Борис стоял, поджав губы и сложив руки на груди. Потом, смирясь с ситуацией, сказал:
– Значит так, Шон… – начал было Борис и замолчал, ожидая, что тот скажет свою фамилию, но тот молчал. «Ага, хорошо, – нахмурился Борис еще больше, – значит просто имя, словно кличка пса, ну-ну». Было понятно, что от этого типа добиться подчинения будет очень трудно, но черт с ним с именем, закрытым лицом и даже с дисциплиной, главное был бы по-настоящему стоящей ищейкой, как он себя расписывает. Но что-то Борис в этом очень уж сомневался. – Задача наша проста. Остановить надвигающийся апокалипсис. И нас в команде только двое.
Борис замолчал, ожидая хоть какой-то реакции от этого пьянчуги, но, по не шевелящейся закутанной фигуре, ничего невозможно было понять, может тот вообще уже спал.
– Ты слыхал о Иерониме Орхе? – спросил Борис.
– Нет. Его что ли найти?
– Он умер сто тридцать четыре года назад, где-то на южных островах. Боюсь, ты от него и костей не разыщешь.
– Это еще вопрос, – пробормотал Шон.
– Иероним Орхе великий маг и пророк. Те его послания, что сумели расшифровать – исполнились. В его книге пророчеств 1231 послание. Его последнее послание, написанное им накануне смерти, было расшифровано бюро тринадцать лет назад, но по понятным причинам его обнародовать не стали, так как речь там идет об апокалипсисе. – Борис сделал эффектную паузу и продолжил: – Вот оно:
«Конец существования для простых людей наступит в месяц цветения миндаля. Вестником его будет гибель четырехкрылой птицы, которая столкнется с дутой жабой. Пройдет восемнадцать дней и земля содрогнется, взбурлит океан и проснется король океанских глубин. В тот день с земли исчезнут простые смертные, останутся лишь маги. Деяния рук человеческих обратятся в прах, будто их и не было. И вернутся в этот мир твари волшебные темные и светлые. И на земле воцаряться как в старь эльфы, гномы, орки и драконы. А виной всему этому будет безымянный рыцарь, что восславит черный напиток и дева-воительница».
– Хры-хы, – то ли хохотнул, то ли хрюкнул Шон, – забавненько, как этот древний дед назвал дирижабль дутой жабой.
– Так вот, – сказал, хмурясь, Борис, не такого эффекта он ожидал от пророчества, – предотвратить этот ужас мы можем, найдя этих двоих. И у нас на это лишь семнадцать дней.
– Ну, насчет идиота-рыцаря как-то непонятно. А вот с девой-воительницей, думаю, полегче будет.
Шон встал и направился к двери.
– Стой. Ты же понимаешь, – сказал ему строго Борис, – это дело первостепенной важности. Поэтому я должен знать, все что ты делаешь. Так что докладывать о расследовании будешь каждый день и…
– Если что разузнаю сообщу… как-нибудь, – оборвал его Шон. – А по офисам бегать или того хуже чиркать бумажки, мне некогда.
Он вышел из кабинета, даже не закрыв за собой дверь.
«Нет, – вздохнул Борис. – Я бы на такого ищейку не рассчитывал. Хорошо бы разузнать, кто он такой и почему засекречен. И с чего вдруг директор назначил именно его?
А сам-то я справлюсь? – обеспокоился Борис, – я сам без году неделя как переведен на оперативную работу. Хотя.... с другой стороны разве у кого-то может быть опыт предотвращения апокалипсиса?»
17 дней до апокалипсиса
Льюис стоял на пороге своей кондитерской лавки и глядел на улицу. Крапал дождик, прохожих было мало, наверное поэтому и посетителей сегодня не было. Да и день только начался, было только одиннадцать часов, и Льюис надеялся, что к обеду люди оживятся, и голод их заставит заглянуть в его лавку.
Льюис вышел на тротуар, чтобы снаружи полюбоваться витриной. Он возился с ней весь вчерашний вечер, в итоге убрал все лишнее. Остались три высоких подставки из темного дерева, на которых высились цилиндрические торты. Два шоколадных, и бежево кремовый, украшенный веточками бузины с нежными белыми соцветиями.
Но как бы не блестел от свежести шоколад или посверкивала тончайшая хрупкая сахарная корочка на тортах, старая крашенная еще лет сто назад черной краской витрина была слишком мрачна, и к тому же, что Льюис безусловно с грустью сознавал, ни на стекле, ни на вывеске не было ни одного слова, которое бы зазывало и привлекало спешащих мимо прохожих. Взгляд Льюиса упал на пестрящую цветным ярмарочным великолепием соседнюю бакалейную лавку, что примыкала справа к его лавке. В то же мгновение в дверях появился и сам хозяин, провожавший даму со множеством пакетов. Перед тем как вернуться к другим покупателям, сосед, заметивший тоскливый взгляд Льюиса, бросил ему «Скучаете?», а после еще и ухмыльнулся какой-то издевательской улыбкой. Дверной колокольчик соседского магазинчика, беспрестанно терзал сердце Льюиса, оповещая его о входивших и выходивших оттуда покупателях. Ну что ж, может скоро они и в его кондитерскую лавку заглянут?
Но пока что покупателей не было.
Льюис вернулся под навес и закурил, с грустью уставившись на лужу.
– Да я голос уже сорвал в суде, не буду я больше браться за твоего Генри, – совсем рядом раздался и правда срывающийся на верхних нотах нервный голос. – Лучше я опять займусь бракоразводными процессами, а делишки твоего Генри меня доведут до…
– Арчи, но ты лучший, – искренне воскликнул второй голос.
Льюис с интересом глянул вправо, из-за столба показался высокий человек, со шляпы его капала вода, а он, ссутулившись, говорил куда-то вниз, повторяя: «Арчи, нам нужен только ты». Льюис, увидев к кому обращается мужчина, от удивления выронил изо рта сигарету. Собеседником его была большая, высотой до колен, морская чайка, она гордо шагала рядом с ним и вскрикивала резким голосом: «Нет, не проси!»
– А как насчет личного рыбного меню в клубе Генри? – попробовал соблазнить его мужчина.
– А-ха-ха-ха-ха, – вдруг громко расхохоталась, а может и загоготала чайка, вспорхнула и, громко хлопая крыльями, низко полетела вперед по улице.
Мужчина пустился за ней бегом, крича: «Арчи, постой! Арчи!»
Льюис, закрыв глаза, помотал головой, будто хотел, как заварку в чайнике взболтать свои мысли, и вследствие этого прийти в себя.
Впервые Льюис увидел то, чего в природе быть не может, а была это большая метровая селедка сидевшая в парке на скамье и читавшая газету, когда ему было семь лет. Льюис тогда шел с отцом и, увидев чудную отдыхающую, остановился, он, тыча в нее пальцем, стал восклицать, что это такое и как такое может быть. Отец одернул его за рукав, приказав не пороть чушь и оставить в покое вполне нормальную девушку. Льюис всю дорогу до дому клялся, что это не шутка и не выдумка, и что на скамье сидела селедка. Отец в конце концов в ответ проронил лишь сухое: «Вот как», а на следующий день привел его к психиатру. И только пустив в ход всю свою изворотливость, на которую редкий мальчишка был бы способен, Льюис смог правильно ответить на все каверзные вопросы врача и избежать тяжелых последствий общений с ним. И тогда он сам решил искать правду.
Теперь, видя каких-либо странных существ, он не выпрашивал других людей, видят ли они их, он понимал по глазам окружающих, что они в упор чудного не видят. Льюис стал гоняться за этими странными существами, чтобы пощупать их, поговорить с ними, ему не терпелось понять плод ли они его воображения или правда существуют. Но до сих пор они продолжали ускользать от него или исчезали до того, как он до них добирался или недоуменно отрицали свою странную сущность. А в последнее время, он сменил подход к своему сумасшествию, он решил ни до чего не допытываться, просто наблюдать, а оно пусть себе живет настоящее или нет, это уже не имело значения.
Льюис посмотрел на опустевшую улицу и пробормотал:
– Это даже забавно, чайка-адвокат. А что, ей подходит. И костюмчик и голосок и характер стервозный.
Льюис хохотнул, а потом с грустью вздохнул. Он зашел обратно в кафе, прошел за прилавок и занялся расстановкой кружек на полке, размышляя, если бы он смог догнать того мужчину, тот наверняка бы все отрицал так же как и остальные до этого им допрашиваемые.
