Тишина, объявшая крейсер, располагала к сосредоточенности и воспоминаниям. Рядом с дневником лежал альбом рисунков. Отточенные карандаши тоже ждали своего часа, но так и не дождались - не доходили руки.
У Евгения Романовича было несколько увлечений, которым он никогда не изменял, - фотография, рисование. Когда в Киле был построен большой военный транспорт "Океан" и Егорьев, став его командиром, вел корабль из Европы во Владивосток, сколько рисунков он сделал в своем альбоме, сколько снимков для купленного в Германии стереоскопа! Получился целый фильм. Он мог показать огромный итальянский остров, дымящуюся Этну, похожую на гигантский конус, арабов с корзинами фруктов, подымающихся по трапу "Океана" в Порт-Саиде, желтые берега Суэцкого канала, жителей Коломбо в белых чалмах, сидящих, скрестив ноги, на палубе, уходящие в сопки дома Владивостока...
Острый интерес к жизни, к быту и укладу неведомых людей и народностей никогда не покидал Егорьева. Вот и сейчас, в Носси-Бе, он видел крокодильи яйца, издающие звуки, что означало: скоро родится новый злодей в зеленом панцире с удлиненной мордой и сплющенным телом. У сакалава с мускулистым, как у античных скульптур, торсом, он купил расписной глиняный сосуд и шляпу, сплетенную из травы, так искусно сплетенную, что ею хотелось любоваться. Пахла она сухими стеблями!
Рядом с травяной шляпой лежал белый пробковый шлем для защиты от солнечных лучей. Готовя эскадру в поход через тропики, Адмиралтейство, конечно, о таких "пустяках", как шлемы, не позаботилось. Первой жертвой оказался лейтенант Нелидов с броненосца "Ослябя". Врачи спасти его не смогли, и тело лейтенанта в брезентовом мешке спустили в море...
После похорон Нелидова встревоженные офицеры купили пробковые шлемы. Любая лавка в колониальном порту торговала ими. У матросов для этого не было денег. Да и на берег их увольняли редко, чаще в местах полупустынных.
Зная, что обеспечить шлемами команду не может, Егорьев по-прежнему ходил в форменной фуражке, страдал от солнечных ожогов и на реплику Небольсина "Не щадите вы себя, Евгений Романович" кивнул на палубу, где матросы занимались приборкой:
- А кто их пощадит?
Кадровый морской офицер, Егорьев не был отравлен кастовым пренебрежением к "людям кубрика", в нем жило здоровое нравственное начало, и глухая стена, отделявшая матросов от кают-компании, давила всей тяжестью и на него. Впрочем, в эти дни слишком многое давило и угнетало каперанга.
Взять хотя бы практические стрельбы и приказы-разносы Рожественского. Не надо быть адмиралом - зеленый гардемарин понимает, что мастера рождает упражнение, тренировка, что метко может стрелять тот, кто этому упорно учится. За четыре месяца комендоры лишь дважды выходили на стрельбы, оба раза здесь, у Мадагаскара. На каждого пришлось от силы по два-три снаряда.
Чего же удивляться, что на щитах - ни царапинки?! А флагманский броненосец "Суворов" вместо щита всадил снаряд в крейсер "Дмитрий Донской", повредил мостик и вывел из строя десять матросов...
Один столичный профессор справедливо иронизировал над теми, кто хотел обучить инженер-механиков флота управлять машинами и котлами, не разводя паров, стоя на якоре, экономя уголь и смазку. Так и тут: стоять у пушки это еще не стрелять из пушки!..
А чего стоят эти ночные "минные атаки" катеров без "минных атак"!
Эх, что бы сказал о них Степан Осипович Макаров!..
Макаров был кумиром Егорьева. Евгений Романович знал этого могучего человека, хорошо помнил его распушенную, раздвоенную клиньями бороду, его пытливые глаза, всегда озарявшиеся мыслью, ценил его постоянное стремление к ломке устоявшегося, тормозящего прогресс. Весь склад его жизни, его поиски, открытия и дерзания были близки Егорьеву.
Шутка ли - двадцатидвухлетний мичман "Русалки" изобрел пластырь для заделки пробоин, и сотни терпящих бедствие судов обрели живучесть!
Двадцатидевятилетний Макаров темной ночью 1877 года во время войны с Турцией спустил с парохода "Константин" четыре минных катера, которые взорвали мощный турецкий броненосец "Ассари Шевкет"!
Тогда атаки минных катеров ошеломляли. Это было ново, внезапно, смело до отчаянности - так побеждают в сражениях.
Теперь, спустя почти тридцать лет, когда появились миноносцы разных классов, вооруженные торпедными аппаратами, кого испугаешь маломощными минными катерами?!
Вентилятор монотонно вращался, рассекая воздух, время текло тягуче, стрелка ползла по круглому циферблату так медленно, словно она огибала не циферблат, а земной шар.
В каюте, обрамленная деревянной рамкой, стояла единственная фотография: Евгений Романович с сыном Всеволодом, совсем еще юным мичманом, не по возрасту серьезным: в двадцать хочется выглядеть старше своих лет.
Снимок был сделан во Владивостоке, на берегу залива, за спинами видны темные сопки. Фотография таит скрытую печаль: во-первых, потому, что сделана перед разлукой, перед отъездом Егорьева в Петербург; во-вторых, кажется, что они одни на всем божьем свете - это ощущение усиливают пустынные сопки.
Собственно, так оно и было. Егорьев овдовел рано - его жена Анна, нежно хранимая в памяти, умерла в тридцать пять лет; старшая дочь Саша двадцатилетней трагически ушла из жизни, и Евгений Романович остался со Всеволодом. Теперь их разделяли долгие мили, на пути к их встрече были японские броненосцы, крейсеры, эсминцы, подводные лодки, свинцовые волны и слепые туманы, скрывавшие плавающую смерть - мины.
И все-таки искорка надежды, что встреча состоится, неистребимо жила в Егорьеве. Он был не только многоопытным моряком - он неплохо разбирался в явных и тайных пружинах большой политики, и, когда немецкие угольщики отказались сопровождать эскадру на восток, Евгений Романович не сомневался: Вильгельм заставит их сопровождать эскадру. Уж очень хочется ему, чтобы русский флот завяз на востоке.
Конечно, сдача Порт-Артура, гибель 1-й Тихоокеанской эскадры почти неотвратимо обрекала на гибель 2-ю эскадру. Первая была обстрелянной, более сильной и опиралась на укрепленную базу.
Однако сомнений не было: там, в Адмиралтействе, не подчинятся простейшей логике, тому, что видно всем и каждому, не убедят в этом государя и отзывать эскадру домой не станут.
На сей счет Евгений Романович никаких иллюзий не питал. По законам логики неподготовленную эскадру устаревших, разнотипных кораблей к японским островам не послали бы.
Наконец, если б двухмесячная задержка флота у берегов Мадагаскара предшествовала возвращению домой, то зачем же формировать 3-ю Тихоокеанскую эскадру? Егорьев, узнав состав эскадры контр-адмирала Небогатова, только вздохнул. Броненосцы береговой обороны, которые шли на помощь Рожественскому, моряки окрестили кратко:
- Самотопы.
...Молоденький мичман смотрел с фотографической карточки. Чтобы встретиться с ним, оставалось пересечь Индийский океан, победить у берегов Японии могущественный флот адмирала Того и прийти во Владивосток...
В бухте Носси-Бе броненосец "Орел" стоял к "Авроре" ближе других броненосцев. И когда с "Орла" грянул пушечный выстрел, матросы, высыпавшие на правую палубу, увидели на фок-мачте броненосца гюйс - красный флаг с врезанными в него синими и белыми крестами, словно впившимися в живое тело.
Пушечный выстрел и гюйс означали: начинается суд особой комиссии.
Гюйс в безветрии не колыхался. Матросы, облепившие палубу, образовали у лееров сплошную стену. Синие воротники форменных рубах слились в единую полосу. В эту синеву чужеродно вклинился белый офицерский китель.
- Опять драконы когти выпустили!
Возглас замер в тишине. Белый китель метнулся вправо. Слова долетели оттуда. Матросы не шелохнулись. Одинаковые рубахи. Одинаковые воротники. И молчание. Зловещее и объединяющее.
Призыв Небольсина "Рты на замок" не помог. В кубрики и на палубы проникли слухи о Кровавом воскресенье, как проникает вода в рассохшуюся лодку. То ли их принесли всеслышащие вестовые, то ли кто-то из матросов разобрался в сообщениях иностранных газет, да мало ли как тайное становится явным! Матросы собирались кучками, перешептывались, на лицах появилось плохо скрываемое ожесточение.
