Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Ты. Что. Себе. Позволяешь?! – по тому, как ровно мать повышала ноты, закрадывалось предположение об оперном прошлом родительницы.

– Сюрприз! – в двери стоял сияющий счастьем и самодовольством Лёва. – Ба, а ты куда собрался в шесть утра, красавчик в костюме с выпускного? Рассвет встречать?

– Да он уж встретил у нас. Он уж как встретил!

– Маман, бог с вами, зачем так визжать? – широко разулыбался Лёва. – Лучше поди и обними своего любимого сына! В конце концов, приезжаю я не каждый день, а встречаете вы меня вяло. Впрочем, удивлен, что встречаете в такую рань! Приятно! А где же плакаты? Где слова поздравлений? Или у нас в семье у каждого по столичной премии для выдающегося студента осенне-зимнего семестра?

– Лёвушка! – мать скинула мешающий платок и кинулась обнимать и целовать сына. Яша заметил, что отец косится в его сторону и как будто бы с завистью буравит глазами точку где-то в районе уха.

– Я в душ, – буркнул Яша, пока мать восхищенно обласкивала старшого.

В ванной загадка отцовского взгляда оказалась решена. На шее алел потрясающий воображение синяк.

– Вот ведь дерьмо, – вздохнул Яша, у которого была одна водолазка и та в грязном белье. – Вот ведь дерьмо, – повторилась реплика, когда Яша обнаружил сомнительную сыпь в жизненно важной области. Что ж, дама его сердца благодаря своим аппетитам застрахована была только от цинги. – Ладно, – проявил Яша чудеса самообладания, – решать проблемы по мере их поступления.

Яша оглянулся. Шампуни, свежеразвешанные трусы, средство для бритья, материнская косметичка… Стоп! Материнская косметичка!

Лёва пошел внешностью в мамку, Яша же был копия отец. Мать у них всегда выглядела так, будто только-только вернулась с югов: лоснящаяся смуглая кожа. Отец по тону кожи был, скорее, потерянный в таинственных туманах Трансильвании вампир-альбинос. Яша щедро наносил на щуплую шею материнский тональный крем, седьмое чувство подсказывало – успех неизбежен. Менее заметно было бы только обвести засос маркером и нарисовать в его сторону по всему телу стрелки, как стрелки на полу самолета к аварийным выходам.

– Правильно! Я давно тебе говорю, что с парнями тебе повезет лучше, чем с девчонками.

– Твою мать, Лёва, дверь закрой!

– Найти тебе инструкцию, как делать смоки айз или ты уже все знаешь-умеешь, брат мой, моя гордость?

– Пожалуйста, просто заткнись и закрой дверь.

– Ладно, – добордушно улыбнулся Лёва, запирая дверь. – Как дела? Нафига косметичку распотрошил?

Яша бессильно оторвал руку от шеи.

– Ого. Нормально! Пылесос?

– Галя.

– Галя?! – Яша кивнул. – Та Галя, о которой я думаю? Единственная Галя, не нуждающаяся в дополнительных пояснениях Галя?!

– Да, да, да! Галя. Та самая.

– Гонишь!

– Нет.

– Да не может этого быть. Не мог ты с Галей замутить.

– И тем не менее.

– Брат, не шути со мной. Галя – единственное, почему я жалею, что свалил в Москву.

– Не шучу. Она, можно сказать, сама инициировала.

– Нет… – Лёва замер и не отмирал. Наконец, рука, которой он якобы вальяжно прислонился к душевой, затекла смертельно, парень дернулся от побежавших по почти отмершей конечности иголочек, дверь в душевую открылась и он упал, свалив сушилку с трусами. – Нет!

Яша быстренько прибрал за собой и братом, пока тот, словно контуженный, сидел в душевой и ошалело следил за малышом, принесенным 22 года назад из роддома вопреки всем лёвиным возражениям.

– Галя! – услышал Яша эхо недоуменного восклика, когда заходил в комнату.

На кухне мать гремела тарелками и столовым серебром. По звону было ясно, что в ней борются нежность и ненависть. Слышалось, что иногда приборы ложились с веселым позвякиванем, обещающим вкусный завтрак, а иногда тарелка падала на стол так, будто хозяйка дома в последний момент передумала ее запускать в стену.

– Мам, не сердись. Я просто остался ночевать у друга, которому помогал. И кажется, пока возились со всем этим делом, переохладился и простыл немного, – прохрипел Яша, появляясь в столовой в шортах, шерстяных носках и шерстяном шарфе. – Кхе-кхе.

– Бедный ты мой! – мать подошла к Яше и поцеловала его в лоб. На лице у нее отражалось глубочайшее облегчение. – Я уж думала… слухи-то ходят, а ты нас со своей девочкой все никак не познакомишь. Меня Лёвушка тут уж убедил, что ты совсем не причем и слухи эти только гнусность, гнусность.

Вошел Лёва, напряженный, как солдат перед боем.

– Упс, какой я неловкий, – причмокнул он и, как будто бы спотыкаясь, содрал с Яши шарф.

– Это что еще такое?! – прорычала мать голосом, которым можно было напугать сатану. Яша почувствовал меткий удар на удивление сильной аристократической руки по затылку. – Ты! А я-то думала! Другу он помогает!

– Я только что сказал, я действительно помогал другу! Но ты не представляешь, насколько тяжело чинить карбюратор! И как это больно, когда тебе рикошетит от него по рукам и шее ремни.

Мать на секунду задумалась. Она буравила младшенького материнским рентгеном. Нет, Яша не мог так хладнокровно врать. Да и что она знает обо всех этих машинах…

По факту, она знала чуть больше Яши. Яша едва ли знал, где торчит щуп для проверки уровня масла.

Казалось, опасность готова миновать. Мать остывала. Яша молился. И понимал, что отныне будет врать только о том, о чем имеет малейшее представление.

– Если ты сейчас скажешь, для чего нужен карбюратор, я тебе свою машину подарю, – серьезно бросил Лёва.

И тут-то материнский рентген идентифицировал у Яши смертельную потерянность. Замигали красные лампы, закричала сигнализация.

– …ах ты сученыш…

И Яша побежал прочь.

Прелесть утра воспета не одним поколением поэтов. Признанных и бездарных.

Яша брел по каким-то невнятным переулкам. Где же красота твоя? Утро было тем, что осталось от ночи. Утро перестало быть началом нового дня. Перестало быть дверью в жизнь успешнее и красивее, в тот самый «понедельник», на который молятся все, жаждущие лучшей доли. Утро было последствием ночи. Асфальт был усеян осколками, кругом валялись пустые бутылки. Местами – презервативы. Кому могло прийти на ум заниматься любовью на улице в первые заморозки? На остановках пытались отоспаться бомжи. Местами блевотина подсохла, а вот поблизости от мест с afterparty была еще свежая. Яша чувствовал себя этой еще не высохшей блевотиной.

Он шел, смотрел на это медленное, ленивое утреннее солнце. Казалось, оно светит с каким-то отвращением. Нехотя, по вселенскому принуждению. Будь его воля – оно бы отвернулось от этих загаженных мест с людьми с загаженными душонками. Яше было противно, как и солнцу. Солнце презирало Яшу – и Яша презирал себя. Впрочем, возможно, жить ему осталось не так долго. Он вспоминал отвратительную сыпь и думал – всё. И жизнь неслась перед глазами. Ему было всегда сложно жить рядом с Лёвой. Тот вечно дерзал высоко! А Яша довольствовался, чем было. Лёва всегда знал, что сказать, как пошутить, где обойти правила. А Яша боялся мало-мальски преступить законный ход дел и все больше молчал. Лёва иногда дразнил его. Но легонько. Так, цеплял, царапал и пускал. Эх, Лёва. Какой же ты классный. Теперь еще и эта премия… Мне бы так.

Ноги вынесли Яшу к дому Галины. Она открыла, указательный палец приложен к губам, у уха телефон.

– …нет. Прости, конечно, но я скоро пойду в грязные приемы, типа шантажа. Думаешь, мне есть смысл шутить? Ты, конечно, подумай сам. Но терпение мое лопается. И я тебя уверяю, я могу запросто сделать так, что ты отдашь все, что получал до этого. Чао. …и что мы какие унылые?

Яша понял, что она обращается уже к нему.

– Галь, надо проверяться идти.

– Чего?

Яша страдальчески вздохнул. Теперь он понимал тех, кто идет на казнь. Тех, кто уже точно знает, что остались считанные мгновения.

– Сыпь у меня. Отвратительная.

– Штаны сними.

– Зачем?

– Сжечь их хочу. Мода на неловкие блестящие штанцы прошла уже четыре года как. Как ты думаешь? Сыпь показывай.

2
{"b":"731653","o":1}