— Он не рассказывал? Ну, я не удивлена. Глеб всегда пытается это скрыть. Ну, раз мне уже нечего терять, то расскажу, как это было. Родители Волкова испытывали страсть к алкоголю. Когда Глебу было восемь лет, во время очередной попойки умер его папашка. Мамашка не стала особо долго ждать и, сославшись на то, что ей и себя тяжело прокормить, сдала сынулю в детдом, прикрываясь исключительно благими намерениями. Ну разве не святая? Боги, если бы я могла разменять золотые динарии на рубли, то обязательно бы прямо сейчас поставила ей памятник, как святой великомученице. Черный такой, в форме кучи дерьма. Мать — это был первый удар. Сам понимаешь, что жизнь в приюте не сахар. Друзья, те, что готовы предать и избить, войти в доверие, а потом унизить, лишь бы показать свою значимость в глазах других детдомовцев, вновь и вновь предавали. Второй-пятый-девятнадцатый-двадцать третий раз — удар за ударом. Они убивали его морально, разрушая веру в людей. Глеб выходит из детдома, и тут эта пресвятая овечка, Сонечка, с которой он познакомился в ВУЗе, учась на юриста. И, о Боже, они оба оказываются магами и одновременно попадают в Гильдию. Какое чудесное совпадение — знак судьбы, не меньше. Но проблема в другом, Глеб — сильнейший сотрудник, владеющий даром разрушения, а Софья — простая вельва, которая только и умеет, что зубрить заклинания и чувствовать душой потоки энергии, ах, бяда-бяда, — последнюю фразу Виктория произнесла максимально комично, вытянув губы и растягивая звуки. — А потом появляюсь я, главная мразь в этой истории. Влюбляю его в себя, а потом ухожу, добивая Глеба. Боюсь представить, как Софья была счастлива, когда они с Радой блокировали его дар. Уверена, ночами она репетировала, как будет успокаивать Волкова. Сука!

Я слушал ее слова с нескрываемым ужасом. Глеб столько пережил. Так вот о чем говорил Семен Аркадьевич… Так вот, почему он так ведет себя: не делает себе скидки, сомневается, боится потерять тех, кто рядом. Глеб никогда не выполнял что-либо спустя рукава. Если у него была цель, то он обязательно шел к ней, открывая все возможные двери и ломая стены, если так было нужно. Он боится проиграть и, в первую очередь, самому себе. Он боится потерять меня не потому, что сомневается во мне, а лишь потому, что много терял. Много и многих.

Предательство. А ведь вся его жизнь и состояла из предательств и потерь. Отец, мать, друзья, любимая женщина. Обжегшись на молоке, дуем на воду. Это именно о Глебе. Я вдруг почувствовал в своей груди то пульсирующее одиночество, которое, возможно, сопровождает его почти всю жизнь.

Это нельзя было назвать жалостью. Это бесконечная любовь и желание защитить его от всего плохого, что есть в этом мире. Да и от самого мира. И от него самого — от той всепожирающей боли, что гложет изнутри, когда человек винит себя во всех проблемах. «Счастливые люди не курят…» — пронеслась у меня в голове строчка из стихотворения популярной сейчас поэтессы из Беларуси.

В голову пришло понимание, что все зависит от меня, все в моих руках. Можно ведь сделать человека счастливым, несмотря на прошлые беды. Просто прислушаться к нему, попытаться почувствовать и понять. И это то, чего я хочу. Любовь, ведь это не про ревность. Это об уважении, взаимопонимании и обоюдном желании отдавать и принимать. Осознание – нет —наивная детская мечта. Я сделаю его счастливым. Обязательно сделаю. Просто потому, что здесь и сейчас он делает счастливым меня. Его слова, его действия, его близость — это то, что мне жизненно необходимо. Счастье лишь в его присутствии в моей жизни.

— Я предполагаю, о чем ты сейчас думаешь, — устав от молчания, сказала Виктория. — Не нужно каких-то сверхчеловеческих поступков. Просто будь рядом и поддерживай его. Не совершай тех ошибок, что делала я и все те, кто были до тебя. Да, он уже взрослый мальчик, но ему безумно важно быть нужным кому-то. Это ведь Глеб привел тебя в Гильдию?

— Да.

Он дал мне все, что у меня есть сейчас. Нет, не так. Глеб стал всем, что у меня сейчас есть.

— Готова поспорить, что он даже взялся тебя учить, но Рада перехватила инициативу. Она всегда видит в учениках задатки, и самых перспективных забирает на обучение к себе. И вот ты научился всему, что знаешь теперь. У тебя есть твои невероятные способности, которые неестественны для нашего мира. Ты сильнее, чем он. Не знаю, говорил ли тебе Глеб, но, уверена, что он с ужасом ждет момента, когда вдруг станет ненужным, и ты уйдешь, когда, как и все остальные, перерастешь и переступишь через него. Мне жаль, но я вбила последний гвоздь в гроб его самооценки и веры в людей. Знаешь, находясь на шаг от смерти, я чувствую свою вину. И… — Виктория замялась, обдумывая свои слова. — И безумно хочу попросить своего хозяина о предсмертном желании — повернуть время вспять. Наверное, он бы смог, но не сделает это. Я бы тогда не завела тех отношений. Просто бы не ответила на признание Глеба, не соврала о любви.

— Предсмертном? — непонимающе поинтересовался я.

Виктория вздохнула и как-то неловко заерзала на своем месте. Она долго подбирала слова, будто бы торгуясь с собой:

— Да. Хозяин не прощает ошибок. Я не выполнила свою задачу, не привела к нему Глеба, и теперь он дал задание Арлу и Дромуру меня устранить. Я не знаю, когда это произойдет, поэтому и пришла сейчас, чтобы не опоздать. Это именно то, о чем я и хотела поговорить. Это моя лебединая песня.

Лицо Виктории затмила маска боли, ее губы скривились, а в глазах выступили слезы. Женщина будто только что осознала то, что происходит. Плотину слез прорывало, но она упорно пыталась не заплакать.

— Только сейчас я понимаю, сколько страданий причинила в своей тупой гонке за силой. Но… Но я не понимаю, для чего все это было. Дура! Идиотка! Ложь, обман, предательства, боль, что я несла… И ради чего все? Ради смерти от рук шавок, следующих приказам хозяина? Да даже получив неимоверные силы, я осталась все такой же шавкой, как и они. Без права на искупление. Без второго шанса. Я сдохну одна, предавшая всех вокруг, никому не нужная. И силы не помогут. Макс, ради чего все это было?

В этот момент ее прорвало. Женщина зарыдала, закрыв лицо руками и мелко дрожа. Даже несмотря на то, что мы знакомы всего-то ничего, видеть ее такой было больно. Что-то внутри меня вновь сжалось. Если бы я только мог ей помочь. Повернуть время вспять, вернуться в прошлое и рассказать о том, как она будет сожалеть в будущем, но ткань времени мне не подвластна. Можно было бы позлорадствовать ее боли, но не получалось.

Дать ей второй шанс? А кто я такой, чтобы сделать это? Сейчас судьба Виктории совсем не в моих руках, и смертный приговор мне не отменить. Но почему? Почему судьбу дитя мира людей решает кто-то другой, принадлежащий не нашему миру. Какое он имеет право? Где эти атланты и хранители, что должны защищать смертных?

— Они запутались в своем всевластии, поставив себя выше своих подопечных. Они повторили нашу ошибку, — ответил сиплый, басовитый голос в моей голове. — Они не спасут свой народ, когда придет время. Уронить небеса, уничтожив мир — вот то единственное, что они смогут. А потом, как и мы, будут сидеть на пепелище мироздания и медленно сходить с ума, моля о смерти и небытие. История снова повторяется. И они, как и мы, поймут, что значит жить, завидуя мертвым.

Этот голос появлялся редко, но лишь в самые важные моменты. Впервые он пришел на острове посреди океана, во время финального испытания Рады. За те несколько минут, когда я впустил в себя силу атланта, он управлял моим телом и влил в меня необходимые знания о собственной силе. Альбедо — почти сошедший с ума атлант созидания Гипербореи, уничтоженного во время второй войны с Хаосом мира древних, когда история Земли еще даже не началась. Часть именно его силы сейчас текла во мне. И, да, он желал смерти себе и второму атланту — духу разрушения, Нигредо. Но желать смерти не всегда можно только из-за ненависти. Можно убить ради сострадания, чтобы закончить невыносимые муки, понимая, что без этого ничего не изменится. Желать смерти ради успокоения… Но они не могли ее получить до тех пор, пока Гиперборея вновь не восстанет из небытия. Пока мы, новые атланты не займем их место. Сейчас же им остается лишь ждать и корчиться в муках, физических и моральных. Вина, сожаление и осознание собственной ничтожности, что разъедают тебя, но не могут убить.