– Вы ждете – чего? Волшебства? Магии? Чудес? Пошевелить пальцами и оживить покойников? Этого вы ждете, да? Иллюзии, забудьте! Так не бывает. Легко не бывает. Я предлагал вам легко – вы не захотели. Вы сбежали и стали колдовать, а теперь сидите в тюрьме своей заносчивости. Жизнь требует жертв. Жизнь требует смерти. Хотите узнать? Хотите научиться? Вот вам ваш инструмент!

На секунду он пропадает из поля зрения, а потом появляется с чем-то в руках и переворачивает это через борт колодца. Я узнаю очертания арфы. Он отпускает ее – она скрежещет об стены, летит мне в лицо – я кричу, падаю на колени, закрываю голову, зажмуриваюсь и жду страшной боли и гибели…

– Чаю, ваше высочество? – И, не дожидаясь ответа, он наполняет мою чашку.

Я благодарю его и обнимаю чашку пальцами. Почему-то мне холодно, не по себе. Будто что-то плохое только что случилось или вот-вот случится.

Мы в моей комнате, только выглядит она не как моя комната. Мой спаситель сидит напротив меня. У него за спиной окно с провалом ночи.

– Так вы согласны?

– На что?

– Но мы же уже все обсудили, ваше высочество. Неужели вы успели забыть?

– Простите, но я в совершенном замешательстве… О чем мы говорили? Я была бы вам очень благодарна, если бы вы напомнили… Вы слышите?

– Что?

– Звон. Откуда этот звон?

– Какой звон? Пейте чай, принцесса.

– Такой странный, словно совсем рядом…

– Пейте чай, ваше высочество, пейте.

– Вы не слышите? Он где-то здесь…

– Пейте чай. Пейте, пока не остыл.

Я поднимаю крышку сахарницы – и все вокруг замирает. Время останавливается. Продолжаем двигаться только я и Внутренняя Ане, которая выбирается из сахарницы на стол.

– Фу, опять сахар! Ну и сколько раз мне тебя спасать? Своей головы на плечах у тебя, видимо, нет. – Она поднимает колокольчик над головой и яростно трясет им. – Ты что, книжек не читала, где злодеи, маньяки и всякие подозрительности приглашают девушек на чай?

– О чем ты?

Моя миниатюрная копия закатывает глаза и трясет колокольчиком.

– Ау, очнись! Ты растаяла от сладких речей этого… фу, гляди: сплошной сахар у меня в волосах! – Она отряхивается и смотрит на левое запястье, а я лишь догадываюсь, что там крошечные часики. – Вот-вот уже все продолжится, время не любит стоять на месте. Думаешь, так легко его заставить?

Я качаю головой.

– То-то же. Надеюсь, ты понимаешь, на какой риск ради тебя я иду. На этот раз запомни три вещи. Не верь его словам. Этот сон – все равно твой. Ну все, я исчезаю.

Она подбегает к моей чашке, ловко забирается на край и ныряет в чай. Я пугаюсь, что она утонет, и пытаюсь выловить ее ложкой, но, как я ни стараюсь, мне не удается подхватить малышку, а она все тает и тает, как кусочек сахара, и я болтаю ложкой, поднимая золотисто-коричневые волны, они шипят, бушуют, выходят из берегов и захлестывают меня с головой, кружат, вертят, крутят, и нет больше низа или верха, мешаются лево или право, мокрая темнота в глазах, в ушах, во рту, в носу, везде, и я думаю, что умираю… Но вот наконец, в спутанных кружевах платья и водорослей, меня выносит на сушу, в мягкую стену подушек, которая сжимается вокруг меня кольцом, а потом отпускает на волю.

Они здесь, мои любимые, родные, дорогие, самые теплые улыбки, самые понимающие глаза, самые ласковые руки, маменька и сестра. Я прижимаю их к себе крепко-крепко и никогда больше не хочу отпускать, никогда не отпущу. Это чудо, настоящее чудо. Я так счастлива, я наконец-то дышу, смеюсь и живу – по-настоящему, всей душой. Мы держимся за руки и кружимся, и смеемся, и болтаем о пустяках, а мгновения звенят вокруг нас хором счастья…

Но вдруг нас оглушает гром, зловещий, раскатистый. Девять ударов небес обрушиваются на наши головы, и с девятым ударом земля начинает трястись и пузыриться под ногами. Мы падаем, между нами сверкает молния, вспарывает землю и образует разлом. С гулом и грохотом, в котором не слышны наши крики, он растет и растет: сначала шириной с ручей, спустя миг – с речку, и не проходит и минуты, как между нами разливается черное море пропасти. В слезах мы кричим друг другу с чужих берегов, но поднявшийся ветер уносит слова, а занавес дождя, сброшенный назло богами, не дает нам даже увидеть друг друга.

– Вы так сильно хотите к ним, да? – Рядом возникает мой спаситель.

– Да!

– Или хотите, чтобы они пришли сюда, к вам, не так ли?

– Конечно!

– Вот и славно. У вас есть все для этого. Я покажу.

Он достает из-за пазухи что-то красное, яркое, как уголек, и бросает к моим ногам. Тотчас же у края обрыва возникает кусочек красного моста, блестящего под струями ливня, и начинает перебрасываться над пропастью, словно его достраивают невидимые руки.

Мост! Путь через пропасть! К моей маменьке и сестре.

Я уже бегу по мосту, задрав юбки повыше, чтобы ничто не замедляло моих движений. Спаситель что-то кричит мне вслед, но кто его слушает? В голове стучит сердце: тук-тук, тук-тук, – а из-под ног вылетают влажные, плотные, скользкие, липкие хлип-хлип, хлип-хлип. Ничего не видно, кроме дождя и красности моста в его серебрящихся складках, ничего не слышно, кроме шума ненастья, стука сердца в самых ушах и этих влажных, плотных, скользких, липких шагов.

Я бегу, бегу, бегу, и сначала кажется, что мост никогда не кончится, но потом он вдруг резко обрывается, и я едва успеваю остановиться и не упасть во тьму внизу. Край моста висит над пропастью, и до той земли, где стоят мои маменька и сестра, предстоит преодолеть еще такое же расстояние, какое я уже пробежала. Только дальше пути нет. Обрыв и пустота. Неизбывное горе истекает из меня слезами, которые тут же смывает дождь. Весь мир, само небо против меня и моей семьи, оно не позволяет даже плакать.

Я оборачиваюсь: я знаю, он там. Он там.

– Вы же сказали, что я встречусь с ними! Вы же сказали, что все это возможно!

– Но я не говорил, что мост готов.

– Почему? Вы же явно можете мне помочь! Что вам стоит?

– Мне – ничего. Но вам, принцесса, это будет стоить сердца.

Тук-тук, тук-тук – стук в ушах усиливается.

– Что? О чем вы говорите?

– Я говорю о том, из чего строят мосты через такие пропасти. Взгляните сами.

Он указывает рукой вниз.

Я опускаю глаза – и вижу, что стою на поверхности из сердец, сотен, тысяч сердец, влажных, плотных, скользких, липких красных сердец, бьющихся в пене дождя: ТУК-ТУК, ТУК-ТУК. Это не мое сердце стучало у меня в голове – это чужие сердца стучали и хлюпали у меня под ногами.

У меня вырывается сдавленный крик, я отпрыгиваю назад, силясь оттолкнуть от себя эту мерзость ногами – и вдруг осознаю, что под ними больше ничего нет. Красный мост улетает вверх – я падаю в черную пропасть.

Я кричу, хлещу воздух руками, словно пытаюсь плыть, а может, лететь, ветер крутит меня, вертит, перебрасывает лицом вниз, я заглядываю во тьму, у меня нет выбора, я кричу, я воплю, я ору так, что горло чуть не рвется, я не замечаю струй дождя, затекающих мне в рот, глаза, нос, уши, я не замечаю ничего, кроме этой черной, абсолютно черной тьмы, я падаю в нее и погружаюсь с головой, я пугаюсь, что она утонет, и пытаюсь выловить ее ложкой, но, как я ни стараюсь, мне не удается подхватить малышку, а она все тает и тает, как кусочек сахара, и я болтаю ложкой, поднимая золотисто-коричневые волны…

Маменька… сестрица… ведь было так близко…

Там, где не осталось ничего: ни запаха, ни шелеста, ни цвета, – осталась только я. Хотя кто знает, я ли?

Я в объятьях темноты и безмолвия, окружена какими-то мягкими формами, они со всех сторон давят на меня своей шелковой поверхностью, проминаются под моими движениями, но не выпускают из объятий безмолвия и темноты. Но все равно я истово барахтаюсь, отталкиваюсь от облепивших меня – подушек? – и пытаюсь пробираться наверх – естественный инстинкт человека, упавшего куда-то. Чихаю и ударяюсь головой об углы и корешки, будто об камни. Стоит мне пошевелиться, как все вокруг рассыпается, словно гигантские воздушные песчинки, и собирается снова. Тщетны ли мои попытки? Поднимаюсь ли я или тону? А если и поднимаюсь – куда? Есть ли у этой темноты верх или низ? Смогу ли я выбраться или мне суждено остаться здесь навеки?