Теперь, по заведенному уже давно порядку, я должен задать несколько дежурных вопросов и ему – типа «как здоровье» и получить такие же дежурные ответы – типа «не дождёшься». Но этот обмен любезностями только с виду канонизирован, потому, что во-первых дядя Ислам имеет обыкновение задать короткий, стремительный вопрос, простой с виду, но начав отвечать на него, начинаешь витиевато говорить, путаться, злится и незаметно переходишь на примеры из жизни и рассказываешь как провел примерно половину нынешнего дня, чего он собственно и добивался…, а во-вторых задавать ему вопрос про «как дела» или «про здоровье» профанация чистой воды: на вопрос «как дела» он не отвечал никогда, но в ответ всегда следовал (уже неотвратимо) встречный вопрос последствия которого я уже описывал выше, вопросы же о его здоровье, возрасте, месте работы, о прошлом и настоящем не поддерживались в принципе. Я не знал, сколько ему лет, после какой профессии он пенсионер и почему он живет с нами.
Хотя жить с нами мы запретить ему не могли т.к. сами занимали две комнаты, в чудом уцелевшей в современном Петербурге, Сталинской коммуналке, третью комнату занимал дядя Ислам (был там прописан), четвертая комната была закрыта и там по слухам проживал какой-то то ли геолог, то ли путешественник по имени Жора.
Дядя Ислам иногда насмешливо называл его наш Конюхов. Он вроде бы приезжал, периодически звонил или там слал телеграммы, но в живую, я его никогда не видел и что находится в его комнате не знал. К чести этого незнакомца, за квартиру он платил всегда исправно и претензий мы к нему не имели.
Кстати на счет его запертой комнаты – в квартире ходили легенды, которые обсуждал даже дядя Ислам, а говорилось в них (правда, без подробностей), о доносящихся из комнаты леденящих душу звуках (правда показания отягощались, как правило, ночным временем суток и алкоголем, а распространяли их обычно нечастые наши гости).
Однако я знаю точно звуки эти существовали: много раз звуки слышал я сам, правда не были они леденящими или громкими, но страшно становилось и от них, а было это так как будто скребется кто то, несколько раз слышал, как двигалась мебель, дважды, чей то чистый юношеский голос (говоривший на иностранном языке мне кажется на арабском).
Однажды ночью я увидел, что дверь приоткрыта и пробивается луч света. Это было настолько невозможно и жутко, что, быстро пробежав в свою комнату, я заперся и просидел там до утра, не посетив даже за ночь ни разу туалет, а мне в ту пору было уже 18 лет (был я не робкого десятка, пришел я с сабантуя с девочками и в проходной потолкался с местными хулиганами … вот так).
Гостиная в нашей квартире (которая представляла собой еще одну комнату) считалась общей, но записана была на нас с мамой, там мы чаевничали, отмечали дни рождения и общие праздники, а также принимали наших общих и не очень гостей.
Теперь вы представляете хотя-бы примерно обстановку, царящую у нас в доме в то памятное лето. Мне было уже 25 лет, работал я в конструкторском бюро, работал уже довольно давно, но в силу обстоятельств и крайнего своего не любопытства даже не представлял, что именно мы конструируем, по чьим заказам и зачем все это в конечном итоге надо.
Дело в том, что я разрабатывал отдельные узлы какого-то очень сложного механизма, при этом как я уже говорил, конечных задач я не знал, впрочем, руководство было мною довольно, периодически премировало и поздравляло с именинами.
Самым сложным в моей текущей жизни, безусловно, были взаимоотношения с девушками… именно потому, что были востребованы и желанны мною, чего не скажешь о противной стороне.
Нет, я не был ботаном, слабаком или мальчиком с угревой сыпью. Я был вполне спортивен (очень долго, с самого детства, занимался восточными единоборствами, направил меня туда дядя Ислам, но мне кажется, что он вкладывал в эти занятия совсем другой смысл), фигуру и внешность имел вполне приличную, был вполне образован и эрудирован, но при этом отношения с девушками складывались сложные и неоднозначные…
Удивительно, было то, что контактная их часть, а именно секс (иногда вообще без знакомства и прелюдий) проходил успешно и регулярно, но вот дальнейшее развитие развивалось тяжело, длительно и мучительно. У меня создавалось нелепое ощущение, что я им нравлюсь чрезвычайно, они хотят продолжать, но то ли им запрещено, то ли вера не позволяет, то ли родители суровые. Поражал их взгляд при свиданиях, взгляд забитых плохим хозяином собак, которые боятся его, любят и ненавидят одновременно…взгляд верного пса, который просто вынужден укусить…
Еще немного про девушек. Мои познания в этой области безусловно прогрессировали, с учетом все увеличивающегося накопленного так сказать эмпирического материала, но развивался этот процесс к моему сожалению и не векторно, и не линейно.
Сначала, как и у всех видимо, был безудержный страх и такое же безудержное, плохо контролируемое влечение. Я плохо запоминал лица, но хорошо ориентировался в длине ног, округлостях попы и груди. Это был период мечтаний и сублимации, выражение «взять себя в руки» приобрело практический характер, доступность кино, печатной продукции и интернета сделало ситуацию перманентной как всемирная революция в трудах анархистов.
Я постоянно мечтал о девушках (их список был бесконечен) и мечтал не только обладать ими, но и постичь этих небесных существ, которые не ходят, а парят, не говорят, а воркуют и т.д. Я начал рисовать, сочинять стихи, вести дневник, и играть на гитаре (называется малый школьный набор), но это не помогало…
Помогло жаркое лето, отдых у бабушки, пляж и низкая социальная ответственность у местных девиц. Девушки там были особенные: смелые, открытые с наливными розовыми щеками и круглыми коленками. Были у них конечно и недостатки, которые в основном выражались в неумении правильно ставить ударения, окающий говорок и проскакивающий матерок, но все это и многое другое компенсировалось расстегнутой кофточкой, короткой юбкой и привычкой прижиматься ко мне невзначай.
В связи с этим когда я первый раз забирался на «Эверест» меня никто не спрашивал, меня просто имели, но истинно мужские задачи я должен был решить исключительно сам, а именно: разобраться с завязанным узлом маминым (видимо) лифчиком и я эту преграду, этот «Рубикон» преодолел с честью (правда тужась и фыркая как конь)…
После летнего приключения у меня изменилась осанка, отношение к жизни и женщинам, появился ничем не обеспеченный цинизм и широта взглядов, мне вдруг показалось, что женщины не только доступны, но и просты в обращении, и их желания совпадают с моими, только имеют другой знак. Женщины стали мне понятны и вместе с тем потеряли тот ореол загадочности, недоступности и, пожалуй, божественности! Все виделось мне простым и обыденным.
Жизнь не преминула меня проучить, когда произошла история с забеременевшей от меня одношкольницей (еще и младше меня на класс). Уголовная составляющая меня тогда мало волновала (а кстати, зря), но вот сломанная, по моему мнению, жизнь отягощала мои взгляды на будущее. Беременность оказалась тривиальной задержкой (радости моей не было предела), но выводы я сделал кардинальные, понял, что не все так просто, что за все надо платить и мера ответственности за свои половые поступки может быть тяжела.
Довольно длительное время я действовал осторожно, был аккуратен в отношениях и в них появился приходящий с возрастом и опытностью лоск и отточенность в движениях. Эта отточенность не была предметом тренировки, я не воспринимал близость как спорт (чего греха таить среди нашей братии таких орлов было предостаточно), я затачивал себя как ланцет, как предмет действия, повышая свою чувственность и готовность к наслаждениям.
В отношениях между полами был у меня недостаток, исправить который мне было не суждено – я всегда играл всерьез. Каждым отношениям я присваивал степень искренности и требовал от партнера ответных превенций и сам старался их выдавать. Гораздо позже я понял, что равноправных отношений в природе быть не может, всегда существует перекос в ту или иную сторону.
