Иногда он слышал от своих друзей, что где-то случались стычки с суворовцами роты старшей на один год, но жаловаться командирам на них тоже никто никогда не пытался. Понимали, что это бесполезно, да и не стоило того, чтобы возбуждать большое дело. Обиды были, но проходили быстро, потому что младшие понимали свое положение. Роты располагались таким образом, что находились на значительном расстоянии друг от друга, а воспитанники разного возраста могли пересекаться лишь в учебном корпусе, куда чаще всего они следовали строем, или в столовой, где каждой роте тоже было отведено отдельное место. Чаще всего конфликты могли возникать лишь в кинозале, когда старшие суворовцы занимали места по своему желанию, и для этого иногда сгоняли малышей, уже сидевших на понравившихся им местах.

В другое время старшие разве что позволяли себе иногда, выходя в общей толчее из кинозала, отпустить «пиявку» по стриженной под ноль голове младшего собрата. Такую «пиявку» тоже можно было рассматривать двояко, не только как оскорбление, но и как снисходительно панибратское внимание со стороны, скажем, старшего брата. Но и это делалось чаще всего в отношении суворовцев уж совсем маленького роста, которых выпускники считали малышами, а Костя совсем не выглядел маленьким, поэтому «пиявки» чаще доставались его малорослому другу Витьке. Тот сердился, но старший суворовец, видя такую реакцию, обычно после этого просто в качестве примирения гладил Витьку по стриженой голове и улыбался. Друзьям ничего не оставалось делать, как улыбнуться ему в ответ.

Иногда в свободное время суворовцы выходили на передний двор прогуляться по садику, где были высокие деревья и много кустарников. В это время можно было увидеть стоящих у забора ленинградцев, к которым приходили родственники или друзья и приносили гостинцы из дома. В выходные дни они могли встречаться в специальной «Комнате для посетителей» на КПП, но в будние дни, тем более в неурочное время такие свидания не разрешались, поэтому они выходили к забору. Выглядело это не очень красиво, но против этого явления невозможно было бороться, поэтому командование училища относилось к таким встречам спокойно. Главное, чтобы не пролезали сквозь прутья ограды и не уходили в самовольные отлучки.

В младших ротах ходили слухи, что старшие ребята, гуляя в выходные дни или в свободное время в скверике у главного входа, иногда ревизовали свертки младших собратьев, где всегда находили, чем поживиться. Но даже в таких случаях обиженными ребята себя не считали, поскольку изначально знали, что приготовленные сердобольной мамой пирожки или купленные папой конфеты все равно пойдут в «общий котел»: их негде хранить, а, значит, надо будет поделиться вкуснятинкой, если не со всем взводом, то уж со своими самыми близкими друзьями. Среди Костиных друзей ни у кого не было близких родственников в Ленинграде, разве что Артему Рожкову иногда привозили кое-что из Кронштадта старший брат или отец, когда сами навещали его, поэтому эта проблема их не очень волновала. Да и ленинградцы через какое-то время переставали приглашать родных к забору училища, а возвращаясь из увольнения, все реже брали с собой что-либо съестное. Но никогда не было случаев, чтобы кто-то отбирал деньги или ценные вещи.

А вот в ротах пропажи денег возникали уже с младших классов. Все чаще и чаще, кто-нибудь из ребят жаловался офицеру-воспитателю на то, что у него пропали какие-то личные вещи или деньги. После очередной крупной пропажи денег, когда наглый воришка не только забрал деньги, но и написал печатными буквами обидную записку своему товарищу, капитан Басманов собрал офицеров и перед строем роты суворовцев приказал провести официальное расследование. Его гневная речь была главным образом рассчитана на психологический эффект, мол, виновный шалун испугается и сознается. Но на его предложение никто из строя не вышел, и в отведенное время в канцелярию роты не пришел.

– Ну что ж, – заявил командир роты офицерам, – вот вам записка, во время самоподготовки проведите с суворовцами этот «диктант», и только печатными буквами. Найду подлеца – выгоню моментально.

Действительно, в каждом взводе поочередно командиры взводов, выдав предварительно каждому суворовцу по такому же кусочку бумаги, на каком была написана записка, продиктовали ее содержание, попросив писать карандашом печатными буквами. Состояние у ребят было подавленное, они понимали, что терпеть воровство в коллективе нельзя, и в то же время опасались, как бы случайно их почерк не совпал с тем, которым была написана злосчастная записка. Собрав записки, офицеры унесли их в канцелярию роты. Всем было понятно, что обращаться в милицию по этому поводу командир роты не будет, а проводить самим криминалистическую почерковедческую экспертизу среди почти сотни экземпляров было делом нереальным. Но мальчишки очень ждали результата и надеялись, что они избавятся от заразы, проникшей в их коллектив.

Этому случаю неожиданно для всех сопутствовал другой, ничуть не менее интересный. Однажды вечером, когда прозвучала команда «Отбой!», все, понемногу повозившись в кроватях, стали тихонько засыпать. В помещении установилась благостная тишина, и дежуривший в этот вечер сержант-сверхсрочник со спокойной совестью отправился в канцелярию. Но буквально через несколько минут в спальном помещении раздался громкий взрыв. Уже заснувшие было суворовцы повскакивали с кроватей, ошалелый сержант с вытаращенными глазами выскочил из канцелярии и кинулся к выключателю. Зажегся свет, и ему представилась картина внезапно взбудораженной роты, а прямо перед ним стоял суворовец первого взвода Богатов, одной рукой зажимавший рану на другой руке, из которой тихонько сочилась кровь. Рядом с ним стояли его друзья Ченовардов и Бромов, а на полу валялся взрыватель от гранаты. Сержант поднял взрыватель, быстро отправил раненого Богатова в санчасть, а сам позвонил командиру роты. Перепуганный капитан Басманов прибежал наверно быстрее, чем тогда, когда он когда-то бегал по тревоге. Он сразу же оценил обстановку, отправил сержанта в санчасть за Богатовым и вызвал к себе Ченовардова:

– Быстро рассказывай, что случилось!

– Я…, я не знаю, – попытался было выкручиваться Ченовардов.

– Как это ты не знаешь, ты ведь спишь рядом с ним, ты не можешь не знать.

– Ну и что, я…, я спал, как и все.

– Ты врешь! Я знаю, что вы с ним постоянно вместе. Если ты сейчас не расскажешь мне, что случилось, я завтра же отправлю тебя к отцу. С меня довольно твоих выступлений, все преподаватели жалуются на тебя. Откуда этот взрыватель? Это ты привез из части?

Отец Ченовардова был офицером и служил в Петродворце. Он неоднократно бывал в училище, беседовал с командиром роты и знал о плохом поведении сына, но всякий раз убедительно просил Басманова помочь ему в воспитании отбивавшегося от рук избалованного мальчика.

– Если он окажется вне стен училища, где его хоть как-то удерживает воинская дисциплина, то обязательно свяжется с какой-нибудь уличной шпаной.

На что вполне резонно Басманов отвечал:

– Но и у нас, извините, тоже не исправительная колония, у меня их больше восьмидесяти человек, и далеко не все очень послушные.

Тем не менее, всякий раз соглашался подождать еще. Суворовец Ченовардов об этих разговорах тоже хорошо знал, и понимал, что терпение командира роты тоже может лопнуть, поэтому, немного подумав, сказал:

– Это не я. Это Бромов принес.

Капитан моментально выскочил из канцелярии, поднял с кровати суворовца Бромова и, не дав ему одеться, прямо в кальсонах втащил в канцелярию. Это была еще одна стопудовая гиря, висящая на шее командира роты. Этот разбитной, даже для своего возраста, парень был сыном работницы, слезно упросившей начальника училища принять в училище ее сына, которого она воспитывала одна. Генерал не смог отказать женщине, к просьбе которой присоединился и начальник тыла. Но парнишка оказался с гнильцой: мало того, что экзамены не сдал, но и учиться не хотел, а может быть даже и не мог в силу своих ограниченных умственных способностей. К тому же по поведению уже к концу первой четверти находился в первых кандидатах на отчисление. Не мог и не хотел привыкать к распорядку дня, поэтому чаще всех он, заработав несколько нарядов вне очереди, натирал полы, мыл лестницу или мыл после отбоя туалет. При этом делал все так плохо, что моментально вызывал гнев старшины и вновь получал порцию нарядов.