- А когда ты мне штаны дашь? - спросил Алик, стараясь забыть о предстоящем ужине. Он не хотел разговаривать с ней о еде. Его тошнило даже от воспоминаний от сегодняшнего завтрака.

  - Дам, дам, не беспокойся ты так, без штанов не останешься. Пошли со мной, я тебе дам, - сказала Галя, и повела его в сторону одной из тех трёх дверей внутри комнаты. Алик был доволен, он очень хотел узнать, что же кроется за этими дверями. Он сразу понял, что повела она его не в свою комнату.

  Они подошли к правой крайней двери и вошли внутрь комнаты. Это явно была кладовка, в ней не было ни одного окна, ни стола, ни стульев, зато кругом были многочисленные полки. Все полки были забиты разнообразными вещами: то постельным бельём, одеялами и подушками, то разнообразными средствами для мытья, были там и кухонные принадлежности. Алик сразу всего и разглядеть не мог, на это требовалось время. Атмосфера царила мрачная, впрочем, как и во всех комнатах этого лагеря.

  Алик, как вошёл, сразу последовал за Галей. Он боялся отходить от неё: "а то мало ли, будет ругаться, - думал он - или того хуже, решит, что я украл что-либо". Так, разнообразные нехорошие мысли лезли в голову Алика и тревожили его.

  Галя подошла к одной из полок и сказала:

  - Принеси стремянку, она у входа.

  Алику пришлось отойти от Гали и принести ей стремянку. Она оказалась тяжёлая, и пока Алик нёс её, чуть не упал. Галя достала одеяло и подушку из самой верхней полки и дала Алику:

  - На, держи, - сказала она и пошла в другой угол кладовки, взяв с собой стремянку.

  - А можно я отнесу это в другую комнату? - спросил Алик. Он не хотел вместе с подушкой и одеялом следовать за ней. И, к тому же, одеяло оказалось ужасно колючим, Алику было неприятно прикасаться к нему.

  - Конечно, неси! Это тебе. Сейчас принесу и одежду.

  Алик быстро отнёс всё в комнату и положил на единственную кроватку в своей комнате, и быстро вернулся к Гале. Она ещё даже не успела поставить стремянку туда, куда хотела.

  - О, как ты быстро! Отлично, последи, чтобы я не упала, - сказала Галя, она немного боялась, потому что стремянка казалась ненадежной, и пол был неровный; Галя тряслась, стоя на стремянке. - Подержи стремянку.

  Алик сделал всё, как велела Галя, и этим успокаивал её. Вскоре, недолго покопавшись на самой верхней полке, она достала и дала ему нечто большое и шерстяное. Алик вначале даже не понял, что это. Оказалось, одежда типа комбинезона, из натуральной шерсти.

  - Что это? - спросил он тут же, удивлёнными глазами глядя на вещь, и рассматривая её со всех сторон. - Ужасно колючая.

  - Это тебе. Наденешь её.

  - Ни за что! - сказал он и засунул в одну из нижних полок. - Дай что-нибудь другое. Нормальное.

  - Оденешь, я сказала. Ты же из домашних, вот тебе и элитная одежда.

  - Что за ерунда?! - возмущался Алик, совсем не понимая её слов.

  - А то, что шерстяная одежда тёплая. Дают тебе её, потому что ты не живёшь тут, а приехал на время. За тобой должен быть лучший уход, ты не должен замерзать и болеть, иначе у руководителя этого лагеря могут быть неприятности.

  - Да у вас точно будут неприятности, если я расскажу, как вы издевались надо мной! - сказал Алик уверенно, и довольный своей угрозой.

  - Не расскажешь. Если попытаешься, ты потом горько пожалеешь об этом. И вообще, тебя тут так обработают, что хвалить заставят этот лагерь. И родителям говорить будешь, что тебе здесь понравилось, что это лучший лагерь из всех.

  - Что значит "обработают"? - с испугом спросил Алик.

  - Увидишь! Даже не вздумай говорить кому-либо то, что ты только что сказал мне. Тебя за это и не так накажут.

  Они вышли из кладовки, и Галя тут же заперла её.

  ...

  Идий положил тетрадь со своим произведением, оглядел и глянул на часы. Идий ужаснулся, когда узнал, сколько часов по времени он уже пишет. Было уже одиннадцать часов вечера, а начал он это делать сразу же после школы, около четырёх часов вечера. А ведь он даже не поел...

  Идий всё же ещё захотел немного пописать, но уже о своей жизни и чувствах. Он поставил три точки посередине новой строки, отделив свой роман от биографии, и продолжил писать.

  Глава 15. Про меня

  Сегодня я опять начал писать. И это для меня прекрасный день, потому что долгое время я не делал этого. А знаете, почему? Это родители мои виноваты. Они начали придумывать всякую ерунду обо мне, просто ужасные вещи. Мама решила, что я с ума схожу, и захотела отвести меня к психологу.

  Знаю, что бы вы мне сейчас сказали: к психологу ходят не только сумасшедшие. Но видели бы вы то, как мама смотрела на меня! И в каком состоянии она принимала такое решение, и вы бы убедились, что я не просто так это говорю. Отец тоже сказал, что она считает меня не вполне здоровым. А мама так думает, потому, что я люблю часто запираться в комнате один, и она знает, чем я тут занимаюсь. Но я же не совершаю ничего преступного и не понимаю, причём тут сумасшествие?! Ей, почему-то, кажется, что подросток, запирающийся у себя в комнате должен заниматься чем угодно, но только не писать по многу часов подряд...

  Мне кажется, моя мама подглядывает в дверную щель и видит, чем я тут занимаюсь. Я ведь сказал, что она знает, но не подумал, откуда ей это известно? Но явно не потому, что бабушка подарила мне дневник. Хотя, если подумать, я мог сам ей сказать, что много пишу...

  Не хочу сейчас думать об этом, это не имеет значение. Я уверен, что если я смотрел бы порнофильмы, запершись у себя в комнате, и мама знала бы об этом, она не считала бы меня сексуальным маньяком. И мне обидно, что она считает меня сумасшедшим потому, что я пишу. Лучше бы она думала, что я писатель...хотя, наверное, меня вряд ли можно назвать писателем. Это было бы слишком хорошо быть настоящим писателем, особенно для меня. И мне кажется, что это большая наглость с моей стороны признаваться в том, что я хочу быть писателем и чувствовать себя им. Хочу, чтобы ко мне относились как к писателю, и любили бы мои произведения. Я же ведь уже давно отказался от этой мечты..., было бы ужасно захотеть этого вновь и понять, что зря. Я просто должен знать своё место...Но я всё же очень-очень хочу, чтобы кто-нибудь прочёл моё произведение и не посмеялся надо мной.