- Чтоб тебе глаза выклевал Великий Орел! - кричит один из них.

Ребель останавливается, оборачивается, достает пистолет и смотрит на наглеца, который, всмотревшись, наконец узнает его. Ребель колеблется, потом, усмехнувшись, прячет оружие в кобуру и идет дальше. Теперь часовые эскортом следуют за ним, с мачете в руках, готовые зарубить всякого, кто приблизится. То, что они расскажут о случившемся, будет передаваться из уст в уста, обрастет красивыми подробностями, станет легендой. Мебель, вытащенная из Виллы, лежит, изломанная прикладами и сапогами. Все свалено в кучу на лужайке: посуда, безделушки, картины, ковры, одежда - пестрое нагромождение разнородных вещей. Ребель узнаёт кровать Жюли, где он так часто спал, платья, которые на ней расстегивал. Он с трудом скрывает волнение.

- Ну как, хорошо мы поработали? - ехидно спрашивает "лейтенант".

- Кто приказал?..

- Ты сказал: уничтожить все символы колониального владычества. После Миссии пришли сюда... Как видишь, грабежа не было.

- Что у тебя в руке?

- Статуэтка.

- Где ты ее нашел?

- В вещах иностранки, той, что любит с нами пить.

- Ты же сказал, что взяла Нао...

- Так сказала иностранка... а что с этим делать?

Ребель молчит. Смотрит на Виллу. Солдаты ждут его решения. Он хочет взять статуэтку у "лейтенанта", но тот отдергивает руку и швыряет статуэтку на террасу, где она разбивается.

- Пусть она решает, - говорит он.

Солдаты делают факелы из кунжута, который Зиа сушит, мелет и добавляет для вкуса в соус. Зажигают их.

Пока шло разорение, Турако не показывался и молчал. Теперь, когда по приказу "лейтенанта" солдаты кидают факелы в окна, он издает хриплый, задыхающийся один-единственный крик. Все ждут. Птица смотрит на дом. Словно опасаясь, что Жюли может появиться и увидеть, как горит ее дом, Ребель опускает голову и царапает землю носком сапога.

Факелы пылают. Но пламя их не распространяется. Даже шторы в гостиной, пронзаемые искрами от соломы, не загораются.

- Статуэтка решила. Она не хочет, чтобы Вилла сгорела, - говорит Ребель с облегчением. - Пошли отсюда. Больше нам тут нечего делать.

- Это не она решила, - возражает "лейтенант", удивленный и разочарованный. - Это птица. Ее печаль охраняет опечаленных.

* * *

Горизонт медленно поглощает вспухшее солнце. Всепроникающий свет этой багровой массы воспламеняет мангровые заросли на болотах, заставляет носиться в диком танце мошек и комаров, словно замедляет полет серых цапель, смягчает карканье луней, приглушает вопли крачек, которых хватают, тащат во взбаламученную воду и пожирают невидимые под густым слоем гиацинтов и других растений крокодилы. Зачарованная, словно заяц, ослепленный фарами автомобиля, Элен молчит.

Камбэ гребет к устью, он хочет добраться туда до рассвета. Пьер несколько раз предлагал сменить его или хотя бы сесть рядом за одно из весел. Под благовидным предлогом, что работа обеими руками уравновешивает усилие и уменьшает усталость, Камбэ вежливо отказывается. Пьер больше не настаивает. Он дает убаюкать себя мягкому жару уходящего солнца, негромкому крику птиц, плеску воды, равномерному скрипу уключин. Постепенно он забывает, где находится. Забывает бунт Орлов, предательство Ребеля, лицо и голос Элен. Он не знает, где он, почему спасается бегством. Знает только, что есть Камбэ, есть ум, чувства, сила и преданность Камбэ. Пьер оборачивается, протягивает руку, касается концами пальцев спины неожиданного союзника. Камбэ ничего не говорит. Элен замечает этот жест, полный нежности. На лице ее появляется язвительная усмешка.

Влажная ночь волнами гонит по реке теплый воздух. На берегах неподвижные вараны и застывшие мангусты сливаются со стволами манговых деревьев, которые рыболовы бросают в воду, чтобы рыбе легче было метать икру в стороне от главного потока. Тишина царит почти абсолютная. Ни криков, ни выстрелов, а если выстрелы и слышны, то такие далекие, что кажется, будто их и нет вовсе. Темнота придает какую-то легкость утомленному за день воздуху.

Пьер сливается с этим покоем. Плеск весел лишь подчеркивает тишину. Нарушает ее Элен:

- Камбэ, на вашем Острове, когда ночь царит и на земле и в небе, когда пробуждаются духи вод и лесов, люди любят рассказывать сказки.

- Не сказки, - поправляет ее Камбэ, - а рассказы о приключениях наших предков: об их победах и поражениях, об их радостях и несчастьях. Это лучший способ заставить их вернуться к нам, чтобы мы могли воспользоваться их покровительством.

- Сегодня ночью вы будете слушать меня. Мой рассказ будет печален. Я приехала на Остров, Пьер, только для того, чтобы вы его услышали.

Она шумно вздыхает, откашливается, прочищая пересохшее от гнева горло.

- Одна молодая женщина вышла замуж за мужчину старше ее. Он очень много читал. Она же любила писать. Но была слабовольной и никогда не находила для этого времени. У них родился ребенок, которого она не хотела. Ей казалось, что жизнь - это сплошная цепь принуждений: рождение, любовь, ненависть, забвение, смерть... Она согласилась родить потому, что мужу нужно было оставить след, который пережил бы их обоих. А у нее такой потребности не было. Если бы ей хотелось чего-то подобного, она бы села и написала книгу.

После рождения сына муж стал отдаляться от нее все больше и больше. Когда он не читал, не готовился к лекциям и не выступал с ними перед студентами, он интересовался только ребенком. И тогда она начала пить. Ложилась поздно, часто пьяная, вставала поздно, иногда так поздно, что весь день не одевалась. Она не занималась сыном, передоверив его полностью домработнице, и ждала возвращения мужа, чтобы тут же уйти. Под предлогом, что повстречала друзей, часами сидела в кафе и в барах, часто напивалась. Во время этих ночных выходов в город она познала прелесть и опасность легких, безымянных, мимолетных связей, от которых ничего не ожидала, кроме удовольствий без сожаления и без раскаяния. Она стала возвращаться домой все позднее и позднее. Иногда и вовсе не возвращалась. А муж все читал, писал статьи, выступал с лекциями. Эта его свобода нравилась студентам, особенно студенткам, у которых он, сам того не желая, поддерживал любовные фантазии, остававшиеся неудовлетворенными, что, впрочем, делало их еще более яркими. Неудовлетворенными, кроме, возможно, единственного случая с некой эксцентричной особой, приехавшей с экзотического острова. Сына воспитывал, главным образом, он. Мальчик мало говорил, мало ел, плохо спал, иногда плакал, но тихо. По утрам, даже не поцеловав отца, пришедшего его разбудить, он направлялся в спальню матери посмотреть, пришла ли она. Если она еще спала, он залезал в ее постель, прижимался к ней, ожидая, когда она проснется. В детский сад он не ходил. В шесть лет пошел в коллеж, тот самый, где учился его отец. В коллеж его каждое утро отводил отец. А вечером домработница приводила его домой, где он имел удовольствие видеть мать. Она тем временем пыталась писать: новеллу для журнала и роман, для которого уже придумала название.