– Впредь будет всем уроком. Я в своей вотчине не потерплю воришек!

– Не воры мы, батюшка! Не воры! Нашла она! Богом клянусь, нашла! – в голос рыдала цыганка, а по рукам стекала струйками кровь, холодея и сворачиваясь чёрными сгустками. Бабы жалостливо охали, зажимая рты ладонями, мужики качали головами, неловко отводя взгляд. На смуглых руках остывало худенькое тельце трехлетней девчушки, а из разжатых пальчиков в придорожную грязь свешивалось богато украшенное ожерелье.

На крыльцо шагнула важная дама и гордо вскинула голову.

– Ефим Михайлович, чего же вы ждёте? Гоните прочь уже этих воровок! И побрякушку пусть забирают, не коснусь её более.

Жгучая цыганская красота занозой сидела в сердце, не давая покоя, поминутно сводя сума невзрачную дворянку. А быстрые взгляды на хозяина заставляли всерьёз призадуматься. С тех пор как помер в горячке цыган, следить за конями осталась его молодуха с девчонкой, что не слишком обрадовало Елизавету Степановну. Недолго думая, дворянка и подстроила кражу своего любимого украшения. Уж лучше лишиться драгоценной побрякушки, чем потерять богатого супружника.

Окинув жгучим взглядом злобную помещицу, девушка с ненавистью процедила:

– Ты отобрала безвинную жизнь! Кровью обагрены руки по локоть! Имя невинной шепчи и молись! Ответишь детьми за такую жестокость.

Плюнув в сторону побледневшей помещицы, девушка подняла изломанное крохотное тельце и побрела прочь со двора! Позже, выменяв злополучное ожерелье на белый мраморный камень, цыганка с трудом закапала малышку на окраине местного кладбища, рядом с любимым мужем. Шесть изнуряюших дней провела у могилок безутешная мать и вдова, причитая в рыданиях, взывая к возмездию и сыпля проклятиями. Прижималась горячечным лицом к холодному мрамору, гладила пылающими ладонями голую белизну, а материнское сердце сжималось от боли и отчаяния. Не должна её малышка лежать в безымянной могиле. Стиснув до ломоты зубы, дрожа от напряжения и накатившей слабости, обессиленная болезнью и горем женщина тяжело поднялась и пошатываясь побрела назад, в деревню.

– Надпись на камне,.. надпись на камне… – едва слышно шептали опухшие губы, а в чёрных глазах пылала горячка. Не дойдя всего ничего до первых дворов, она неловко пошатнулась и в беспамятстве рухнула оземь, подняв всплеск придорожной пыли. Лихорадка трясла и сжигала, выкручивая суставы, но помочь бедолаге некому было. Испуганная жутким проклятьем помещица запретила ходить за цыганской, а в тяжёлой работе своей невдомёк было людям, что всего в двух шагах сотрясают конвульсии хрупкое тело.

Закопали бедняжку рядом с семьёй молча, без слёз и стенаний, лишь пряча стыдливо глаза.

Жизнь потянулась своим чередом. Хозяйка вскорости понесла, но младенец загадочно умер, не прожив и недели. Несчастная мать громко выла, не желая расставаться с холодеющим тельцем младенца. А челядь роптала, шушукаясь, в страхе косясь на хозяев, будто видели в коридорах ту самую девочку – в кровавых рубцах от жестоких побоев за кражу. Под строгим взглядом Ефима Михайловича тут же смолкали, разбредаясь потупивши взор. Старцев все чаще хмурился. Радость и счастье покинули дом.

Горевало семейство недолго. Вскорости начал расти живот, и, на радость хозяина, жена народила чудесную девочку. Несмотря на воцарившейся в особняке покой, Ефим Михайлович всё чаще ощущал на себе тревожные взгляды служанок, ловил украдкой тихие шепотки, слышал невнятные шорохи маленьких ножек. Напряжение, властно окутав селение, прочно засело в казалось, уютном мирке, напружинив воздух до густоты киселя. Все опасались новой беды, и она не заставила себя долго ждать. К великому сожалению супругов, крохотная дочка, не протянув и недели, в одну из ночей тихонько уснула навеки. Убитая горем помещица снова была безутешна. И холодящие душу крики скорбно метались по мрачному чреву поблекшего особняка.

В третий раз на сносях. Приближался день родов. И бледная женщина позвала к себе девку. Маланья, дородная молодуха, недавно родившая сына, подобострастно взглянула в бледное лицо некогда величественной хозяйки, и сердце панически сжалось. От надменной холеной дворянки остались лишь сжатые в линию бледные губы и горящие сталью глаза. Сунув шкатулку с драгоценностями в руки застывшей девице, она, торопясь, зашептала.

– Бери, бери, девка, и дитя мое заберёшь. Ефим запрягает коней, а ты всей семьёй увезёшь малыша. Продашь барахло и вырастишь дитятко, как своего! А не то, берегись, с того света достану! – от страшных слов отшатнулась Маланья, но цепкая кисть удержала, впиваясь птичьими пальцами в мясистое тело.

– Увези малыша, Христом Богом молю! – зашептала дворянка сбиваясь. – Ты ж слышала, что судачат вокруг, заберёт его тоже цыганки отродье, и нету нам спасу. Все сгинем тут скоро. Сбереги мою крошку, Маланья! – задыхаясь шипела помещица, кусая губы и закатывая глаза. Подоспевшая повитуха, охая и причитая, оттолкнула застывшую девку.

Не выдержав родовых мук, потеряв изрядно крови, Елизавета Степановна испустила дух, произведя на свет пухлого крикливого мальчугана.

Пряча красные потухшие глаза, барин собрал в сундуки дорогие материи, драгоценности почившей и, нагрузив добром экипаж, долго, не мигая, смотрел вслед, провожая в неизвестность единственное родное существо – новорожденного сына.

– Ну что за хрень! Выгляжу, как алкашка! – в отчаянии пыталась разгладить мешки под глазами Ирина, то так, то этак оттягивая бледную кожу. Бессонная ночь вперемешку с зубрёжкой оставили на внешности неизгладимый след. Это ж надо так лохануться и вспомнить про экзамен в самый последний день.

– Блин! – взвыла девчонка, с усилием растирая бледные щёки. Тощая, темноволосая Ирка училась не очень прилежно, но остаться на второй год в выпускном классе! Это уж слишком. Не то, что подружка Лиличка.

Хрупкая, но не худышка, светловолосая и голубоглазая, напоминала одноимённый цветок с ухоженной клумбы. Учёба девочке давалась легко, вопреки устойчивому мнению, что все блондинки – дуры. С лёгкостью Лиличка опровергала незыблемые догмы. К тому же ещё была доброй и общительной девочкой. Одноклассники к ней тянулись, что не обошло и Ирину.

– Алло! – прокричала она в трубку. – Уже идёшь? Ну подожди у подъезда. Я быстро!

Показав зеркалу язык, девочка плеснула в лицо холодной водой и, тяжко вздохнув, поплелась собираться.

У подъезда, словно сказочная фея, переминалась с ноги на ногу взволнованная Лиля. Лёгкое коричневое платье едва доставало до стройных коленок, неизвестно откуда выкопанный белый гипюровый фартучек, а-ля восьмидесятые, туго обтягивал стройную талию, выгодно подчёркивая пышную грудь. В руках школьница держала огромный букет белых пионов.

– А почему не лилий? – съехидничала Ирка.

– Хватит с них и одной! – искренне улыбаясь, девочка чмокнула подругу в бледную щёчку и, приглядевшись, нахмурилась.

– Только не говори, что ты забыла про экзамен?

– Да ну! С чего ты взяла? – картинно округлила глаза брюнетка.

– Ну да, у тебя на лице всё написано. Ты ж не думаешь, что всю школьную программу можно повторить за одну ночь? Эх подруга, ремня на тебя нет. Вот не сдашь и Мите спасибо скажешь.

– Да при чём тут он? – полыхнула глазами и тут же потупилась девочка.

– Целовались уже? – как бы невзначай спросила блондинка и, перехватив печаль в серых глазах, поспешила утешить.

– Ничего, вы ж только начали, наверное, стесняется. Вот сдадим экзамен и махнем куда-нибудь. Романтика! Точно не удержится.

– Скорей бы. – горестно вырвалось у Ирины. Дима был старше девочек и закончил школу в прошлом году. Ему уже исполнилось восемнадцать, и на горизонте неумолимо забрезжили солдатские казармы. Вместе с братом Тимофеем, одноклассником и преданным воздыхателем Лилички, они с первых классов являли собой дружную компанию. Ирка знала, что мальчишки тайно замышляют какой-то сюрприз, но не торопилась сообщать об этом подружке. Родители Лилички отличались ещё совковской строгостью, и девочка чаще всего проводила вечера дома, что не мешало невзрачному худенькому пареньку печально вздыхать, пялясь через ненавистные очки на окна возлюбленной. Когда же родители отпускали дочь прогуляться, дети вчетвером проводили приятные вечера во дворе, сидя на лавочке с картами. Конечно же, девочки всегда побеждали. Будущие мужчины считали своим долгом поддаться подругам, при этом бурно возмущаясь и колотя себя в грудь, доказывая кристальную честность игры.