– Спасибо, – мягко ответила Флавия. – Я приду одна.

Он едва заметно кивнул, давая понять, что услышал ее.

– Мои родители живут в Дорсодуро[13], недалеко от ка́мпо[14] Сан-Барнаба, – сказала его жена и тут же перешла на менее формальное tu[15]. – Возле церкви нужно повернуть налево, потом пройти вниз по улице и перейти на другую сторону канала. Последняя дверь по левой стороне. Фамилия хозяев – Фальер!

– В котором часу? – спросила Флавия, которая уже примерно представила себе маршрут.

– К половине девятого, – ответила женщина.

Ее муж как раз достал свой телефонино, чтобы обменяться с певицей номерами.

– Вот и прекрасно, – проговорила Флавия, когда оба их номера были в памяти ее мобильного телефона. – Еще раз спасибо за приглашение!

Но и о цветах она не забыла.

– Мне нужно кое о чем поговорить с капельдинером.

Они еще раз пожали друг другу руки на прощанье, и Флавия Петрелли направилась к окошку капельдинера, а Паола Фальер и Гвидо Брунетти вышли на улицу.

Поговорить с капельдинером не удалось – его попросту не оказалось на месте. Возможно, он совершал обход или, что вероятнее, отправился домой. Флавии хотелось подробно расспросить его, как именно были доставлены розы в ее гримерную и что за люди их принесли. И от какого они флориста? Ее любимый цветочный магазин, Biancat, закрылся. Флавия узнала об этом в день приезда, когда решила купить цветы и украсить ими квартиру, и оказалось, что место лавки флориста со всем ее цветочным великолепием заняли два магазина, продающих грошовые китайские копии брендовых бумажников и дамских сумочек. Пестрые сумки в витринах напомнили Флавии дешевые конфетки, которые ее дети обожали в детстве – огненно-красные, ядовито-зеленые и другие яркие, в равной мере вульгарные цвета. Несмотря на потуги производителя, на вид все эти кошельки и сумки напоминали пластик.

Решив, что разговор с капельдинером можно отложить до завтра, Флавия пошла домой. В этот раз она остановилась в квартире на втором этаже старинного палаццо[16], так называемом piano nobile[17], расположенном в районе Дорсодуро, недалеко от моста Академии. С тех пор как Флавия приехала, вот уже целый месяц ее здешние коллеги только и говорили что об упадке Венеции, о том, что она постепенно превращается в эдакий адриатический Диснейленд. Днем в центре города, куда ни пойди, приходится протискиваться сквозь толпу; поездка в речных трамвайчиках-вапоре́тто стала делом иногда невозможным и часто – неприятным. Biancat и те свернули свой бизнес… Казалось бы – какое ей до этого дело? Флавия родом с севера Италии, не венецианка, и почему (и кому) венецианцы предпочитают продавать свое культурное наследие, ее не касается. Разве не говорится в Библии о сыне, который продал право первородства за «кушанье из чечевицы»? Эта деталь поразила маленькую Флавию, когда она впервые услышала притчу на уроке катехизиса. Кушанье из чечевицы… Только теперь она поняла, как сильно проголодалась.

В ресторане Beccafico на кампо Санто-Стефано Флавия поела пасты, почти не замечая, что кладет в рот, и выпила всего полбокала терольдего[18]. Выпей она меньше – и ей будет трудно уснуть; больше – та же проблема… Выйдя из ресторана, Флавия перешла через мост, свернула налево, прошла по мосту через канал Сан-Вио, а там – первое здание слева. Вставить ключ в замок и войти наконец в похожий на пещеру холл палаццо…

Флавия постояла немного у подножия лестницы – не столько из-за усталости, сколько по привычке. После каждого спектакля, если только разница во времени не была слишком значительной, певица звонила дочке и сыну, но для этого ей нужно было немного успокоиться, «примириться» со своим сегодняшним выступлением. Она прокрутила в памяти первый акт и не нашла, к чему придраться. То же самое со вторым. В третьем акте голос тенора временами дрожал, но рассчитывать на поддержку дирижера не стоило: маэстро нелестно высказывался в адрес молодого певца, за исключением разве что его высоких нот. Сама Флавия выступила хорошо. Впрочем, ничего примечательного. Честно говоря, не самая сложная партия, и возможностей блеснуть голосом и интерпретацией у Флавии было не много. Но с этим режиссером они сотрудничали уже довольно давно; он дал ей полную свободу действий, и драматические сцены сработали в ее пользу.

Флавия разделяла мнение режиссера о баритоне, исполнителе роли Скарпиа, но гораздо лучше это скрывала. Это режиссер решил, что его Тоска ударит Скарпиа ножом не в грудь, а в живот, причем несколько раз. Когда баритон возмутился, последовал ответ, что бессердечие Тоски спровоцировано его собственной жестокостью в первых двух актах, и почему бы ему не создать драматический образ чудовища, продемонстрировав свой недюжинный актерский талант?

Флавия прекрасно видела, как самодовольно улыбнулся баритон, смекнув, что ему дают возможность затмить, перепеть саму Тоску, – и как режиссер подмигнул ей у певца за спиной, пока тот воображал свой триумф. Ей нечасто доводилось изображать убийство на сцене, но заколоть его кинжалом – на премьере, а потом еще три раза, – это ли не праздник?

Слегка приободрившись, Флавия стала подниматься по лестнице, не касаясь перил и любуясь пролетом, который, возможно, нарочно был создан таким широким, чтобы две дамы в пышных юбках могли разминуться или, наоборот, идти рука об руку. На своем этаже певица свернула направо, к квартире.

И замерла как вкопанная. У входной двери лежал букет цветов, больше которого она в жизни не видела. Разумеется, желтые розы – Флавия не могла бы сказать, откуда у нее эта уверенность, – огромная масса цветов, оформленных оригинальным образом и вместо эстетического наслаждения вызывавших… ужас?

Флавия посмотрела на наручные часы: начало первого. В квартире она жила одна, значит, кто бы ни принес эти цветы, он вошел через парадную дверь. И сейчас мог быть где угодно. Флавия постояла, тяжело дыша, до тех пор пока сердце не восстановило свой обычный ритм.

Потом достала телефонино и нашла номер друга, поселившего ее в этой квартире. Он жил этажом выше, но Флавии хватило самообладания понять, что телефонный звонок прозвучит менее угрожающе, нежели звонок в дверь.

– Pronto![19] – произнес мужской голос после четвертого гудка.

– Фредди? – спросила она.

– Да. Это ты, Флавия?

– Да.

– Не можешь открыть дверь? – спросил он. Голос Фредди звучал с отеческой теплотой, без тени упрека.

– Ты еще не ложился? – спросила Флавия вместо того, чтобы ответить на вопрос.

– Нет.

– Можешь спуститься?

После секундного колебания Фредди произнес:

– Конечно! Минуту, только скажу Сильване.

И повесил трубку.

Флавия прислонилась спиной к стене – той, что была подальше от двери и цветов. И попыталась придумать, с чем бы сравнить размеры этого букета. Хула-хуп? Нет, он слишком велик. Пляжный мяч, напротив, маловат. Автомобильная шина? Пожалуй, по диаметру подходит… Форма у букета была грибообразная, но только гриб получился какой-то сумасшедший, словно из хоррора об атомном апокалипсисе, – одного из тех фильмов, которые она раньше ходила смотреть в кинотеатр. И смотрит до сих пор, злорадно напомнила себе Флавия.

На верхнем этаже по-прежнему было тихо. Что страшнее – этот неподвижный букет, чью красоту убил дурацкий замысел флориста, или гриб атомного взрыва? Концентрируясь на таких глупостях, можно было не думать о том, что означают эти цветы, не задаваться вопросом, как тот, кто их принес, вообще проник в палаццо. И что, черт побери, все это значит?