Необходимо было действовать, если ещё не поздно. Райтер представил живо, что произойдёт, если все обитатели проснутся разом и захотят избить гостя, и даже содрогнулся от этой мысли.

– Александр?.. – заплетающимся языком пробубнил Артур, подняв голову. В глазах его стеклянных только муть – никакого выражения, никакой ясности. Но удалось, что поразительно, разглядеть Александру какую-то затаённую горечь. Значения этому, правда, он не придал.

– Ходить можешь? – холодно выдал Райтер. Медленный кивок полоумного. – Тогда пойдём.

Неясно, что за незримая сила подействовала в этот момент, но Артур изумительно послушно, без пьяных выходок встал на подкашивающиеся ноги и беспорядочной походкой последовал за другом. Вот Александр вывел его на этаж, затем по лестнице вниз, в подъезд; оттуда наконец во двор. Тогда-то он, оглядев ещё раз пустую, погружённую во мрак улицу, резко схватил Артура за грудки и впечатал его в стену дома.

– Ты одурел в край, болван?! Какого чёрта ты устроил в своей квартире?!

От этого громогласного окрика, настоящего львиного рыка, от этих налитых злобой глаз Артур неожиданно разъярился, оттолкнул Александра и сам что было мочи закричал:

– Катись к чёрту! Где ты был, куда ходил – туда и возвращайся!

– Да что же с тобой произошло, идиот несчастный?! Ты же не пил и не…

– Всё кончается когда-либо! Я не пил, но и ты не желал сбежать из страны; я не курил, но и мразей этих столько не было и всем раньше хорошо жилось! Прочь от меня, изменник!..

– Я тебе вправлю мозги! – процедил Александр и молниеносно повалил Артура на землю, принявшись затем избивать его. Он отпускал по фразе, после чего бил, затем снова выдавал фразу – и вновь бил: – Нищие! были! и месяц! назад! и год! назад! Я! и раньше! хотел! убежать! Но ты! никогда! не опускался! до такого!.. Тупица!

Силы его иссякли.

Один глаз поваленного уже светился пурпуром, на щеке темнел синяк, а из носа ручейком текла кровь. Измождённый пьянством и побоями Артур простонал невнятно сквозь стиснутые, окровавленные зубы:

– Томас погиб! Воров в правительстве освободили! А я сколько не пытался принести пользу родине и друзьям, ничего не добился! Я только вижу, как вы все уходите и просто отворачиваетесь от меня и от своей страны! В ней люди жестокие, как ты, и никто ничего не хочет с этим делать! Я не знаю, что делать, понимаешь ты это, папенькин сынок?..

– Из-за этого ты позволил себе стать отбросом?! – схватил Александр побитого друга и затряс изо всех сил, представляя, как вытрясает из Артура всю скопившуюся в нём дурь. – Да ты просто не выдержал, тряпка! Злодей! И я сейчас сижу на человеке, который хотел изменить свою страну?! Подонок!

Последний удар. Силы Александр выжал все, до последней капли, но гнева оставалось ещё тьма, и он, словно облачённый в эту клокочущую ярость, спешно поднялся и покинул злополучное место.

А Артур продолжал лежать на окроплённой кровью земле будто мёртвый, – только ясные глаза его, устремлённые в смоляное небо, откуда покрытая дымкой луна скупо лила своё серебро, изредка помаргивали, прогоняя подчас наступавший сон.

Июль, 52 г. ПВ.

Ещё месяц по воле Вайтмунов Хелена пролежала в больнице, постепенно оправляясь от охватившего её костлявыми руками ужаса, и весь этот месяц Райтер неустанно навещал девушку, ежедневно принося с собой гостинцы, какие-нибудь новости, приятные безделушки. С каждым таким днём смущение и отчуждённость их расплывались, и вскоре они стали находить друг друга интересными собеседниками.

Артур словно на дно залёг, ибо не появлялся с самого конца учёбы; не было от него ни одного письма, ни одного телефонного звонка, так что Александр начал серьёзно беспокоиться – за их дружбу в том числе, что, как ему чувствовалось, словно висела над пропастью, из последних сил держась за край одной немощной рукой.

Сейчас, в середине лета, страна живёт на удивление спокойной жизнью, хотя всем – и её гражданам, и ГОБу, и Вайтмунам с Норманом – очевидно, что прочие государства и террористы, чёрные змеи, не умиротворённо легли на солнцепёке, а замерли лишь, готовясь обвить мёртвой хваткою своих соперников. Буря, порождённая полвека назад человечеством, ещё должна была достигнуть апогея и разразиться наконец бесчисленными жертвами. Удар молнии, что вызовет пожар, ещё впереди, и это повергало в леденящий страх любого, кто вдруг решал помыслить об этом.

Впрочем, ни Хелена, ни Александр, ни кто-либо ещё, кроме, пожалуй, каких-нибудь политиков и философов, ни о чём подобном не помышлял в жизни своей ни разу – не было причины забивать голову подобной ерундой. Жизнь их текла размерено, подобно полноводной реке, которую пока не перекрыли плотиной; реке, течение которой ещё не прервалось по воле единственного человека.

Одним довольно прохладным днём, когда солнце надумало заканчивать свою прогулку и только-только стало на прощанье покрывать всё золотистыми шёлковыми тканями, Александр посетил больницу вновь – в последний раз. Ничего в ней ровным счётом не изменилось: те же толпы страждущих, раненных, искалеченных, та же вонь, те же злые старики и огромная страшная женщина. Разве что цены ещё возросли.

В палате Хелены также ничего не менялось кроме её настроения и числа тех миленьких игрушек, что дарил ей Александр. И вновь они сели вместе: она – на кровать, укрыв ноги простыней, он – подле неё на краешек, и вновь заговорили обо всяком, то и дело смеясь, переглядываясь и даже подолгу глядя друг на друга в те моменты, когда слова неожиданно кончались – после таких гляделок, правда, они так же неожиданно находились. Вот и сейчас, когда Хелена засмотрелась на лицо друга и перебросила затем взгляд, смущённо зардевшись, Александр, тоже почувствовав неловкость, решил рассказать первый пришедший в голову анекдот. За него ему потом было стыдно.

– Где ты их находишь? – рассмеялась Хелена, благородно, подобно аристократке прикрыв ладонью рот.

– Что, нравятся? Они, по-моему, очень глупы, – отвёл смеющийся взгляд Александр.

– А это ты их придумал?

– Нет. Ну это, ты же знаешь, с какими личностями я иногда гуляю – от них, рассказываю, и не такого наберёшься!

– Передай этим личностям, что я их анекдоты оценила, – с напускной важностью вздёрнула Хелена подбородок. Её голубые глаза излучали подлинную, до глупости простую радость.

– Вендель обрадуется, – подмигнул ей Райтер, лукаво улыбнувшись. Реакцию он предугадал безукоризненно: девушка вытаращила глаза и воскликнула:

– Он это придумал? – с чего-то вдруг рассказанный Александром анекдот ей показался совершенно примитивным, но выказывать отвращение она благоразумно отказалась: – Ха, оказывается, иногда и он на что-то годен…

– Ты его недооцениваешь, – заметил студент. – Он, это, просто иногда не соображает, что делает; на самом же деле он… ну, добрый и приятный человек.

– Маме Томаса тоже, наверно, было приятно от его «доброты», – столь резко помрачнела Хелена, в сей же миг взглядом спалив листик на дереве за окном, что Александр отшатнулся невольно. – И самому…

Договорить она не смогла, ибо почувствовала окативший её лицо жар, что поражает человека, готового вот-вот зарыдать. Но выдержка ли её окрепла, чувства ли улетучились, да только быстро она сумела прогнать навестившего её в мыслях Томаса, что с собой обыкновенно нёс печаль да терзания, и живенько оправилась от горестного приступа, только разок шмыгнув носом.

– Не надо, Хелен, не начинай, – покачал головой Александр, будто умоляя девушку оставить Томаса в покое.

– Я знаю, я… я в порядке. Но… но я не могу так… так просто забыть его…

Напряглись её брови, скруглились глаза, морщинки выступили – с трудом боролась она с плачем, тем не менее, намеренно терзая себя сим разговором.

– Он тоже мне был дорог. Конечно, мы с ним не вот лучшими друзьями были, но друзьями назвать нас точно можно было. Помню, как он всегда меня на философию вытягивал: говорим об учёбе – он вставит какую-то заумную мысль; говорим о моде и спорте – и тут поумничает; о нашем любимом – политике, – и тут даже найдёт, что необычного такого сказать. И знаешь, иногда это даже, рассказываю, переставало звучать глупо. Не знаю, то ли я привыкал, то ли он что-то приближённое к реальности говорить стал…