вот мне 5, 2000 год, лето, жара, я в шортиках, без майки, зато в бело-грязной панамке. Папа машет косой в поле, я и мой чёрно-белый пёсик Жорик босолапые шуршим по бездорожью к папе в поле, отнести ему водички попить. От моего дома бежать недалеко, минут 10. Жора, как настоящий пёс, всегда путался под ногами, без него никуда. Он даже в сортир меня провожал. Ночью эта опция была особо актуальна, так как место освобождения от тяжести, находилось далеко за домом. Без Жорика была вероятность освободиться от тяжести раньше положенного.

Мне нравилось бегать босой по грунтовой дороге, но по полю босиком не побежишь, там легко можно напороться ногой на острую палку, колючку, репьях какой-нибудь, поэтому папе всегда приходилось выходить за водой из поля ко мне. Так он заберётся далеко, увидит я бегу, и направляется к дороге. Папа никогда меня не ругал даже, когда ему приходилось возвращаться с противоположно конца поля.

На открытом местности даже вечером очень жарко, но папа умудрялся работать, даже когда солнце было в зените. Юношеский максимализм, молодость, сила или необходимость заставляли его работать на износ. Ему тогда было всего 25, он был ещё так юн, и на тот момент у него уже было двое детей, пятилетняя я и моя трёхлетняя сестрёнка. Родителям приходилось очень тяжело трудиться, чтобы прокормить нашу семью. И денег всё равно при этом не хватало. Когда ты маленький ты не понимаешь, как устроена жизнь. Ты не понимаешь, что за жизнь надо платить. У меня попросту не возникало вопросов. В пять лет меня не волновали вопросы мироздания, меня волновало, что вкусненького сегодня будет в моей тарелке на ужин, и всё равно, откуда оно возьмётся. И если это будет борщ, то я расстроюсь и останусь голодной. Не люблю борщ.

Мой мир был таким тесным, в нём было место тому, что я видела, пробовала, слышала, нюхала, трогала, а этого всего было не много. Теперь я так оцениваю свой пятилетний опыт жизни. А слышала я разговоры, что папа собирается уезжать в город на заработки. Что оно такое город и как там, и что там едят, кто его знает. Я знала лишь то, что там много людей и детей соответственно тоже. А на моей улице жили одни пенсионеры. Прекрасные пенсионеры, нужно добавить. Лучшие пенсионеры в моей жизни. Я думала, что когда стану старой бабкой, хотя это, по-моему, было невозможно, то буду гнать самогон как дед Коля, ни как папа. У них всегда собиралась весёлая компания по случаю первака, а у нас такого не было. Тогда я думала, что дело в самогоне, а не в алкоголизме. У деда Коли, наверное, просто вкуснее. В общем, рецепт я планировала взять у деда Коли, а употреблять свою продукцию собиралась, как папа, чтобы не валяться под забором, как дед Гриша, потому что у меня пока не было такого человека, как баба Женя, которая бы меня погрузила в тачку и отвезла домой.

Я думала, что у старичков беззаботная жизнь, но там свои горести и печали. Так баба Женя поколачивала дела Гришу за пьянство. До меня потом уже дошло, что лучше вообще не пить, и что зелёный змИй, это не баба Женя, как называл её дед, а болезнь алкоголика.

В общем, про город я знала не многое. А мой папа туда собирался. Без нас. Мои мама и папа одноклассники, они так давно вместе, и мне казалось, что я с ними так давно вместе, а тут нам грозило расставание. Печаль и досада поселилась в моём сердце. Мне не с кем было разделить своё горе, с сестрой мы были ещё на разных ветках обезьяньей эволюции, я вроде как даже умнее шимпанзе, а она ещё улитка. Моей отрадой был пёс Жорик, ему я рассказывала и доверяла все свои секретики.

Ещё у меня была двоюродная сестра по папиной линии, она меня на три года старше, и как ни странно, с ней мы находили общий язык. Вопрос ‒ то ли она остановилась в развитии обезьяньей эволюции, то ли я уже была маленьким человеком. Но мне вспоминается, как мы обижали мою маленькую сестрёнку из-за её курносого носика, и судя по этому, мы были свиньями. Но справедливость иногда всё-таки торжествует, теперь у меня и у моей двоюродной сестры, рули вместо носов. Ещё у меня было два двоюродных брата по папиной линии. Один как раз был городской, из Донецка, крупного областного города, не Хурхуяновка районная какая-то. Да простят меня жители районных центров. Не забывайте, я из Богом забытой деревни с интимным названием Зачатовка. Надеюсь, вам стало немного легче, после такой информации. Я люблю свою деревню, если кому-то сейчас взбрело в голову обратное.

Так вот, о городской жизни можно было спросить моего брата, но всё, что я о нём помню это то что, когда он приезжал в деревню, он почти всегда плакал и просил колбаски. Колбаски… Колбаски! А он старше меня на пять лет. Что можно спросить у такого человека? Я на тот момент уже знала, что такое колбаса, у нас в деревне она была, и я её ела. Хоть и по праздникам. И я поняла одно, что городские мальчики часто кушают колбаску, и что друзей у него нет. Я хоть и нередко предавалась меланхолии, но никогда не плакала из-за того, что сегодня у нас на завтрак, обед и ужин борщ. Короче, братьев, по папиной стороне, можно вообще вынести за черту обезьяньей эволюции. Второго прицепом за первым, так как они оба со мной не общались. И делали гнусные вещи ‒ курили, и мне не давали попробовать. Теперь у меня завелась мечта, побывать в городе, а курить я вам не советую. Это дорого. И изо рта потом пахнет, как будто не изо рта.

Вернёмся ко мне с бутылкой. В этот раз, папа не стал забирать бутылку воды с собой, он попил, и отдал уже пустую ёмкость мне. Литр выпил почти без остановок. И этот литр, и не один, сбежал с него тут же на моих глазах. Даже на его ресницах скопились капельки пота. А волосы на ногах приняли забавное положение, как завитушки на лбах модных дам. Мне казалось, под папой образовалось мокрое пятно, такой ливень с него прошёл. Жора тоже не отставал и ронял капли слюны на коржики, потрескавшейся грунтовой дороги, увлажнял трещины на пятках матери земли. Потом папа сказал, что скоро придёт обедать. Хотя как по мне, в три дня должен быть уже второй обед. Но в тот момент я думала о тех коржиках, на которые капали слюни Жорика, и не сказала папе ничего. Потом я заметила уже состарившийся, седой одуванчик и на секунду отвлеклась от дел насущных, а потом я придумала, что коржики можно посыпать "приправой" из одуванчиков. Мы часто играли в кухню, когда были маленькие. А в деревне навалом всяких ингредиентов для юных поварёшек. Торты из грязи можно было украшать куриными перьями, скукожившейся краской, содранной из оконных рам, лепестками роз из клумбы, дохлыми жуками, пчелами, гусеницами, козьим арахисом… В общем, разнообразия хватало, можно было удивить даже бывалого гурмана.

Так, я запаслась коржиками на будущее, а приправа улетела, едва я коснулась одуванчика. Пушистые зонтики подобрал сорвавшийся лёгкий ветерок, и они засёрфили по воздуху. Чумовое зрелище. Но и коржики, так получилось, я не донесла домой, я раскрошила их по пути. Не знаю, мне в детстве нравилось крушить всё. Что-нибудь порезать, порвать, обрисовать обои, постричь кукол и себя, такое наслаждение… было бы, если потом всё это просто так сходило с рук. "Интересно, городские дети такими же были" ‒ думала я.

Вечером папа с мамой отправлялись в степь накосить травы для скота. Моя сестрёнка осталась у наших соседей, бабы Веры и деда Коли, а я на бричке с родителями отправилась за едой для маминых коров и папиных барашек. Говорю так, потому что мама чаще возилась с коровами, а папа с барашками. А я поехала с родителями потому, что на обратном пути мы должны были заехать к бабуле и дедуле по маминой линии, которые жили на другом конце деревни, а там всегда были конфеты и газированные напитки. Какое мне дело до голода коров и барашек. Да, мне было бы их жалко, если бы они остались голодными и кричали, требуя кушать, а если бы не кричали, я бы думать не подумала о их голоде, потому что не слышала бы, что они голодны.