«Я – кубарем, Оксанку выпихнула, шум-гам – чисто воробьи â кустах. Потом подружки отправили меня к Лене за семечками, а это, значит, перейти дорогу к своему двору на глазах у мальчишек. Попёрлась. И, конечно, посередине дороги подвернула ногу. Упала, такая деловая, в пыль. Сижу. Подвоха в этот раз от судьбы я не ожидала. Хотя, когда было по-другому? Как говорит бабушка, не в говно – так в Красную Армию!».

Ты подъехал и подал руку. Помог подняться. Господи, какой тут ковбой Мальборо, девчачий идеал, где он, ау! – когда на меня смотрит всё небо мира?

«Он такой! Не знаю, как сказать, Дневник? Взглянешь – ничего нет, самый обычный. На голове – солома, нос – картошкой, весь в веснушках. Ни толстый, ни тонкий. А вот, подишь ты, как взглянет, как чёлку поправит, улыбнётся, на одной щеке – ямочка, так и всё. Пропали мы с тобой, Дневник!

А потом был замес. Тётке Верке всей улицей саман лепили. Пацаны лошадей из колхозной конюшни пригнали. Гарцевали перед нами, рисовались. И да, да: я тоже каталась. С ним! Сначала отказывалась. Не коня боялась – себя! Думала умру. И упаду. Или в глину, или в обморок, и вообще. Вот ты же чувствуешь, что если я с силой нажимаю, то ручка может проткнуть лист насквозь? Так и я чувствовала его ладонь на талии!

А подсолнухи? Понесла нас с Оксанкой нелёгкая в поле. По шляпке, решили, сорвём, и домой. Слышим мотоциклы ревут. Мы испугались – сторож, не оберёшься потом неприятностей, влетит от всех! Выглянули, а…»

Это — ты. С другом. Остановились, и давай упражняться в остроумии: мол, нужно знать в лицо расхитителей колхозной собственности и закона на нас нет о трёх колосках, точнее трёх подсолнухах. И по нам точно фельетоны плачут в журнале «Крокодил». Оксанка за словом в карман не лезла, даже я там что-то умничала. Отличная перебранка закончилась обещанием надрать уши «несунам». Попробуйте, ага, не догоните! – И тикать вглубь поля. Петляли, словно зайцы по какому-то фантастическому лесу, где вместо деревьев – подсолнухи тянули свои жёлтые мордочки к солнцу. Оно уже заходило, освещая розовым землю, растения, небо, нас.

Ты  побежал за мной, почему? Почему вообще – то ведёшь себя так, будто я нравлюсь, то пропадаешь неизвестно куда? Тогда, в поле, ты почти меня догнал и схватил за подол. Чё делать-то? Я схватила гигантский цветок за шляпку, пригнула и резко отпустила. Ты получил по носу, а я – икоту от смеха, ты же не ожидал такого вот конца? И того, что припудришься подсолнушной пыльцой?

«И я так близко видела его глаза, а в них отражались подсолнухи – тысячи солнц, и наши руки, стали розовыми в одночасье от заката, и… слушай, Дневник, ну жаль, что я не художник. Как красиво поле на закате: золотое, розовое, зелёное, синее. Переливается, будто мыльный пузырь на свету, один цвет переходит в другой, и обратно – дух захватывает. Эх, не передать мне этого момента! Зато точно понимаешь, глядя на этот простор – я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек. Хотя бы один. Хотя бы маленький. Прекраснее страны нет, точно говорю!

Дневничок, ну понятно же, что я зубы заговариваю, да? Чего, собственно, бешусь и нервничаю, в отпаде и не очень? Потому что пригласили на лодке кататься. И теперь я в сомнениях – это свидание, или нет? К чему готовиться? Отпустит ли Лена? И вообще, а был ли мальчик? В смысле состоится ли оно, свидание или катание, если товарищ посчез с горизонта без объяснений? Самой, что ли в Ростов свалить. Он, такой, придёт меня звать, а – фигушки, уехала. Кусай локоти на здоровье. Нечего пропадать почём зря!

Как там:

«Закат окончил летний тёплый вечер

Остановился на краю земли.

Тебя я в этот вечер не замечу…», – ой, да кого обманываю? – захлопнула в раздражении ни в чём неповинную тетрадь. Никуда же не уеду и буду ждать. У моря погоды, у калитки парня.

Пришёл, увидел, победил. Ты. А я. Я делала вид, что и не ждала вовсе, больно надо. Кто громче всех смеялся шуткам твоих друзей? Кто трижды прикусывал язык, чтобы ни разу, ни разу не спросить, ну, где ж ты был, где пропадал? Конечно, я. А ты смотрел с ласковой насмешкой, считывал. Разгадал мои жалкие попытки казаться равнодушной. Я-то обещала себе, что точно – ни за что и никîãда не соглашусь теперь.

– Завтра? Смогу! Если сестра отпустит. Сейчас спрошу, – не согласилась, ага. Вот и всё. После того, как Лена сказала, что отпустит, но «утонешь, домой не приходи», счастливая и красная разглядывала себя в зеркало. Осуждающе качала головой: «Никаких принципов, никаких. В разведку с тобой не пойдёшь!». Отражение в ответ показало язык и согласилось: «В разведку не пойдёшь, а на лодке кататься – запросто».

Ночь почти не спала. Вертелась, как грешник в аду у сковородке. Жарко, душно. Мысли яблочком по тарелочке – картины рисуют разные. Насилу дождалась петухов. Выскочила в предрассветную прохладу. Рукомойник весело зазвучал в тишине под ладошками, смывая ночные страхи и сомнения.

Душа – вприпрыжку к месту встречи, тело – нарочито медленно, и, едва увидела тебя, такого светлого в лучах солнца, на углу, так и закончилось притворное равнодушие. Никакого больше внутреннего противоречия. И стало легче. Будь, что будет – главное, с тобой!

По дороге на речку ты нарвал яблок в рубашку, я стала собирать цветы, пыталась скрыть смущение. Гармония, может, и наступила, но на свиданиях я ещё ни разу не была. Как себя вести, что говорить? Мамочки мои!

– Зачем? – удивился гербарию.

– Венок буду плести.

– Тогда и мне, – заявил. И быстренько нарвал охапку всего подряд, что под руки попалось.

Пришли к берегу. На воде качалась симпатичная синяя лодочка. Ты запрыгнул в неё первый. Загрузил яблоки, цветы.

– Сначала мы пойдём против течения, туда. До железкиного моста. Там заводь есть – ничтяк, закачаешься. Искупаться можно будет. А обратно нас вернёт течение. Часа два, в общем. Ты никуда не торопишься?

– Нет! До пятницы я совершенно свободна.

– Тогда давай руку, Пятачок!

Разве я не мечтала о том, как грациозно, словно первая красавица на балу, залезу в лодку, изящно присяду на скамеечку? Удалось изящно спотыкнуться о корягу. Одной ногой соскользнуть воду, потерять шлёпку с другой, и грациозно боднуть кавалера головой в живот прежде, чем я приземлилась. Пунцовая, и с ромашками на ушах. Стыдоба, хоть в воду ныряй. А ты молча выловил обувь из воды. Наконец, отправились. Не прошло и полгода.

Ты грёб, я плела венки и болтала. Неловкость и смущение растаяли, я удивлялась самой себе: скажите-пожалуйста, какая сорока. А где моё любимое косноязычие? Стеснительность?  И в помине нет! До моста осталось совсем чуть-чуть, и я закончила рукодельничать.

– Смотри, мне идёт? – напялила своё творчество, кокетливо встряхнула причёской.

– Очень идёт. А где мне?

– Лови!

– Ну, как? – ты нацепил венок, повертелся.

– Похож на Леля.

– А ты на Снегурочку. Только не растай, ладно?

– Не растаю, – обманула я: растаяла уже, поздно. Но не исчезну. Я и дождём буду рядом, и росой. Кем захочешь.

Пока мерили, доплыли. Под мостом стояла сумрачная, тихая прохлада. Только блики на воде, только стрекозы. Ты сбросил какую-то железяку на цепи в воду (ах, это якорь, ага), и лодка встала, мерно покачиваясь. Хлопнул по лавке рядом с собой:

– Иди сюда.

– Зачем?

– Ты, что – боишься?

– Ещё чего!

– Ну иди.

Блин! Так вели себя обезьяы, те самые, из книги про Маугли. «Подойдите ближе!», – и вот уже один из маленьких, ни разу нецелованных бандерлогов, но отчаянно ожидающих этого момента, сидит рядом с Каа. То есть с тобой. Лоб в испарине, но зуб на зуб не попадает, сердчишко где-то под коленками бухает, и, кажется, что мост обрушится сейчас прямо на меня.

– Замёрзла? Какие руки холодные! – Поднёс мои ладошки к себе и подул на них, пытался согреть дыханием. Придвинулся настолько близко, что я уловила яблочный аромат твоих губ; наклонился – и увидела отражение почти чёрной воды во взгляде, и…