И я хочу с ним поговорить, но… меня тошнит. Впервые в жизни меня тошнит на нервной почве. Такое позорное предательство тела в такой важный момент. Что странно, Алекс становится ещё мягче.

– Видишь, что ты делаешь с собой! Одни глаза на лице от страха. Разве я когда-нибудь причинил тебе вред?

Он уже одной рукой обнимает детей и заботливо придерживает мне волосы, чтоб я их не испачкала. Не только Лурдес, но и Соня льнёт к нему, как к родному – похоже, истерика только у меня.

– Ты сказал, ты заберёшь Лурдес! Я знаю, ты можешь! Ты всех и всегда покупаешь!

– Тебя я тоже купил?

– Меня нет.

– Вот видишь, ты сама себе противоречишь. А это означает, что ты не права. И ведёшь ты себя неправильно. Всегда можно договориться, всегда и всё можно решить мирно!

Алекс как никогда мягок и смотрит на меня почти с любовью. Я догадываюсь, что он играет: ему нужно меня убедить сделать так, как он считает нужным. И чтобы я была посговорчивее, он превратился во внимательного и ласкового Алекса, такого, которого я уже не видела многие-многие месяцы.

Мирное решение заключалось в следующем: я возвращаюсь с детьми и Артёмом в дом на берегу. Алекс уходит, но может видеться с Лурдес и другими детьми, когда захочет. В материальном плане его устроят любые варианты, но при условии, что я не выхожу замуж за Артёма, в обратном случае, имущество будет оформлено только на детей, причём всех троих. Всё чётко, как в офисе при обсуждении контракта.

Такое будущее ГОРАЗДО лучше того, которое я уже успела нарисовать себе, и поэтому согласилась. К красивой жизни привыкаешь быстро, и вот она снова ко мне возвращается, но… НО В КАКОМ ОБЛИЧИИ!

Любить глубоко – это значит забыть о себе.

Жан–Жак Руссо

Zucchero – Il Suono della Domenica

Если когда-нибудь вы видели медузу на пляже, которую выбросило волной, и которая медленно разлагается и высыхает – это то, что будет происходить со мной в ближайшие годы. До сих пор не могу до конца понять, как я пережила это, как я выжила.

Спустя два месяца я просыпаюсь утром в спальне, в которой не спала ни одна женщина, кроме меня, и в которой вместо Алекса теперь живёт Артём. Я считала, что Артём навсегда останется мне близким человеком: мы прожили вместе годы, пережили бури, родили двоих детей, у нас были мечты и планы когда-то. Но оказалось, это не так. Мы чужие, он больше не мой человек, и самое страшное – я постепенно начинаю понимать, что он никогда и не был. Как случилось, вообще, что мы соединились, да ещё так прочно?

Я просыпаюсь от шума, выхожу на террасу и вижу: справа от нас кто-то купил участок и взялся строить дом – небольшой, явно меньше нашего. Рабочие отбойными молотками ровняют скалистую поверхность для фундамента и террасы. Пыль столбом и невыносимый грохот.

Я звоню и жалуюсь Алексу, слышу в ответ:

– Хорошо, я поговорю с рабочими, чтобы с утра делали какую-нибудь другую работу.

– Что это значит?

– Это значит, что я строю себе дом по соседству. Согласись, это отличная идея – Лурдес будет близко к обоим родителям.

Следовало ожидать чего-то подобного от Алекса. Это совершенно в его духе, поэтому я даже особенно не удивилась и… обрадовалась! Да, я безумно обрадовалась, полагая, что теперь смогу видеть его чаще. Хотя бы это, хотя бы видеть. Ведь я… люблю его.

Стройка продвигается быстро – на всё уходит около трёх месяцев. Американские дома возводятся, вообще, очень скоро, ведь их не из камня строят, как у нас, а из готовых панелей, как конструктор. Алекс же возводит свои здания по собственным технологиям, где главное – экологичность, экономичность, эргономичность, поэтому в них много стекла. Дом Алекса получается не менее красивым, чем мой, но раза в три меньше и только с одной небольшой террасой – похоже, он не собирается устраивать у себя вечеринки. Ещё около месяца рабочие доделывают нюансы, и ещё пару недель – ландшафтные работы. Дом готов. Дом ждёт его. Но, где же он сам?

Я жду его приезда каждый день. Мне нужно видеть его. Хотя бы видеть. У меня уже давным-давно развилась стойкая зависимость, потребность в его лицезрении. Я испытываю к себе отвращение, потому что это как раз то, что он так ненавидел, не терпел, презирал. У него были свои странности, и это одна из них: однажды он мне признался, что чужие взгляды словно выпивают его, он физически страдает от разглядываний. И его по-настоящему интересуют только те люди, кто видит в нём личность, характер, его достижения, но не внешность. Он не понимал, что его красота – наркотик для других людей, и мужчин, и женщин: попробовав однажды, уже не можешь отказаться, испытываешь изнуряющую потребность, нестерпимый голод смотреть, впитывать глазами.

Мы практически не пересекаемся, совсем не видимся. Алекс приезжает к детям, только когда меня нет дома – для этого и попросил составить моё расписание и дать ему сразу же после моего возвращения из непутёвого бегства. Я каждое утро уезжаю на учёбу, а возвращаюсь после обеда, иногда ближе к вечеру.

Артём, ошалевший от внезапно обрушившегося на него достатка, даже и не думает работать, и это очень меня удручает, безнадёжно отвращает от него. Мои карточки при мне, счета больше не пополняются, но денег там скопилось за годы жизни с Алексом на триста лет сытой жизни вперёд. Я ими не пользуюсь принципиально, поэтому расходы на содержание моего гигантского дома и Эстелы Алекс оплачивает сам. Разворачивается непростая и какая-то плохо пахнущая ситуация, но я изменить ничего не могу, только уехать обратно, а эту глупость я уже совершала.

Сидя за барной стойкой на кухне, я обдумываю всё это и разглядываю новую мебель. Вообще, по возвращении я не узнала ни нашу столовую, ни спальню – они изменились: другая мебель, другие предметы интерьера, другая техника, исчезла панель с аквариумом, и вместо неё теперь ничего нет.

Как только в кухню входит Эстела, спрашиваю:

– Эстела, ты не знаешь, почему Алекс убрал аквариум?

– Знаю, – мнётся и недобро на меня поглядывает, не отрываясь от своих дел. Явно не хочет разговаривать.

– Так почему же?

– Он разбил его.

– Разбил?! Как он умудрился?

Отвернувшись, Эстела продолжает вынимать продукты из пакета, укладывает их на полки холодильника. На продукты и прочую дребедень она получает деньги тоже от Алекса.

– Эстела, почему ты не хочешь со мной разговаривать?

– Вам показалось, сеньора.

– Расскажи, как Алекс аквариум разбил.

– Он взял большой стул и разбил его, и всё остальное тут тоже разбил и сломал.

Я оторопеваю.

– Он был очень зол… я испугалась и спряталась в своей комнате. А он ещё наверху в спальне всё сломал. Я очень боялась, никогда раньше не видела его таким! Потом он вышел на террасу и подошёл к краю бассейна, – тут она отворачивается, трёт глаза, затем, вздохнув, продолжает. – Слишком близко к внешнему краю! Я испугалась и выбежала, взяла его за руку и попросила не делать этого! Это такой грех! Он плакал, он так плакал!

На меня будто упала бетонная плита и придавила так, что я совершенно потеряла способность соображать.

А Эстела продолжает:

– Он вас любит! Он так вас любит! Сколько живу ещё не видела, чтобы мужчина так любил! А вы бросили его!

– Ты много чего не знаешь, Эстела, – едва выдавливаю из себя. – Он любит не меня, а свою дочь. Я забрала у него дочь, поэтому он так взбесился, но на него и впрямь это совершенно не похоже. Он ведь всегда такой сдержанный, спокойный, рассудительный.

Эстела долго смотрит на меня с нескрываемым осуждением и мудростью, но ничего не говорит.

Позже я долго обдумываю её слова, спрашивая себя снова и снова, почему же он плакал? И почему стоял у края бассейна? Там ведь скалы, если бы он оступился или… прыгнул, он не выжил бы, это точно. И впервые в мои стройные суждения о нём закрадываются сомнения. Впервые я допускаю, что могла и ошибиться.