при пальте, в резиновых калошах. "Ах, грит, такая-сякая рвань! Возможно ли слышать, как он изобидел асобу? Дозвольте палочку, потому имею такое желание обломать ему бока и окончательно - измордовать в самом лучше виде".
И с эстим подает ему барин палку: "Оченно, грит, мне это приятно, потому как при моем агромадниющем чине мне никак невозможно бежать... Оченно приятно изуродовать невежу!" (Слушатели сразу пришли в уныние. "Эка рука руку-то моет!" - послышались огорченные голоса. "Чего уж, прямое дело - измордует!" "А ты как думал, со всем удовольствием исколотит, как собаку!" "Нет, брат, видно, плетью обуха не перешибешь, - силу забрали! Корень-то у яво впущен - во! Не доскребешься!") Столичный человек с загадочным выражением на лице пыхнул раза два папироской, потом вдруг показал все до одного свои гнилые зубы и, высунувшись из-под войлока по самый пояс, закончил торопливым, захлебывающимся от восхищения голосом: Голь, этта, удирает, господин с бариновой палкой за ним. Туда-сюда, нырнул в публику, поминай как звали. Барин надсаживается: "Дозвольте просить палку!
Сделайте милость, оставьте догонять!" Но, между прочим, палка уж была в о-о-очен-но теплом месте!.. Хе, хе-хе, умственная штучка-с?
Мужики не сразу поняли, в чем дело; несколько мгновений на замирающих от любопытства лицах изображалось одно только недоумение; но когда столичный человек напомнил, что на палке был золотой набалдашник "в сотенный билет", и, снисходя к тупоумию мужиков, объяснил, что "простецкие люди" сделали предварительный уговор и один из них нарядился "великатным господином", - самому необузданному восторгу не было пределов.
В обозе находились все "середняки" да молодежь. Стариков было только трое: Афанасий Яклич, Арсений Гомозков и запуганный, смирный Аношкин отец Калистрат.
Афанасий Яклич выразил большое неудовольствие, когда Гараська взял столичного человека.
- Я бы эдакую погань не токма ночевать, на версту не подпустил к деревне! - сказал он с необыкновенным видом презрения прямо в лицо столичному человеку. И во всю дорогу не подходил к Гараськиным саням, с величайшим раздражением вслушивался, как хохотали мужики, и бормотал себе в бороду: - Обрадовались, разинули глотки!.. Погоди, он тебе еще рано пронюхает ходы-то, он повысмотрит, с какого конца ловчей в клеть-то забраться...
Пого-о-оди-и! Экая сволочь полезла, прости господи!..
И откуда? Эхма! По-прежнему, сунь-ка он нос-то в деревню... Сунь-кося! Как взяли бы друга милого на барский двор, да как свели бы раба божьего на конюшню, да всыпали бы с пылу, с жару, небось бы отшибло, след-то бы забыл!.. Да и Гараське-то вскочило бы дю-юже горячо!.. К чему? Что такое?.. Эх, плачет по вас матушка розга!
Арсений и Калистрат шагали несколько поодаль от толвы, искоса посматривали на столичного человека, вздыхали, слушали, с невольным сочувствием улыбались, но за всем тем на их лицах было написано смущение.
- А, Ульяныч, - говорил вполголоса Аношкин отец, - дела-то, дела-то, а?
- Что ж, Калистрат, - задумчиво отвечал Арсений, - стары становимся, стары...
- Нет, ты то теперь подумай, - ведь мошенство, а?
Ну, барин, ну... а ведь мошенство эфто, а?
- Полтора целковых посулил, - проговорил Арсений, отвечая этим на тайную мысль Калистрата, - что ж, утречком свезет его... Ну, меру овса стравит в Тишанке, что ж...
заработок ничего себе... Бывалоче, сам знаешь, станет, господи благослови, путь, и пойдешь себе и пойдешь: то с пшеничкой, то с просцом... Обоз за обозом!.. А нонче - на-ткося: на зоре выехал, ввечеру дома, повозился недельку - залезай на полати вплоть до весны. Какая ни доведись работишка - обрадуешься!
- Это хуть так, - согласился Калистрат, нахлобучивая свой рваный треух, и еще что-то хотел сказать, но сробел и только нерешительно пошевелил губами.
Вечером в избе солдатки Василисы было большое сборище. Ребятишки, девки, бабы, мужики окружали столичного человека. На столе возвышалась "круглая вещь", вынутая из рогожи тотчас же, как только столичный человек напился чаю и отогрел закоченевшие члены. "Вещь" оказалась так называемой "фортункой". Из лубочного короба столичный человек вытащил сережки, бусы, перстни с разноцветными камешками, гармоники, трубки, кошельки, наперстки, мыло в ярких бумажках, спичечницы, цепочки и в довершение всего "настоящий" никелевый самовар. Вся эта дрянь блестела и переливалась, и в соответствии с этим блестели жадные, восхищенные глаза зрителей. Все стояли точно оцепенелые, в поту от непомерной духоты, навалившись друг другу на плечи, на спины. Иные не выдерживали: протискивались к самому столу, притрогивались концами пальцев к вещам и благоговейно или с затаенным вздохом отступали. Глазки столичного человека так и бегали во все стороны, на его истасканном лице с неуловимой быстротой сменялось выражение важности, угодливости, изысканности, тревоги ("как бы не украли!") и какогото тоскливого беспокойства. Он страшно суетился вокруг стола и говорил, не умолкая:
- Дозвольте посмотреть эфту штуку-с! (Он схватывал оловянный наперсток с чернью и подносил его к глазам робко отступавших баб.) Дозвольте обратить ваше полное внимание! Аплике восемьдесят четвертой пробы...
Поглядеть - невеличка, однако ж в первеющем магазине полтора рубля серебром заплачена. А почему? - Потому окончательно - капказской работы и притом филигрань.
Дозвольте поглядеть, Герасим Арсеньич, вы достаточно сурьезный человек, - какова отделка-с?
Гараська брал в руки наперсток, глубокомысленно его рассматривал и говорил:
- Н-да, штучка форсистая!
Таким образом столичный человек с добрый час времени расхваливал свои вещи, баснословно преувеличивая их цену и беспрестанно ссылаясь на Гараську. Но больше всего потратил он красноречия на самовар.
- Дозвольте-с! Приподымите! - кричал он в каком-то исступленном восторге, вкладывая самовар в руки тяжело вздыхающего Андрона. - Каково-с? Окончательно - двадцать фунтов первосортного аглицкого металла!.. Крантик... вензелек... дозвольте поглядеть: государственный орел и лик! Хе, хе, хе, любопытный, признаться, скандальчик с этим самоваром. В магазине не найдешь, пройди всю Москву - не найдешь!.. Уж будьте спокойны!.. Например, белым отсвечивает... вникаете? Потому окончательно впущено серебра фунта четыре... А как он попал в мои руки, это даже удивления достойно. Прочитываю я, этта, ведомости, вдруг вижу - сукцион. Что такое? Окончательно прогорел первеющий помещик, и в таком разе обозначена ликвидация. Балы, да танцы, да теплые воды, а тут - бац! Пожалуйте-с! Дозвольте крепостным людям вздох дать!.. Хвост-то и прищемили. Ну, нам по нашему каммерческому делу пропустить никак не возможно. Нанимаю живейного, еду... И вдруг примечаю самоварчик! Сам-де барин пользовался, и потому ба-а-альшая редкость. Тудасюда, выкинул четвертной билет: дозвольте, говорю, хотя ж мы и из низкого звания, но что касается, как они нас тиранили - достаточно хорошо помним... Дозвольте получить барский самоварчик! Хе, хе, хе!
Эта история произвела необыкновенный эффект, придала самовару какое-то особенное значение и в большой степени приобрела доверие к столичному человеку. Тогда он расставил вещи по кругу фортунки, стал вертеть колесо и толковать, в чем дело.
- Пятачок-с! - кричал он. - Всего только и капиталу - пять копеек серебром! Дозвольте обратить полное внимание: раз! - Пожалуйте, сережечка с емалью. Два! - Гармонья фабрики братьев Воронцовых. Три!.. Эх, и самоварчик улетел! Имеем честь поздравить (обращаясь к воображаемому счастливцу), кушайте чаек, поминайте барина... Потому как они окончательно вылетемши в трубу:
ноги босы, руки голы, не в чем разгуляться! - Раз!.. Ну, сорвалось, впустую сыграли... пятак серебра нажил за самовар, гармонию да сережки, хе, хе, хе! Дозвольте, господа!.. Не лишайтесь судьбы!.. Герасим Арсеньич, почните с вашей легкой руки!
Невозможно описать, что происходило в толпе. Наверное, деревня никогда не видела столь страстно разгоревшихся вожделений, столь напряженной жадности. Томительно вздыхали, перешептывались, ощупывали карманы, нерешительно переминались с ноги на ногу. Наконец Гараська ухарски тряхнул волосами, сделал отчаянное лица и, выбрасывая пятачок, крикнул: "А! Была не была... кружи!" Колесо быстро завертелось... Вдруг единодушный вопль вырвался у толпы: столичный человек с изысканно любезною улыбкой подал Гараське гармонику.
