– Но и как же вам удалось внести в документ изменения? – Василий Петрович опять ухватил фуражку за козырёк, снял её с головы и утёр вспотевший лоб тыльной стороной ладони. – Клянусь, не для протокола, просто любопытно!
– Что тут такого? – удивлённо пожала плечиками Анфиса Сергеевна. – Паспортистка, наконец, во всём разобралась, пришла и выполнила свою работу.
– Это не та ли, что однажды умерла от старости? – спросил Василий Петрович спокойным голосом. Он понял, что наскоком эту шатию-братию не возьмёшь и решил играть в хорошего полицейского. – Позвольте же узнать, как вы её вызвали? Не на спиритическом ли сеансе?
– Избавь Боже, – подала голос Анна Васильевна, – последний раз видела столоверчение в салоне у профессора Вагнера в Санкт-Петербурге в 1887 году. Но тогда же прочитала записки химика Менделеева и разочаровалась. С тех пор – ни-ни, Анфисушка, поверь мне!
– Успокойся, бабуля, – Анфиса Сергеевна нежно погладила Анну Васильевну по плечику, – я сейчас всё объясню нашему визави. Кстати, хорошо бы ему было, наконец, представиться.
После того, как Василий Петрович буркнул своё имя и отчество, старушка продолжала:
– Бабушка Нюша в молодости многое делала неправильно, боролась за права рабочих и крестьян, потом против сталинизма и хрущевизма. За убеждения сидела в тюрьмах и лагерях. Но потом осознала свои ошибка, ведь без Христа жила, не по Евангелию. Она много плакала, каялась и Господь простил. А в оккультизме, уважаемый Василий Петрович, мы никак не замешаны. У нас, православных, свои методы. Мы батюшку, отца Николая попросили: так, мол, и так, помолись, что б дело давнее завершить и точку на нём поставить. Батюшка помолился, был услышан и дело, слава Богу, завершилось. Правда, двадцать лет бабуле пришлось скостить, во избежание искушений. А то ходят всякие и не верят.
– Иными словами, – Василий Петрович криво усмехнулся, – вы утверждаете, что покойная паспортистка после чьей-то там молитвы явилась с того света и внесла в паспорт изменения, так?
– Так! – закивали обе старушки, а Анфиса Сергеевна добавила:
– Не чьей-то молитвы, а отца Николая, нашего батюшки.
– Это мы ещё разберёмся, какого такого отца Николая! – опять стал впадать в истерию Василий Петрович. – Мы поищем у него оружие и наркотики и, будьте уверены, найдём! И не у таких находили!
– Ничего ты не найдёшь, злюка, – застрекотала вдруг Анна Васильевна хрипловатым голоском старенькой девочки, – уходи к себе домой подобру-поздорову. А досок наших мы тебе не дадим, так и знай, сам покупай! – тут Анна Васильевна топнула ножкой и махнула на него рукой.
– Погодите, каких досок? – ошалело протянул Василий Петрович.
Ему вдруг показалось, что он стоит совсем голый и полностью прозрачный, так что обе старухи видят его насквозь.
– Кто вам про доски сказал, ведьмы? – едва ли не провыл он.
– А нечего на чужое зариться, гляди, как бы своё не потерять! – звонко пропела ему Анфиса Сергеевна.
Тут с Василием Петровичем случилась странная штука: его глаза повернулись на какой-то чудной манер и заглянули внутрь его головы. Там он увидел свою, широко развешенную милицейскую шинель с подполковничьими погонами, на которой неведомо кто написал белой краской всего два слова: «иди домой» и поставил в конце жирный восклицательный знак. Это предложение его заинтересовало, он перечитал его дважды и вынужден был согласиться.
– А пойду-ка я домой, – сказал он не своим, словно из другого мира звучащим голосом, – у Фроси, наверное, утюг ещё не остыл, надо бы шинель погладить…
Шинель ему, однако, погладить не пришлось, поскольку, сразу по возвращении на свой участок, он слёг, и целые сутки сильно хворал, жалуясь на боль в груди. В конце следующего дня ему стало лучше, и он попросил принести графин клюквенного морса. Утолив жажду, позвал к себе Муслима.
– Одурманили меня ведьмы деревенские, – посетовал он бригадиру, – опрыскали чем-то, не иначе наркотой. С ними я разберусь позже, но с досками надо решать сейчас.
– Уже решено, – лукаво сверкнул вороньим глазом Муслим, – завтра Лорик Дорецкий привезёт, я ему от вашего имени звонил, нагнал жути. Так что ждём.
– От моего имени, не спросив? – Василий Петрович зло прищурился. – Никогда больше так не делай, – он нервно ткнул пальцем в продубленную ветрами Кызылкума грудь бригадира, – накажу!
* * *
Безбожие поглощает государства и государей,
веру, право и нравы.
Суворов А. В.
Баню Василий Петрович достраивал под заунывную песнь, которую невидимый хор изо дня в день распевал у него в голове. И на работе и дома – всё было хорошо. Да не всё! Что-то неприятное, чужое мучило его и терзало. Иногда ветер доносил до него явственный запах ладана, и тогда ему вовсе становилось тошно. Горло словно подпирало изнутри чем-то колюче-шершавым, так что дышать становилось трудно, лоб покрывался испариной. «Не иначе мерзкие старухи нашептали, – с ужасом думал он, – а ну как до смерти?»
Между тем, первый банный парок, что называется, шибанул в глаза. Юрка сын юлой вился под веником, визжа от восторга, прокурорские, распаренные до изнеможения и напоенные до потери приличия пивом, оставили воз комплиментов. А на сердце было всё также тоскливо: что-то тянуло его снизу, от пяток, за тугие постромки, не оставляя и минутки для покоя. Особенно щемило сердце, когда слышал он доносящиеся из деревни стуки и грохоты продолжающейся стройки. «Хоть бы какое землетрясение или цунами, чтобы всё у них на куски разнесло! – мечтал он и представлял этакое буйство стихии, сметающее всё с лица земли. Почему-то при этом он и мысли не допускал, что в подобном катаклизме и его владения обратятся в прах. Впрочем, в голове его в ту пору вскипали такие водовороты, что о вдумчивости рассуждений говорить не приходилось. Благо, установившийся на службе штиль не требовал особенных мозговых усилий.
В один из сентябрьских субботних вечеров, расслабившись в мягком кресле на веранде, он пытался забыться за чтением статьи о московских коррупционерах.
– Вот ведь, сволочи, гребут. И как? Легко и грациозно! – с восхищением в голосе сказал он подавшей ему чай жене. – Мешками, миллионами долларов! Вот это, понимаю, размах! Хозяева жизни!
– О чём это ты? – спросила Ангелина Ивановна, разрезая яблочный пирог.
– Тут с хлеба на квас перебиваешься, а там… – Василий Петрович, в запальчивости пролив на рубашку горячий чай, взялся дуть себе на грудь и хлопать ладонью. – Воры! – восклицал он. – Всё себе? Себе? А другим?
– Воруют? – Ангелина Ивановна с философским спокойствием откусила малюсенький кусочек пирога, грациозно пригубила чай из синенькой фарфоровой чашечки и деликатно поинтересовалась: – А когда же у нас не воровали?
– Да не в том дело, что воруют, – Василий Петрович оставил в покое рубаху и отправил в рот основательный кусок пирога, – не в самом… факте… дело… – продолжал он, энергично работая челюстями, – дело в количестве. Скоро ведь всё украдут, что другим-то останется?
– А другие пусть честно живут. Можно, как мы, например, и на зарплату построить и дом, и баню, и даже беседку, – Ангелина Ивановна указала на остатки пирога, – сытный стол, наконец…
– Ан нет, поделом вам! – воскликнул вдруг Василий Петрович и с силой ткнул пальцами в столешницу. – Всем ворам дали срока, в совокупности двадцать четыре года! Вот это я понимаю! Учитесь там за колючкой культуре!
– Кстати о культуре, – Ангелина Ивановна аккуратно промокнула губы салфеткой. – У Юрика нашего в школе предлагают предмет экспериментальный ввести, «Основы православной культуры» называется, мнение родителей спрашивают. Мы что скажем?
– Культура – это нормально, – недорасслышав, махнул рукой Василий Петрович, не отрывая глаз от газеты, – пусть и наш балбес культуре поучится, но без фанатизма, нам мужик нужен, а не Макаренко.
– Значит, соглашаемся, – Ангелина Ивановна удовлетворённо кивнула, – я тоже так подумала: не убей, не укради, не прелюбодействуй – это каждому хорошо бы усвоить, а то столько в мире гадости расплодилось, ступить некуда.
