Приехал брат с женой из Первомайска на днях. Она, Машка, всё никак не могла мне простить то, что я не послушалась их, не пошла в технарь. Узнала о новости – успокоилась наконец-то. Они притаранили с Украины вещичек, я довольная, как стадо слонов! Мне перепало две кофточки велюровых, джинсы вельветовые и колготок пару штук. Одни обычные, а одни – вот, уматы – красные! А куда я в них пойду? Правильно, на концерт «Кино». К нам Цой приезжает, сам Цой!!! Лёшка достал билеты на нашу гоп-компанию, и с нас с Алинкой денег не взял. А ведь заплатил по червонцу у перекупов. Но я так рада, так рада! Услышу, увижу Виктора вживую! Я даже махнула рукой на то, что Олег, брат Лёхи, с которым меня стасануть Алинка хотела идёт, а мне жуть как перед ним стрёмно появляться после пьяных выходок на 9 мая. Олегов таких много, а Цой – один».

В общем, концерт. Событие грандиозное не только для нас, но и для наших родителей. Виктор Григорьевич, он же папа, один раз в жизни был «в концерте». На Эдиту Пьеху ходил в Москве, когда ездил в командировку. Костюм, бабочка, женщины в бархате, розы. Культурное, словом, мероприятие. И потому спокойно отпустил меня. Для папы, что опера в театре, что рок на стадионе – две птицы одного полёта. Так что от вечернего бархата еле отвертелась!

«8 июня.

Ой, чё было, чё было, Дневник! У меня от избытка чуйств не то, что язык, буквы заплетаются! Чертовски, считаю, повезло! Ведь мы даже на фильмы «Асса» и «Игла» ради Цоя ходили, а тут – вот он! На-сто-я-щий! Живой! Высокий, весь в чёрном. Его голос разносился над стадионом, словно мистическое эхо! Но и мы не подкачали: орали на всю Ивановскую, скандировали – горло осипло. Да, а ещё – нет худа без добра:  один из наших, Лёхин друг Сашка, слишком раскричался, руками размахался. И его задержали, увели менты. После концерта мы пошли искать-выручать этого засранца. И чё? Сашку отпустили – раз, два –  увидели Виктора с группой возле автобуса, очень близко, они грузили аппаратуру. Прикинь, Дневник! Сашка зазнался и требовал благодарностей. Получил по шее. В шутку, конечно!

Домой возвращались пешком через полгорода. Взахлёб рассказывали друг друг свои чувства, заново переживали этот миг. Усталость? – ни капли! Что – расстояние для тела, когда в душе и сердце – эйфория?! И мне теперь, как отцу, останутся кайфовые воспоминания!

14 июня.

Тут новость за новостью, скажу я тебе, Дневничок. Первая. Мы с Алинкой устроились на работу. Санитарками. На станцию переливания крови. Полы моем, в процедурках – всё, пробирки с колбами. Это – фу, самое противное! Кровь, плазма – беее, нашатырь кругом. Мне больше нравится в гардеробе – тапки, халат выдал, талончики в столовку. А доноры от них часто отказываются, и мы уже два раза побежали на халяву. Месяц отработаем – практика трудовая в кармане, и зарплата – 80 рубликов. Богатые будем, как Буратинки.

Вторая весть. Вадик же тоже ходил с нами «вконцерт», на Цоя. Я смотрю, он удачно вписался в нашу компашу и покидать её не собирается. Зачем ему это? Я догадываюсь вроде. Но в то же время верится с трудом. И думать не хочется, гоню мысли прочь, а они возвращаются, словно неваляшка – трынь-трынь – и на месте. Мне неловко, вдруг я вообразила себе чёрте чё, и приятно одновременно, льстит. Такой взрослый парень, а на тебе!

Ой, не надо, не надо, Дневник. Я помню. Помню. Он и с Леной, сестрой гулял – так  расстались без обид. Женится вроде – уж сколько времени прошло, и где свадьба? А тот, «кто сидит в пруду» давно не страшен Крошке Еноту, то есть мне. Сам понимаешь, о ком я сейчас и о чём.

Я не унижусь пред тобою;

Ни твой привет, ни твой укор

Не властны над моей душою.

Знай: мы чужие с этих пор…*».

Ростов расцвёл платьями, яркими тентами уличных кафе, рассыпал бисер жёлтых бочек с квасом. Манил качелями на Левбердоне и прогулками на теплоходах. Автоматы с газировкой призывно урчали. По три копейки с сиропом, по одной – без. И тётя Рая с выпечкой у гостиницы «Московская» перешла с синих теней на веках – на зелёные перламутровые.

Лето! Гуляли каждый вечер почти, и всё с приключениями. Задавал им вектор тот же самый неугомонный Сашка. То ему скучно просто так в кино сидеть. Там, на экране, Зита и Гита страдает, или Митхун Чакробарти танцует, страдая, весь из себя в полосатых гетрах, блестящий от люрекса и слёз, а у нас пацан зевает. А после, отзевавши как завопит, передразнивая Раису: «Беляши, беляши горячие, налетай, не скупись, будет самой лучшей жизь!». Зал шикал. Зал возмущался. Сашка продолжал, давая ценные советы «ну хто ж так бьёт, тетеря!» и нам казалось, что индийский хулиган вздрагивал и недоумённо озирался – где ему кричат? Нас выгоняли с сеанса, а мы закатывались от смеха. То у Сашки беда: поругался со своей девчонкой. Поехали, помирите, а, ребзя? Куда? Да тут рядом. Три дня лесом, два дня полем, в новостройки. Время одиннадцать, транспорт уже не ходит, в такси все не поместимся, значит – пешком. По дороге нас догнал одинокий троллейбус с табличкой «до депо».

Вадим на светофоре постучал в дверь:

– Эй, друг, подвези!

И ведь поехали, не веря своему счастью. В пустом троллейбусе, с ветерком, с песнями. Выгрузились на остановке, индейцами прокрались под кусты заветной пятиэтажки и ну орать: «Зо-я! Зо-я! Выходи!» – пьяные от веселья, юности. Пьяные без вина. Лёшка запел. Вадим засвистел. Мы с Алинкой уши закрыли, а сами глазами по улице шарили, пути отхода искали. Боялись, что как вызовут сейчас люди наряд, будет нам и Зоя, и серенады. Сашкина невеста спустилась от греха подальше, благо без родителей. Помирили, ура! В общем, не июнь, а мама – анархия, папа – стакан портвейна!

«24 июня. 23-00.

Только что вернулась, Дневничок! Из деревни, да. Из Донского, прикинь? Вчера поехала. Всё-таки. Аж не верится. Но отец пристал, надо помочь, надо помочь. Да и по Лене соскучилась, по племяшкам! Мы как дали стране угля – сорнякам прикурить, а «колораду» просраться, а потом. Потом на дискач ходила. Угадай, с кем? Да я и не собиралась, туда идти честно-пречестно. Но встретила…», – я не дописала: раздался длиннющий звонок в дверь. Подскочила от испуга, уронила ручку. Папа – на сутках, Алинка – на свидании. Брат с Машкой уже уехали. Кто бы это мог быть, так поздно?

– Так вот как городские девчонки живут. А чё одна? – мне показалось, что Вадим заполнил собой и лестничную площадку, и коридор. Я растерянно замычала, но он и не слушал в общем-то. – Принимай сюрприз. Смотрю, стоит на перроне – «вся в слезах и в губной помаде перемазанное лицо».

Вадик чуть сдвинулся в сторонку – заплаканная Алина. Здрасте-приехали. Да что ж ещё случилось!

– Заходите уже, – зашипела я, не хватало собрать соседей здесь для полного комплекта, и папа завтра узнает всё, что они думают о его дочери, и о нём самом. Ничего нового, конечно, но хотелось бы обойтись в этот раз, настроение не то.

Ребята наконец ввалились в квартиру. Пока Вадим разглядывал комнату, по-хозяйски, не стесняясь, я утащила Алинку на кухню. Поставила чайник на плиту, достала стаканы, банку с сахаром.

– Что?!

Как много кроется в одном коротком слове. Подруга сразу поняла о чём я спрашиваю, и без предисловий приступила к делу.

«26 июня.

Я не понимаю, что с нами не так, Дневник? Ну, ладно – я. Столько эпитетов слышу про себя с тех пор, как ни стало мамы. Бледная – краше в гроб кладут. И отец не кормит меня  (тут он сам виноват, вечно зовёт меня «худай-берды» при других), и с таким папашей я пойду… ой, да куда я только не пойду и по каким только дорожкам – кривым, косым, покачусь, сопьюсь. Плюс стесняюсь до слёз, трусиха, лентяйка – наборчик «найди и выбрось», но – Алинка! С ней что? Красивая – мама-не горюй! Умная. Уверенная в себе. Глаз не отвести. Вокруг неё вьётся парней – успевай отмахиваться. Но как до серьёзки доходит – всё мимо кассы. Кого ни возьми. И тут появился Лёша. А он!»