— Канеш, не против.
Сизый взял табуретку и устроился рядом с Оливией. Он взял масло из холодильника и намазал его на несколько кусков хлеба.
— Сизый, чё я не так делаю? Ты голова нашей банды, ты умный, ты поймёшь может, что я не так делаю в своей жизни? — Оливия поняла, что осталось пару конфет в огромной тарелке и остановилась.
— Ты честно хочешь услышать? Просто правда не очень приятная.
— Я для этого и спросила, — Оливия выжидающе смотрела на Сизого, уже морально готовя себя к «уколу».
— Ну смотри, — Сизый откусил бутерброд. — Ты стала слишком много думать о деньгах. Нет, не спорю, деньги — это классно, я их люблю тоже и не откажусь от косаря долларов, но у тебя это пошло чрезмерно. Это называется «Головокружение от успехов». Ты уже готова на всё ради них, в твоей голове слетел тот предохранитель, благоразумие, который тебя останавливал от безумных поступков. Ты перестала ценить то, что имеешь. Для тебя всё, что у тебя есть — жильё, еда, вода, друзья, парень стали нормой, — на слове «парень» Сизый сделал акцент. Оливия ощутила такую боль, будто ей нанесли ножиком ранку и продолжают ковыряться там. — Это видно по твоей фразе. «Господи, куда он денется», да денется, Оливия! Ты думаешь, он не сможет найти другую? Он денется, а ты его потеряешь! Это же быстро происходит: пойдёт по улице, увидит девчонку, зацепится с ней словесно — и всё! Химия, водороды, анионы, катионы, короче вся эта херня между ними произойдёт, финит а-ля комедия! Он умный парень, девушки таких любят. Поэзию любит, будет каждое утро Лермонтова читать, о любви его стишки всякие.
— Я поняла… — Оливия откинула голову назад, будто слёзы, которые скопились в её глазах от этого потекут обратно. — Ты прав. Спасибо, я всё осознала…
— Ты извини, если обидел, но ты просила сказать сама, — Сизый доел шестой бутерброд и пошёл делать ещё несколько.
— Нет, Сизый. Я не обиделась нисколько. Это не отговорка, но у меня за двадцать лет не было рядом никого, кто бы объяснял мне всё это. Ну пока с матерью-алкашкой общалась, а она, думаешь, испытывает чувство благодарности к людям? Она всех ненавидит, и свои ценности она передавала мне. А я, как губка, впитала. Я и жила с теми мыслями, что все мне враги. Я враждебно относилась ко всем, кроме вас. Для меня сказать «спасибо» было унижением. Я боялась, что все будут смеяться, если я скажу это слово, что это — признак слабины.
— Это признак внутренней силы, — ответил Сизый. — Мхм, бутерброды кайф… Люблю сыр… Булку… Охеренно.
— Главный любитель бутербродов во всём Советском Союзе. Ой, России, — поправила себя Оливия. — Чёрт, когда я перестроюсь? Я постоянно говорю СССР, хотя он распался! Россия. Российская Федерация. Как-то непривычно.
— Советский был роднее. Я как бы двадцать три года жил и говорил так, а теперь… Грядут огромные перемены, чувствую. Ты кстати что с Владом решила?
— Каким Владом? А, этим… — Оливия как-то поникла. — Я не знаю, не говорит со мной, игнорирует, а если и говорит что-то, то это подколки и обидные вещи. Он сказал, что его мать была права насчёт меня, что я ему не пара… Ну и хер с ним, что. Я красивая девушка, найду другого. Постоянно, мимо стройбата прохожу когда, слышу свист оттуда. Значит, хотят меня. Есть порох в пороховницах, ягоды в ягодицах.
— Найдут тебя, но захочешь ли ты другого? — справедливо заметил Сизый, поедая девятый бутерброд. — Ты без чувств вряд ли сможешь. А Владика ты не забыла. Открою тебе тайну, ты его ещё долго не забудешь.
— Почему это? — усмехнулась Оливия, наливая себе коньяк. — Забуду раз плюнуть.
— Во-первых, это первая любовь. Она самая сильная, так считается. По факту, кстати. Во-вторых, как бы сказать приличнее… Ты с ним…
— Да, я ему отдала первый раз, но какая разница? Второй, десятый. Я не придаю этому значения, я не баба из мыльной оперы.
— Но всё равно ты его сильно любишь. Ты переживаешь из-за него, я это вижу, значит, тебе не всё равно.
— Мне плевать, плевать, — уверяла Оливия то ли его, то ли себя, а потом сдалась, кинула стакан в стену и крикнула:
— Мне не плевать! Я его люблю, я его хочу, я хочу объятий, я хочу поцелуев от него, хочу обсуждать с ним Моцарта, хочу смотреть вместе кино, готовить вместе борщ, мечтать о Гаграх, о семье! Довольны? — Она не плакала, нет. Просто словесная истерика.
— Всё образуется, я тебя уверяю. Совсем скоро. Вам суждено быть вместе, значит, всё наладится. Вам нужно поговорить, обсудить, что обижает тебя, что его.
— Хватит о нём. Сейчас «Иронию судьбы» покажут, давай смотреть, — Оливия включила телевизор, отыскала нужный канал и погрузилась в просмотр. Сизый понял, что зря доставал её расспросами, и чтобы искупить вину, почистил ей мандарины…
Ещё один день прошёл в тотальном игнорировании существования Оливии Стар в доме. Но, что удивительно, он ни разу не заговорил об отъезде в Ленинградскую область, к маме. Значит, он до конца не решил расставаться. Оливия просто ушла на улицу, чтобы заучка не маячил у неё перед глазами, гуляла по парку, наслаждалась природой, яркой зелёной травой, могучими деревьями, зеркальной гладью пруда, смешными утками. Природа успокаивала, помогала собраться с силами и понять, что всё не так критично.
Незаметно пришло пятое июня — день практического экзамена Влада. Он вскочил в шесть утра, надел парадные штаны, рубашку, даже запонки нацепил, обулся в гладко вылизанные ботинки. Всё это было куплено на средства Оливии и являлось болезненным напоминанием о ней.
«Если она не придёт на моё выступление, я расстанусь с ней.» — решил умник. Оливия дождалась семи утра, поняла, что Ботан ушёл, оделась в футболку, джинсы, причесала волосы, надела туфли-лодочки (удивительно для Оливии, но она хотела показаться во всей красе) и поехала в сторону консерватории. Она побежала на остановку, но как назло, автобус уехал из-под её носа! Оливия материлась, понимая, что опоздает. Автобус приехал через полчаса нервного ожидания. Потом ещё маршрутка опаздывала, водитель лез с подкатами, Оливия еле вырвалась, потом ещё в консерваторию пускать не хотели (репутация играла свою роль). Тогда она послала всех в пятую точку на жаргоне, растолкала и ворвалась в здание…
Ботан сидел в зале и пересматривал ноты. Предстояло играть без них. Он волновался, боялся и искал Оливию глазами.
Она не пришла.
Неужели не придёт?
«Боженька, помоги, пожалуйста.» — прошептал Ботан. Пара слёз упали на белоснежные листы. Непонятно, о чём была просьба Ботана: о приходе Стар или о успешном выступлении. Но вот он следующий, а Оливии нет.
Неужели забыла?
— На сцену приглашается Владислав Воробьёв, девятнадцать лет.
Не пришла. Это осознание было как выстрел. Ботан кинул ноты на кресло, пошёл тяжёлой походкой на сцену.
— Пустите меня, у меня там муж! — Оливия изголялась, как могла, врала. Но её не пускали и всё.
— Вы опоздали. Вход закрыт.
— Пожалуйста… — Оливия молящими глазами смотрела на охранника. Внезапно организатор экзамена сказала ласково:
— Оливия?
— Я! — крикнула она, услышав, как объявляют Ботана.
— Проходите. Отпустите её. Там её любимый. В городе пробки, она опоздала не из-за своей рассеянности.
Охранник с ненавистью посмотрел на Оливию, но пропустил. Оливия с благодарностью посмотрела на организатора.
Женская солидарность — сила.
Ботан сел за пианино и начал играть, но начались проблемы с микрофоном. Он не работал, комиссия не слышала, как он играет и не была в состоянии его оценить. И именно в момент, когда неполадки были устранены, и Ботан взмахнул руками над пианино, Оливия влетела в зал, сев на случайное место. Оно было занято, просто женщина отошла, но ей было плевать на эти детали.
Она успела.
«Пришла», — подумал Ботан, улыбнувшись. Оливия сидела, затаив дыхание и теребя свою футболку. Играть Ботану стало как-то легче с её приходом. Он вспомнил мелодию и начал играть. Композиция была грустная, печальная, казалось, что Ботан выбирал её под своё настроение сейчас.
