Обломки техники – это, прежде всего, обломки человеческих судеб. А самое печальное место в Молодежной – кладбище на мысе Гранат, где 20 леденящих душу надгробий лучше всяких книг расскажут о цене прорыва человечества в неведомое… Не случайны строчки, родившиеся на этом материке были: «я – как выжатый лимон: еще шаг – и душу вон!»…

Однако шагать мне пришлось долгих полтора года. Собственно зимовка начинается в начале апреля, когда со станции, забирая остатки предыдущей экспедиции, уходит последнее судно. С исчезновением его огней обрывается последняя нить, связывающая нас с другими континентами. Теперь, чтобы не случилось, в последующие полгода надеяться кроме как на себя не на кого. Пусто и печально становится на станции, но постепенно жизнь входит в свое русло. Немного скрашивают наше одиночество необыкновенные всполохи-краски полярного сияния. Зимовавшие на севере говорят, что южное – ярче. Это также предмет гордости: и температуры у нас ниже и сияния лучше!

22 июня – знаменательный для полярников день – середина зимы. Праздник, по значимости не уступающий Новому году. И хотя на станции почти сухой закон (в месяц на человека 125 грамм спиртного), в этот день делается небольшое исключение. На столах также экзотика – выращенные в полярных условиях помидоры, огурцы, зелень и несколько небольших, величиной с апельсин, арбузов. Зачитываются поздравления президентов и правительств стран – участников экспедиций. Особенно ярким было поздравление Рональда Рейгана, как бы мы к нему не относились. Конечно, мы ждали теплых слов и из Москвы, от Горбачева, но тщетно. И на какой-то миг закралось ощущение заброшенности, ненужности и чуть ли не обреченности…

Работа в полярных экспедициях – это не сплошная романтика (хотя и ее хватает). Часто она буднична и скучна, требует терпения и умения владеть собой. Чтобы преодолеть тоску и скуку, нужно не меньше силы воли и выдержки, чем при опасной и напряженной работе. К счастью у метеорологов не было времени на безделье: день был расписан по минутам, и такой проблемы – как убить время – у нас не было. Наоборот, его постоянно не хватало!

Я обратил внимание на то, что старые полярные «волки» всегда веселы, жизнерадостны. Не думаю, чтобы у них также не скребли на душе кошки, но они, во всяком случае, этого не показывали, подбадривали остальных, даже если приходилось работать «на пределе прочности».

С наступлением полярного дня, при ослепительном незаходящем солнце, большую опасность стала представлять «белая тьма (или мгла)» – интересное оптическое явление, при котором линия горизонта отсутствует, а при сплошной облачности нет теней, и человек теряет чувство перспективы, понятия «близко-далеко» смещаются и определить расстояние возможно лишь в радиусе до 5 метров и то с трудом. Сугробы-заструги сливаются в монотонную серо-белую пелену, трещины и обрывы абсолютно не заметны. Видимость при этом может быть хорошая, но производство работ, связанное с передвижением транспорта невозможно. Даже пешком передвигаешься практически на ощупь, контролируя каждый шаг. Что-то подобное наблюдается в сумерки, когда всё призрачно и размыто, но в сумерки достаточно увеличить освещение и все встанет на свои места. При белой тьме освещенность избыточная – дополнительное освещение ничего не дает, это все равно, что включить прожектор в солнечный день. Камень на расстоянии 20 метров можно принять за удаленную гору и наоборот, иногда спичка, воткнутая в снег на расстоянии метра, кажется телеграфным столбом в километре от тебя. Передвигаться, особенно летать в таких условиях практически самоубийство. Одному Богу известно, сколько жертв было принесено на алтарь этого уникального явления.

В коротком вступлении невозможно описать всех перипетий зимовки. Есть английская пословица: «Самое главное – понять, в чем состоит твой долг. Выполнить его легче лёгкого». Она явно не для ледового континента, где понятие долга приходит с первых минут, а вот выполнить его…

Так или иначе, свой долг мы выполнили честно и в феврале, на излете антарктического лета настало время прощания с этой необычайной землей. Разные чувства приходят в этот момент: и грусть расставания, и радость от предстоящей встречи с родными и на всё тяжким грузом накладывается накопившаяся за зимовку усталость, не усталость даже, а граничащее с безразличием переутомление. Не секрет, что большинство несчастных случаев происходит как раз в этот период, когда внимание человека ослаблено, живет он как бы по инерции: еще не там, но уже и не здесь…

Я не знаю почему, но наряду со своими стихами (которые я редко запоминал), крутились в голове моей стихи одного из участников экспедиции.

Приводить себя в чувство,

Биться рыбой об лёд –

Это тоже искусство,

И не каждый поймёт

Для чего это нужно,

И какой в этом прок –

Чтобы сердце утюжил

Разгулявшийся СТОК.

Он разгладит все складки,

Все сомнения съест,

И на старых повадках

Звёздный выложит крест.

Слабость властью законной

СТОК изгонит, и вспять

Будет зло и бессонно

Книгу ночи листать.

Оттого-то как средство

Сердца выверить звук

Нами выбрано бегство

В край невиданных вьюг.

И познав за пределом

Расстояний и чувств

И душою и телом

К жизни дьявольский вкус –

Мы сердца не случайно

встречи миг изловив

напоим изначальным

ощущеньем любви…

***

Метеоролог Костя Лубо-Лесниченко, которого я сменил, паковал вещи. Завтра ему предстоял вылет на Родину. Помимо прочего он был комендантом дома, а так как переложить эти обязанности, кроме как на меня было не на кого… «Принимай хозяйство! – весело подмигнул он – вот здесь распишись. Всё, порядок! Поздравляю. Я побежал». Через полчаса, едва успев прийти в себя после первых впечатлений, я стал хозяином этого огромного служебно-жилого дома, в котором на зимовку остаются четверо (два метеоролога, два озонометриста), а в сезон набиваются 15 человек.

Бывший старшой, строитель по профессии, Володя Левицкий, праздновал окончание зимовки, ходил под шофе, и к моим метеорологическим способностям отнесся скептически, мне пришлось идти ва-банк. Ни слова не говоря, и ничего не спрашивая, я отряхнул ботинки, прошел в метеокабинет, мельком огляделся и провел свой первый срок наблюдений. Владимир со товарищи разинул рот и не сказал ни слова. Но эта самодеятельность потом мне вышла боком: такой самостоятельности и независимости прощать было нельзя. Он и отыгрался. В дежурство я включился с первых минут своего пребывания в Антарктиде. Вахты по суткам. Через сутки в 3 ночи заступаешь на новую вахту. Но если метеонаблюдения для меня особой трудности не представляли, с актинометрией из-за малого опыта работы и неисправности аппаратуры, пришлось помучиться. Дело доходило до того, что 40-килограммовую установку 5-6 раз в день таскали от метплощадки до помещения, распутывая и паяя десятки проводов.

Поначалу свободного времени не оставалось. И не борьба со стихией съедала время, а работа. Не хватало знаний, опыта, который по признанию одного полярника «в рюкзаке не привезешь». Приходилось накапливать его по крупицам. Так день за днем открывал я для себя Антарктиду.

А Дневник открывался первой пришедшей мне на этой суровой земле фразой:

Мыслей и чувств затаенную дрожь

Тех, кто уплыли вдаль – не вернешь…

А мы уплыли очень далеко. Дальше просто не позволяют размеры земного шара. Но от себя уплыть невозможно. Лишь через месяц в дневнике появилась следующая запись.

9.11.87. Всё никак не проникнусь Антарктической тематикой. Месяц – это ужасно мало, чтобы понять непостижимое. Люди жизни клали с тем же результатом. Все, что я написал в письмах об Антарктиде, никуда не годится. Вернее это наброски, первые впечатления, «репортажи с фронта», облеченные к тому же в несовершенную форму. Цель – ухватить суть. У Заболоцкого есть

А если так, то, что есть красота,

и почему ее обожествляют люди?