Недалеко я услышал, как громко закричал мужчина. Было похоже на то, что он кого-то прогонял и ругал. Я прошел еще метров двадцать или около того, как справа от тропинки, по которой я блуждал, на небольшой горке, укрытой в тени деревьев и высоких кустарников, лежали двое в объятьях друг друга. Они были уже не молоды. Они там выпивали, разговаривали, пока в порыве страсти не снесли все, и теперь бутылки из под пива и водки окружали их бессмертный ритуал. Мужчина был как медведь крупный, коренастого телосложения. Он весь был покрыт волосами. Казалось, что это было скорее какое-то животное, нападающее на людей в этой балке. Под всеми волосами было видно, как играют его объемные мышцы; он буквально вкладывал в нее весь свой гнев, накопленный за годы голода. Я надел солнцезащитные очки. Эта сцена светилась ярче солнца, которого я уже давненько не видел. Женщина лежала на грязной земле, откинув своим телом дряхлую цветочную подстилку. Смотря на эту подстилку, мне стало немного страшно. Возникло ощущения чего-то непоправимого. Испачканный и местами разорванный рисунок цветов внушал мне испорченность чего-то особенного, к чему не имела права прикасаться рука человека. Женщина заметила, как я иду и изучаю их. Ее волосы перемешались с гниющими листьями и травой, будто она сама уже начинала сливаться с землей, превращаться в неё, после чего ее ожидает бесконечное падение и растление, снова и снова…

Она подняла свою истощенную руку, и подзывала меня присоединиться к ним своим тонким указательным пальчиком, за которым выглядывала болезненная порочная улыбка. “Возможно она тоже будет испытывать фантомные боли когда-нибудь” – подумал я, и скрылся в чаще балки, идя дальше извилистой тропинкой. Пройдя немного дальше, здесь же, на этой тропинке, на старом бревне сидел маленький ребенок, девочка лет восьми-девяти. Она сидела в беленьком испачканном платице и плакала, опустив голову на сложенные руки. Заслышав шаги, она подняла голову, озарив мне свои светлые печальные глаза и две грязные щеки, на которых оставили свои следы ее прозрачные слезы.

Привет, – обратился к ней я, сняв очки и стараясь улыбаться, хоть и было не по себе. – Все хорошо?

– Ага, – не совсем понимая, что происходит, ответила она.

Я стал проходить мимо нее, пока она наблюдала с опаской, но и с интересом за моими шагами.

– А ты куда? – спросила она, шмыгая носом.

– Эмм… Сам не знаю. Гуляю очевидно.

– Ааа… А можно я с тобой пойду?

– Зачем?

– Ну не знаю. У тебя глаза светлые.

– У тебя тоже. Но это ж ни о чем не говорит.

– Говорит. Бабушка говорила, что люди со светлыми глазами самые добрые.

“Как ошибалась твоя бабушка” – пробубнил я себе под нос, отворачиваясь в другую сторону, будто осматриваю окрестности.

– А что ты тут одна делаешь?

– Я здесь с мамой и с папой. Но они меня прогнали.

Все пазлы стали на места. Ребенок становится помехой, когда верх берут инстинкты, и ответственность, взятая на себя ранее, если это был не залет, превратилась в пыль. В моей голове стали появляться мысли, о чем сейчас они думают, порхая друг на друге – “Они уже давно мертвы. Такими скорее всего и пришли в этот мир.” Больше я не мог ничего себе сказать. Я был бессилен.

– Ладно. Идем со мной.

Девочка медленно поднялась, поравнялась со мной и пошла рядом, загибая траву своими маленькими ножками. Я решил сразу вывести ее из этой балки, и сесть на лавке, у главного входа в парк. В таком месте ее родители при выходе сразу увидят ее и меня. Я предполагал, что завидев родителей девочки, сразу покину это место и тихонько уйду. Только сейчас я заметил, что у девочки разбиты колени в кровь и возле виска под светлыми волосами темнеет синяк. Этот ребенок уже давно обречен. Ее ждет приблизительно такая же жизнь, которая когда-то ожидала ее мать. Хотя обычно таким покинутым везет. Уметь бы еще распознать где именно ожидает нас удача, не было бы большинства проблем от отчаяния. Я поправил платье девочки, которое задралось, зацепившись за неровности деревянной основы лавки, оголив бледные маленькие ягодицы и грязные желтые трусики.

– Эй ты! – услышал я в нескольких метрах от себя. – Ты что это там делаешь с моей дочкой.

Он подскочил в одно мгновение. С учетом того, сколько он выпил алкоголя, он был достаточно трезв, трезвее даже меня во всяком случае. Он замахнулся и готов был прибить меня к это лавке. Я увернулся от его дужей руки, споткнулся и упал; стараясь быстро встать напоролся на его ногу, и покатился по асфальту. Мой взгляд пытался не потерять из виду девочку. Ее снова оставили одну. Она сидела опустив все так же голову и плакала едва слышно судорожными всхлипами. Второй удар я уже не заметил, и он угодил куда-то над виском с левой стороны. Отовсюду стали сходиться люди, и глазеть, что происходит. Меня видимо за что-то били, и я понимал за что, отчего не мог не смеяться. Они теперь перед всеми выглядели такими благородными, защитив своего ребенка от какого-то мужчины, но не защитив от себя и от этого мира.

Я понимал, что если не убегу, то смогу только увидеть последнюю вспышку перед глазами. Я снова попытался встать, как его хук смахнул меня прямиком в балку. Пролетая кубарем по траве, задевая кустарники, собирая клещей, я упал на самом ее дне, немного подполз к ближайшему дубу, который раскинул свои кроны над моей головой, забрасывая меня и укутывая своими нежными листьями, что я готов был сродниться с ними, превратиться в землю и хотя бы на миг увидеть мир с высоты такого могучего дерева. Теперь я понимал, почему эти листья так влечет постоянство их реинкарнации, – им важен вид, они также находятся целую вечность на необозримой высоте, как и в бесконечном падении вниз с этой высоты…

Broadcast 3

Посвящается А.

Сейчас точно и не вспомню, какой это был класс. Мы учились вместе до четвертого, насколько я помню. Потом она перешла в специализированную школу с уклоном на волейбол. Наше общение сводилось к непостоянному приветствию и практическому отсутствию нормального прощания. После учебы она спешила на свои тренировки, я на свои. Не знаю почему именно она затронула мой интерес. Были и другие девочки, типичные легкодоступные будущие шлюхи. Они уже в тот период одевались, как полное изварщение фантазии больного педофила. Их родители смотрели куда-то дальше, как бы заработать чуть больше, пока их дети превращались в жалкое подобие порочности своих предков. Я часто начал просыпаться за два часа до начала уроков. Дорога была не длинной, около десяти минут и я уже в школе. Я приходил до открытия главных дверей в призрачной надежде увидеть ее, и возможно заговорить ближе. Также я старался ложиться спать как можно раньше. Иногда плевал на какие-то уроки, чтобы списать их рано утром у задротов. Или просто ничего не делать и послушать на старом кассетном проигрывателе Децла или Касту. Я тогда не писал об этом. Это было что-то настолько интимное, что невозможно было придавать этой истории очертаний реальности. Я сам долго не мог осознать, каков этот мир на самом деле. В его пределах лежит так много неизведанных тайн, окруженных страданиями и смертельными обрывами, с которых упасть в любой неподходящий момент не составит огромного труда. Я не замечал мир вокруг, пока не начал думать о ней. По-вечерам я ложился в кровать и представлял, как возьму все свои деньги с копилки и мы пойдем в кино, где я смогу угостить ее ванильным молочным коктейлем. Тогда еще они были вкусными, не такими приторными, как сейчас.

Это были сладкие мысли, которые убаюкивали меня в два счета. Мне достаточно было визуально погрузиться в ее прямые длинные светло русые волосы, чтобы испытать сильную эрекцию. Возле школы утром я был первым, и ожидал увидеть плавную походку ее длинных изящных ног. Она жила недалеко, совсем рядом со школой. Но она приходила чуть ли не под звонок к первому уроку. Мне не хватало роста, чтобы разглядеть в толпе среди множества ненужных мне голов те светло русые волосы, которые я узнавал лучше, чем что-либо еще в то время. Когда пришла весна, затем лето и осень нового года, я узнал, что она больше не учится в нашей школе. Во мне проснулся маленький дебошир. Я начал поздно вставать, опаздывая на уроки, прибегая с помятыми волосами на голове, отчего всем было очень весело, но никто не мог и рта открыть почему-то. Теперь я больше слушал музыку перед сном, прогуливал тренировки. Мне в одночасье стало наплевать на себя. Все не имело значения. Но я знал, где она живет. Это немного усложняло положение, но нужно было как-то прийти к ней. После Нового года я накопил немного денег. Цены всегда росли и приходилось где-то подрабатывать. Во мне снова заблестела надежда. Я питал ее новыми кадрами своей фантазии, где мы уже сидели в кино и смотрели друг на друга, не замечая фильма, а любуясь только этим моментом, только настоящим.