Примерно через час открылась и снова закрылась балконная дверь. Маша сделала вид, что спит. Даже задышала, как спящие – громче и ровнее, хотя сердце ее выбивало частую барабанную дробь. Ник подошел к Машиной постели и застыл на несколько секунд, показавшихся бесконечно длинными. О чем он думал? Чего хотел? Он стоял, прислушиваясь к дыханию, и, возможно, даже понимал, что Маша не спит, а притворяется. Но, так или иначе, к облегчению или разочарованию, Ник ее не окликнул.

Тихо скрипнула под весом мужского тела кровать. Маша слышала, как Ник несколько раз перевернулся, подбирая на ощупь комфортную позу. Вздохнул раз и другой. Казалось, что к этим звукам Маша будет прислушиваться до самого утра. Но неожиданно для себя она быстро заснула глубоким беспредметным сном.

Очнулась она только утром, когда солнечный луч согрел и пощекотал намятую подушкой щеку. Уши наполнил ликующий птичий щебет и отчетливо различимый ритмичный шорох прибоя. Маша долго не могла понять, где находится. Распятия на голых стенах. Легкую тюлевую занавеску раздувает теплый солоноватый ветер. А за окном – насыщенный аквамарин неба.

Постепенно Машин блуждающий взгляд опустился ниже. На соседней кровати на расстоянии вытянутой руки в раме разметавшихся по наволочке кудрей, безмятежно спал прекрасный Себастьян, чудом избежавший мученичества. Простыня прикрывала смуглое тело до середины груди, что вздымалась и опадала в такт дыханию. Он был изумительно хорош и достоин кисти великого мастера.

Маша не была великим мастером, но и ее томил неизлечимый зуд творчества. Она подавила желание немедленно спрыгнуть с постели за блокнотом и карандашом, чтобы не потревожить сон восхитительного натурщика. Лучше было изучить и удержать в памяти каждую линию, каждый блик и каждую тень. А позже перенести волнующий образ на бумагу.

У Ника было лицо уже не юноши, но и не заматеревшего мужчины. Высокий, бледный у корней волос лоб. Неравномерно выгоревшие на солнце белесые брови. Сгоревший на солнце нос с облупившимся кончиком. И эта трогательная тонкая чешуйка сползающей кожи! Маша успела разглядеть рассеянные по переносице мальчиковые веснушки. И брутальную щетину на впалых щеках. А рот, жесткий и решительный днем, во сне мягко распустился, приоткрылся, выпуская тихое ровное дыхание.

Вдруг спящий Ник смешно повел носом, шмыгнул и широко открыл серые глаза. Маше показалось, что ее поймали с поличным на месте преступления. Преодолевая неловкость, она застенчиво улыбнулась соседу.

– Доброе утро!

Ник медленно растянул губы в улыбку.

– Привет, художница! Как спалось? Надеюсь, после того, как мы с тобой успешно переспали, я могу рассчитывать на большее доверие?

***

– Что ты наделала, дура несчастная! – взревел Никита, глядя на тетрадь с домашним заданием, напрочь зарисованную красными каляками-маляками.

Клопик только недавно научилась держать в руке карандаш и сразу же почувствовала вкус к творчеству. Жертвами ее буйного вдохновения уже стали обои в углу детской, передняя панель белого кухонного стола, папин сборник актов гражданского права, комплект маминых любимых журналов «Космополитен» и почти что полный тюбик ланкомовской помады. И только вещи Никиты пока еще не пострадали от художественных экспериментов Клопика.

Но сегодня эта несправедливость была ликвидирована. Никита потерял бдительность. Он вышел ответить на телефонный звонок и оставил стул у письменного стола. К несчастью, разговор затянулся.

Клопик столько раз видела, как старший брат сидит и что-то там рисует в своих тетрадках, что она просто не могла упустить шанс помочь ему. Поэтому сопя от натуги, зажав в кулачке красный карандаш, малышка вскарабкалась на стул и дотянулась до стола. Там лежала раскрытая тетрадь с ровными рядами непонятных значков. Клопик, как умела, украсила ее жирными вдохновенными каракулями.

Когда Никита вернулся, он застал Клопика в самый разгар творческого процесса – с перепачканными пальчиками, высунутым набок алым языком и кроваво-красными губами. Юная художница слюнявила карандаш, чтобы добиться более насыщенного цвета. Малышка посмотрела на брата удовлетворенным взглядом мастера, воплотившего в жизнь свой заветный замысел.

Муки Никиты над сочинением, все его старания выразить мысли словами и записать их в тетрадку чисто и аккуратно – словом, весь его труд был обезображен безумными красными загогулинами. Кровь бросилась Никите в голову, и он словно опьянел от ярости.

– Ах ты, дрянь! Гадкий подлый клоп!

Никита вырвал у Клопика тетрадь, свернул трубкой, зажал в кулаке и грозно занес руку над головой малышки. И вдруг он увидел остекленевшие от страха круглые графитовые глаза. Лицо Клопика побелело, криво раскрашенные алые губы перекосились, задергались, рот раскрылся как-то вбок. Она заплакала так горько, так безутешно, что к Никите разом пришло отрезвление, а за ним – едкий мучительный стыд. Что же он наделал? Как же он мог поднять руку на любимого маленького Клопика – он, старший брат, защитник и охранитель?

Никита швырнул тетрадь на пол и потянулся к малышке – успокоить ее. Но та пронзительно завизжала от страха и отпрянула назад.

– Ну, Клопик, ну прости меня! Я не хотел тебя испугать, честное слово!

Но малышка ничего не слышала. Слезы дождевыми потоками струились по ее щекам, сливались на подбородке и капали на стол. Из правой ноздри аккуратного носика выскочила неопрятная зеленая сопля. Клопик вопила, вложив в крик страх и обиду. Вскоре от ужасного воя малышка покраснела и заикала. «Сейчас она лопнет, как надувной шарик, и мама меня убьет», – малодушно подумал Никита. Матери дома не было, но с минуты на минуту она должна была прийти.

Никите было необходимо немедленно успокоить крикунью. Но как?

– Клопик, ты очень красиво все нарисовала. Мне очень понравилось!

Попытка не была засчитана – вопящая сирена даже не понизила громкости звука.

– Смотри, у тебя под носом сопля висит! Фу, как некрасиво! Какая Клопик неряха! Давай носик высморкаем? – Никита сделал вторую попытку. И снова неудача. Крики и ики все продолжались, хотя было видно, что Клопик уже утомилась от истерики.

Никита в отчаянии подобрал с пола тетрадку, снова скатал ее в трубку и со злостью стукнул себя по лбу. Полый звук шлепанья привлек внимание Клопика. Малышка перестала кричать и удивленно уставилась на брата заплаканными глазами со слипшимися ресничками. Ого, способ работал!

Для закрепления успеха Никита еще раз звонко шлепнул себя по голове. То ли Клопик поняла, что в тетрадке не было ничего опасного, то ли поддалась на попытки брата отвлечь ее, а, может, просто устала капризничать, но она успокоилась и пролепетала:

– Ищо!

Никита радостно выполнил ее требование.

– Ищо!

Он опять шлепнул себя по лбу. Но на сей раз досталось и Клопику – Никита бережно коснулся тетрадкой ее светлой кудрявой макушки. Малышка засмеялась и повторила:

– Ищо!

Когда мама вернулась, она застала идиллическую картину: на ковре в гостиной, голова к голове, ее разновозрастные дети на пару разрисовывали красными каракулями окончательно испорченную школьную тетрадку.

За завтраком Ник и Маша, как и было условлено накануне, встретились с романтической парочкой. Любовь снова была в агрессивном настроении.

– Хэлло вам, детки! Ну что, Никитос, тебе ночью ничо не обломилось за твою доброту?

– Главное, чтобы не мне обломилось, а у тебя не обломалось, Любаня, – нанес ответный удар Ник. – Вечер в стиле ню удался?

– Все срослось перфектно. У нас с Ромиком всегда все о’кей. Правда, дарлинг?

– Слушай, Ромыч, как ты ее понимаешь? На каком языке она изъясняется?

Роман лениво улыбнулся так, как если бы стал свидетелем спора двух малышей в детской песочнице.

– Да не вяжись ты к ней, олдбой, пусть говорит, как ей нравится…

Зато Любовь расхохоталась гортанным раскатистым смехом женщины-вамп.

– На русском, дарлинг, на нашенском, рашенском. Так чо нам светит сегодня? Дос Охос? Прям с ранья туда и отправимся?