Вот почему, когда Андрей (а он и два его приятеля, Толя и Сережа, оказались в этом дворе совершенно случайно: бежали откуда-то куда-то) попал в такую заваруху, то не завопил, как маленький, но и не сказал спокойно, как взрослый: "Гражданка, уберите руки, вы меня с кем-то спутали". Он начал вырываться горячо, громко, с обидой: "Не трогал я вашу дочь!" А потом крикнул: "Что ты ко мне пристала!" Он, подросток, ей, взрослой женщине, крикнул "ты".

Повторяю, была суббота, стоял теплый вечер южной осени. И потому свидетелей этой сцены оказалось много. В окнах, на лавочках возле подъезда, наконец, в беседке, прямо возле качелей.

Само по себе нападение Веры Егоровны на ребят, ей незнакомых, явно из чужих домов, не было особенным событием, а наоборот - привычным. Кто же, как не матери, вылетают во двор на защиту собственных детей! И потому свидетели смотрели равнодушно. Встрепенулись, когда из уст сопляка, подростка услышали "ты", брошенное в лицо взрослому.

Мужчины мигом высыпали из беседки, и самый представительный из них и на вид солидный, Владимир Трофимович Опошнян, схватил Андрея за ухо: "Ты что хамишь! Она тебе в матери годится!". Ухо крутил он "по-отцовски". Андрей вырывался и говорил сердито, зло, что он никого не бил. Кругом закричали, что хулиганы вообще надоели и надо звать милицию. Кто-то толкнул Сергея, кто-то слегка ударил ногой пониже спины Толю. Андрей вдруг крикнул, указывая на Владимира Трофимовича: "Вы же пьяный! Вас самого надо в милицию!" Какой-то мужчина тут же вытащил из кармана удостоверение дружинника: "Вот сейчас и пойдем туда!" Но другие, наоборот, слова про милицию пропустили, зато возмутились другим и загудели: "А ты ему не наливал!".

Андрей действительно не "наливал" ни Владимиру Трофимовичу, ни его товарищам по борьбе с хулиганствующими подростками. Как потом выяснилось, наливали другие. В тот день в доме 10 (двери подъезда - прямо к качелям) играли свадьбу, Владимир Трофимович, как владелец единственной во дворе новенькой "волги", организовал свадебный кортеж, ну а потом, ему, естественно, по-соседски налили.

Мальчишки стояли, окруженные толпой разгневанных взрослых, можно сказать, "матерями" и "отцами". Правда, чужими. Между взрослыми вертелась шестиклассница Лена, дергая за рукав то одного, то второго, доказывая с детской жаждой справедливости, что ее согнал с качелей совсем другой мальчик. Андрей что-то пытался объяснить, может быть, слишком нервно и громко.

И тогда Владимир Трофимович наотмашь ударил его по лицу. Сильно - так, что из носа потекла кровь.

Так в этой истории пролились первые капли крови...

Ребята вырвались из гневной толпы и побежали из этого чужого двора на улицу.

... Уже впоследствии, листая уголовное дело, я пытался найти в показаниях свидетелей - а их вон сколько было! - хотя бы одно слово в защиту Андрея и его товарищей. Кто-то ведь должен был сказать, уже одумавшись: "Да стоило ли так, товарищи!", спросить у самих себя, с чего начался сыр-бор? Представить, наконец, себя, взрослого, в ситуации напраслины. Ну, что ближе... Хотя бы в магазине самообслуживания - когда тебя незаслуженно подозревают в краже пачки лаврового листа? Ну?

Нет. "Вели себя вызывающе...", "грубили", "огрызались", "оскорбляли"... Даже те свидетели, кто за всем происходящим наблюдал издалека или "свысока", с третьего, пятого этажа, и те оказались единодушными, распределяя роли. Подросткам - хулиганов. Взрослым - если уж не потерпевших, не жертв, так защитников от "хулиганья". Слишком знакома подобная ситуация, слишком ожидаема, слишком легко ложится на сердце. Это как пьеса, по первым репликам которой становится тут же ясно, кто герой, а кто злодей...

Ведь как часто собственный житейский опыт, постепенно становящийся монолитом, мешает нам принять иной событий...

Итак, куда же направился Андрей с двумя своими товарищами, потерпев сокрушительное поражение у качелей в чужом дворе? Думаю, будь они в самом деле десятилетними, побежали бы к мамам, подняли бы их в атаку от кухонь и телевизоров. Или обиделись бы до слез, но забыли бы обиды с новыми впечатлениями утра.

Но в пятнадцать лет нарождается, проклевывается еще одно чувство, куда более высокое, чем обида, - чувство собственного, человеческого, гражданского достоинства. Не у каждого, конечно, в этом возрасте (в понятие "социальный инфантилизм" входит, наверное, кроме всего прочего, и неуважение к себе как к личности, как к гражданину), но у многих, у большинства, я уверен.

Андрей и его товарищи это чувство в себе уже услышали, ощутили его горькую сладость и будто поняли, что зарастет обида, заживет разбитый нос, но такой шрамище может остаться на сердце надолго.

Вряд ли ребятам было знакомо слово, которым любят щеголять юристы: "правосознание", но в том, что они были уверены, что уже обладают правом на защиту своего достоинства, - в этом можно не сомневаться. Они пошли искать защиты в милицию. Перешли широкую улицу. Там в двух шагах от их домов находился пункт охраны общественного порядка. Дернули дверь - закрыто. Постучались - никто не отозвался. Заглянули в окна - темно и тихо.

Кто-то из ребят вспомнил, что рядом находится медвытрезвитель - тоже, кажется, милиция. Нашли, где это. Открыли дверь. Увидели человека в милицейской форме с повязкой на рукаве: "Дежурный". Кажется, то, что надо.

По медвытрезвителю дежурил в тот вечер B. C. Тимченко. Потом, когда уже все случится, он вспомнит: да, примерно в 18. 00 пришли подростки и один из них спросил: "Меня побил дяденька. Куда можно обратиться?" Тимченко объяснил, что здесь почти медицинское учреждение, на его попечении много разного народа, который в силу особенностей состояния нельзя оставить без присмотра. И - позвонил в отделение. Там сказали, или - как говорит он сегодня - послышалось, что сказали: посылай ребят к нам. Он и послал.

1-е отделение милиции, куда Тимченко направил ребят, находилось не возле их домов, а куда дальше, в нескольких остановках на автобусе. Дождались автобуса. Проехали. Нашли вывеску, уже светящуюся огнями: на город уже опускались сумерки.