Первым длительным понтификатом после Пасхалия II стало правление Александра III (1159–1181). Внимательный к числам французский хронист Роберт из Ториньи открыто указывает на дамианиевский топос и заявляет, что лишь трое из 174 наследников Петра приблизились к двадцати пяти годам его правления: Сильвестр I (314–337) и Адриан I (772–795) правили по двадцать три года, Александр III – двадцать два. Необычная продолжительность последнего понтификата нуждалась в объяснении, которое хронист различает, как и биограф Пасхалия II, «в особой милости Провидения»[43].

После двухвекового перерыва[44] вспомнили о «годах Петра» в связи с Бенедиктом XIII (1394–1423)[45]. Педро де Луна умер в Пеньисколе 23 мая 1423 года после 29-летнего правления, не приняв низложения, решение о котором 26 июля 1417 года принял Констанцский собор. Тем самым аксиома Дамиани была оспорена, а с ней и один из столпов самоуничижения понтификов. Правда, Бенедикта XIII официальная папская историография XV века не признавала. Более того, как раз тот факт, что его «понтификат» превзошел «годы Петра», стал аргументом для посмертного осуждения, damnatio memoriae. По мнению Антонина Флорентийского (1389–1459), «Бенедикт Отступник… в упрямстве своем себе на погибель превзошел годы Петра, и ничего удивительного – он не только не умер на престоле Петра, но на смертном одре пожелал избрать себе преемника»[46].

Исключение Бенедикта XIII из числа законных пап спасло аксиому, и ее самоуничижительный смысл оставался понятным. Однако ее верность впервые всерьез была поставлена под сомнение. Возможно, поэтому испанский богослов Родриго Санчес де Аревало († 1470) решил критически разобрать всю аргументацию Петра Дамиани. Его «Зерцало человеческой жизни» тоже посвящено папе римскому – Павлу II (1464–1471)[47]. Аревало интересует вопрос, «почему краткость жизни свойственна понтификам в большей мере, чем другим государям». Эту краткость он описывает как «страшное несчастье»: «Смерть похищает первосвященников очень скоро после избрания, ни один из наследников апостола Петра, руководившего церковью около пяти пятилеток, не достиг столь долгого правления». Историческую аргументацию Дамиани Аревало заимствует без изменений, но добавляет, что «даже сегодня восседающие на римском престоле достигают порога в несколько лет»[48].

Оригинальность взгляда испанского богослова не в представлении каких-то новых объяснений разумности Провидения, сокращающего дни понтификов: недолго живущие папы следуют примеру Христа, «лишенного жизни посередине земного пути». «Жизнь принадлежит бессмертному Богу, и Он самым справедливым образом дарует ее своим верным слугам, дабы никто не возгордился полученной милостью, а другие не завидовали чужому счастью». У наместника Христа божественный промысл отнимает долготу дней, «чтобы он не возносился от такого счастья»[49]. Его размышления интересны тем, что в них систематически критикуется слишком однозначная дамианиевская концепция «краткости жизни пап», которую Аревало не склонен считать исключительной «прерогативой римской кафедры». Эта краткость, считает он, даже противоречит единству Церкви, потому что безвременные кончины пап провоцируют расколы. Ранняя смерть предстоятеля – не «свойство кафедры», потому что церковь «непрерывна», значит, краткость дней «того, кто занимает трон Петра», абсурдно считать чем-то обязательным».

Цель этой критики совершенно определенная: предупредить понтификов, что они увидят «долгие счастливые дни», только если будут править Церковью, помышляя о ее чести: «если римский понтифик правит церковью праведно и благочестиво, он живет долго, даже если понтификат его непродолжителен, ведь он заслужил эти годы правления, ставшие для него временем жизни». В противном же случае, «даже если правление его длится сто лет, кратким будет его срок в управлении церковью, потому что все эти годы были временем смерти». Если он проведет свой понтификат бессмысленно и предосудительно, тогда «его жизнь коротка», напротив, «понтифик, богобоязненно правящий Церковью, всегда помнит о смерти, жаждет ее, потому что не живет долго тот, кто жизни не ценит»[50].

У Санчеса де Аревало топос «краткости дней» становится мотивом личного исправления. Папа стоит перед дилеммой: либо он максимально подчиняет свое земное существование духовным ценностям, либо его понтификат, tempus pontificatus, превращается в ничто, из жизни переходит в смерть. Моральная составляющая явно превалирует здесь над ритуальной или риторической. Неважно, кратка ли жизнь или продолжительна. Важен дух, не тело. Церковь не нуждается в таком внешнем признаке, как краткость жизни папы, потому что на первом месте оказывается моральное и политическое поведение предстоятеля. Не нужен ей и другой предлагавшийся Дамиани инструмент – тот ужас, который должны вызывать частые смерти пап: «нас больше огорчает преждевременная смерть какого-нибудь цветущего юноши, чем естественный уход старца»[51]. Папа должен жертвовать жизнью ради церкви, только так он может заслужить долгих дней, отказываясь от продолжительности физической жизни ради действенного служения. Жизнь понтифика коротка, и продлить ее можно только духовно. Действенное, актичное служение – вот что превращает краткость в продолжительность. Поэтому Аревало, обращаясь к самому Павлу II, не боится бросить суровое обвинение против «римских первосвященников, которые боятся смерти, жалуются, жить хотят… не потому что покидают жизнь, а потому что у них ее отнимают. Жалуются, что прожили мало, потому им вообще не хочется умирать. Не следует им обманывать себя желанием продлить свои дни»[52].

В XVI–XVII вв. топос «лет Петра» ждали новые испытания. Павлу III (1534–1549) Пьетро Аретино желает их преодолеть:

Примерно в те же годы итальянский медик Томмазо Рангони из Равенны посвящает Юлию III (1550–1555), Павлу IV (1555–1559) и Пию IV (1559–1565) необычное сочинение о том, как продлить жизнь пап до 120 лет и больше. К каждому избранию он выпускает новое издание трактата, меняя лишь фронтиспис. В приложении он объясняет, что папа «увидит годы Петра и даже больше» благодаря некоему эликсиру и другим парамедицинским средствам[54].

Новое прочтение мы находим при Урбане VIII (1623–1644). Говорят, когда он лежал на смертном одре, какой-то клирик тихонько сказал ему: «Ты не увидишь лет Петра». Папа тут же отвечал: «Не верится»[55]. Однако топос не позабыли: в 1726 году бельгийский ораторианец Гильом де Бюри в популярной истории понтификов указывает, что Лев Х, взошедший на трон в тридцать лет, «вскоре умер, всего лишь сорокалетним», и комментирует, словно припоминая слова Дамиани: «Даже избранные в молодости понтифики не видят лет Петра»[56].

На рубеже XVIII–XIX вв. два понтифика, один за другим, приблизились к «годам Петра». Последний понтификат XVIII столетия – Пия VI (1775–1799) – продлился почти как служение св. Петра: 24 года, 6 месяцев, 14 дней. Этот факт приветствовали как божественное решение, доброе предзнаменование для церкви: «Сильвестр I, Лев III, Адриан I, Лев III, Александр III и Пий VI жили дольше других потому, что особо радели о делах церкви»[57]. Исполненные энтузиазма дистихи приветствовали и его преемника Пия VII (1800–1823), который тоже почти достиг пресловутого срока[58]. Правда, примерно тогда же двадцатипятилетний понтификат св. Петра был поставлен под сомнение: целый ряд энциклопедий, не только непосредственно связанных с историей папства, указывал на тридцать два года, то есть на один год меньше, чем возраст Христа на момент Страстей[59].