За приятной улыбкой Дориана скрывался целый ком совершенно непонятных чувств. Это зудящее любопытство сводило с ума, а ещё он боялся отказа, на который Хоук имел полное право. Дориан ощущал себя снова тем самым учеником мага, который с трепетом ждал, когда его допустят до настоящих заклинаний.
Защитник долгое время молчал, прикрыв глаза. В этой тишине песнь барда в таверне казалась особенно проникновенной и тоскливой. Дориан слушал, впервые вдумываясь в слова песни, но время шло, молчание затягивалось, и он уже собирался вставать, но тяжёлая рука в перчатке коснулась пальцев.
— Погоди. Я расскажу. Просто скажи честно — зачем?
Дориан облегченно выдохнул и придвинул к себе выпивку.
– Я и сам не знаю, если честно, - он растерянно пожал плечами. – Вы, Киркволцы, словно светитесь изнутри, несмотря ни на что, и я хочу понять, почему. Что там произошло такого, что вы стали «такими», - недовольно дёрнув уголком рта, мужчина попытался исправиться. – До Тевинтера все события добрались порядком искажёнными и во многом намеренно переиначенными сторонниками церкви. Для всех ты — герой и само воплощение мужественности и справедливости, который пригрел по наивности настоящих змей и предателей. Это даже звучит неправдоподобно, да и если опираться на мой опыт знакомства с биографиями в книгах — там всё здорово искажают в угоду захватывающему чтиву. Но ведь всё было не так?
Хоук хрипло рассмеялся, откинув голову, и уже более заинтересованно взглянул на комфортно расположившегося мага напротив:
– Само собой, не так. Если говорить прямо, я сам был зачинщиком половины… хотя вру, практически всех бед в Киркволле. Сам заварил, сам и расхлёбывал с переменным успехом. Ну и мне помогали друзья, без них я бы не справился. Но когда я впервые попал в Киркволл — я был никем. Я… по сути был даже ниже самого захудалого бродяги — нас с семьёй не пускали в город, так что приходилось изгаляться. Не возвращаться же в поеденный мором Ферелден. Мы были напуганы — преодолеть море в трюме попутного корабля и уткнуться носом в закрытые двери. Нас там не ждали, город был переполнен и они не могли забрать даже детей и женщин. У нас не было ни еды, ни денег, и спать приходилось под небом, у каменных стен Киркволла.
Разговор порядком затянулся — они проговорили всю ночь, прервавшись лишь тогда, когда Хоук стал слишком пьян, чтобы связать между собой более трёх слов. Посетители к этому времени стали лениво расходиться, да и музыка давно уже затихла. Маг увёл воина в его комнаты, а сам отправился переваривать услышанное, невольно избегая любых сторонних встреч, чтобы не сбить атмосферу. За эту ночь он узнал о семье Хоука, в очередной раз позавидовав ему и сравнивая его родителей со своими, узнал о хрупкой и наивной Мерриль, мысленно проводя аналогию с рассказами Инквизитора — не из одного ли они клана? Заново познакомился с Варриком и его братом, с леди-рыцарем Авелин, которая немного напомнила Кассандру, Фенрисом… А главное — услышал самую интересующую его часть — знакомство с Андерсом. Эту часть истории он хватал жадно, не желая пропустить ни слова, но вида не подавал, отстранённо замечая, как меняется лицо Хоука при рассказе о целителе. Показалась смутно знакомой Изабела — сексапильная пиратка, плюющая на закон. В истории оказался и Себастьян, с которым Дориан пару раз встречался в Тевинтере. Разве что знал он уже гордого и уверенного в себе принца, а не набожного мальчика из Киркволла. Все они, такие разные и, казалось бы, несочетаемые люди, все тянулись за солнцем-Хоуком в надежде на его тепло. А он… он рассказывал о Андерсе и его лечебнице так, словно остальное было не так важно в сравнении с этим. Если поначалу Хоук говорил нехотя, подбирая и обдумывая слова, то после третьей кружки он принялся буквально вываливать на Дориана всё, что помнил, то и дело переключаясь с основной истории на какие-то мелочи или уходя вообще в другие воспоминания, кажущиеся Хоуку важными именно сейчас. Это был целый мир, яркий, полный переживаний и какого-то незамутнённого счастья, человеческого понимания, ярких битв и совершенно искренней радости побед, словно и не было там интриг и какой-то подковёрной возни. Было белое и чёрное, маги и храмовники, а остальное — мелочи, с которыми боролись невзначай, словно отмахиваясь и от разбойников, и от отрядов кунари. И связующей нитью в этих рассказах и коротких вспышках-воспоминаниях шла история медленного, но верного покорения неприветливого города.
«Ты даже не представляешь, как было здорово приходить к нему! После грязных тоннелей Клоаки, за тяжёлым гобеленом вместо двери, ты просто окунался в ароматы трав и тёплый отблеск свечей. Даже больные, которые были там, не стонали от боли, а улыбались. Улыбались, понимаешь! К нему тянулись все, он помогал им точно так же, как помог нам».
Дориан прокручивал раз за разом слова Хоука, и, закрывая глаза, пытался представить себе это подполье с узкими тоннелями ходов и заплесневелыми стенами, и эту каморку целителя, добавляя всё больше деталей в воображаемую лечебницу. Жаль, что он сам ни разу не был в Киркволле — не довелось, а после взрыва Церкви магам туда вообще вход был заказан. Дориан пытался представить, каким был этот самый Андерс. Довольно условные портреты в книгах только давали представление о светлых волосах до плеч и горбинке на носу, не более. К тому же обычно Андерса рисовали довольно отталкивающим и угрюмым, чтобы читатели видели в нем исключительно злодея. А Хоук просто говорил, что Андерс был «золотистым». Как это понять? В любом случае, пока Гаррет ждал своего ненаглядного эльфа, у них было время поговорить.
На следующую ночь они вновь встретились за этим столом, разве что вместо выпивки на столешнице исходил паром зажаренный гусь с целыми клубнями картофеля. Хоук жестом предложил угощаться, лениво потягивая из кружки что-то не крепче ягодного морса. Дориан спустился за приборами и полотенцем, а сам Гаррет ел птицу руками, то и дело облизывая блестящие от сока и жира пальцы.
— Знаешь, годы в Киркволле были самыми счастливыми для меня. И самыми болезненными. Мы бродили по гномьим тропам, уходя глубоко вниз, поднимались высоко в горы. О, мы были знакомы с самой Флемет! Ты же слышал о грозной ведьме с болот? В свое время нам удалось познакомиться и с её драконьей стороной. Никогда бы не подумал, что такое вообще возможно. Но она такая… уххх! Впечатляющая.
Гаррет задумчиво разглядывал Павуса, который аккуратно отрезал маленькие кусочки мяса и накалывал их на причудливую вилку и ел медленно, словно находился на званом приеме.
Дориан ухмыльнулся и кивнул:
— Более того, я знаком с её дочерью, она нынче магесса при Селине. Мы с ней встречались на недавнем балу, она обещала прибыть в Скайхолд в ближайшее время.
Хоук кивнул, улыбаясь, и вновь говорил до самого рассвета, пока их не прогнал недовольный хозяин таверны, неприветливо бормоча о том, что лавочку надо было закрыть еще два часа назад.
За вторую ночь Дориан услышал и о восстаниях, и о кирквольских сиротах, и о тяжёлом положении магов. Он сравнивал услышанное с Тевинтером, где маги чувствовали себя вольготно, и ужасался, представляя себя на месте тех несчастных в кругах. Столь тяжёлое положение многих из них было шокирующим для рождённого с золотой ложкой во рту наследника рода Павусов. Он никогда не трясся за свою жизнь, тем более не прятался по пещерам, питаясь крысами. Как бы он сам вёл себя, если с самого детства за ним бы охотились, угрожая выжженным солнцем на лбу? Многие вещи он просто не мог понять — да, конечно, за время путешествия с Инквизитором Дориан видел ущемлённых магов, но всё это казалось таким несерьёзным на фоне историй Гаррета. Раз за разом Хоук останавливался, когда рассказ доходил до событий с Андерсом и начинал говорить о нём, словно ни разу не отводил глаз, когда тот был рядом. С улыбкой рассказывал о привязанности Андерса к котам и как тот сам походил на любимое животное.
«Как-то раз я в шутку погладил его по волосам, а он замурлыкал! Смотрел на меня своими невозможными глазами и улыбался. А я не мог остановиться…» - Хоук перехватил чашку Дориана с вином и залпом выпил её, пряча смущение и некоторую растерянность. «А ещё его манифесты… Он писал их бесконечно, переводя всю бумагу, потом таскал её у Варрика, но тот не злился. Вернее, не он писал, а дух в его теле».
