Довести дело с Петром до конца Юрий Петрович считал своим делом чести, и уже через неполную неделю вся картина произошедшего была им установлена доподлинно. Найдены также заказчик и исполнитель преступления, на которых, без всякого нажима на них, указали сами ребята.

Они же «не под протокол» рассказали капитану о единоборстве с Серым, в котором выстоял, не испугавшись ножа, Пётр.

Сейчас, открывая двери городской больницы, начальник колонии рассуждал о том, что парня по-настоящему уважают его собратья по несчастью, а это дорогого стоит для тех, кто находится за колючей проволокой!

Что, наверное, такое мужество самого заключённого может значить для дела воспитания вчерашних трудных подростков намного больше, чем любая другая воспитательная работа, проводимая в колонии.

Но более всего капитана грела мысль о том, что он скоро увидит Элю, о которой не переставал думать все прошедшие дни, и о том, что у него для неё припасён очень приятный сюрприз!

На базе его колонии, в качестве эксперимента, который начала проводить с малолетними преступниками Москва, будет организована колония-поселение. Он уже получил соответствующее распоряжение. А это значит, что, выздоровев, Пётр сможет свободно перемещаться по всему городку и только ночевать за колючкой!

«Вот Эвелина обрадуется!» – внутренне улыбался Юрий Петрович.

Накинув халат, он стремительно поднялся по пролётам лестницы и уже через мгновение распахивал дверь знакомой палаты реанимации.

За дверью было пусто. Кровать, на которой ещё несколько дней назад лежал раненый Пётр, была убрана…

***

– Владимир Вячеславович, мастер участка Борис Акимович докладывает мне, что вы не соблюдаете правила безопасности, установленные для всех рабочих на стройке, – без предисловий, вместо утреннего приветствия огорошил едва вошедшего в кабинет Копейкина Руднев. – Работаете на высоте без страховки, словно вы не рабочий, а канатоходец!

Он сидел за столом, на котором были развёрнуты схемы возводимых сооружений, в окружении инженеров-наладчиков и начальников участков, головы которых как по команде повернулись в сторону вошедшего молодого человека.

– Работа на высоте не терпит расхлябанности! – недовольно продолжил начальник, буравя молодого бригадира монтажников холодным взглядом серо-стальных глаз.

Парень, хорошо знавший, как и все старожилы на стройке, что если главный инженер обращается к кому-то по имени и отчеству, то есть официально, то это не предвещает ничего хорошего.

– Но вы ведь сами просили поторопиться… – попытался оправдываться Копейкин.

– Поторопиться, да! – Щёки начальника побелели от возмущения. – Но не в ущерб установленным правилам! Не за счёт безрассудного риска! Вы ведь не новичок, прошли службу в Военно-морском флоте, плавали на боевом корабле. А значит, не понаслышке знаете, что такое флотская дисциплина. Так почему же здесь, у нас, грубо допускаете нарушение дисциплины трудовой? Кто вам это позволил?!

Парень молчал, понимая, что говорить что-либо в своё оправдание бесполезно – начальник прав на все сто, и, опустив глаза, покорно изучал чёрные отметины на фанерном полу, оставленные сапогами прорабов на многочисленных утренних планёрках под руководством главного инженера.

– Своё бригадирство передадите Якименко, – после некоторой паузы отдал распоряжение Руднев уже другим, более спокойным тоном, немного успокаиваясь. – Исправите своё поведение, тогда посмотрим! А пока поработаете рядовым монтажником!

– Ну, что там? – с тревогой спросили своего бригадира монтажники, когда тот вышел из кабинета начальника в коридор.

Они, конечно, не могли не слышать, что беседа их бригадира с главным инженером строительства проходила на повышенных тонах. Но о чём конкретно шёл разговор, они никак не могли разобрать. Слишком уж шумно было в коридоре от бесконечного хождения рабочих взад и вперёд и беспрерывно хлопавшей входной двери!

– Да, в общем, ничего особенного, – ответил Копейкин, стараясь держать себя в руках и демонстрируя своим бывшим уже подчинённым полное безразличие к своей отставке, – просто отстранил меня от руководства бригадой, только и всего! Теперь ваш начальник Якименко.

– Вот это да! А ты как же?

– А я уеду отсюда к чёртовой бабушке! – всё же не выдержал молодой человек, и в его голосе послышалась глухая обида.

***

– Успокойтесь, дорогой мой Юрий Петрович! Просто вашему питомцу стало значительно лучше, и мы перевели его с матерью в обычную двухместную палату, – улыбнулся главный врач взъерошенному капитану, влетевшему в его кабинет будто вихрь, и предложил: – Спиртику не хотите ли? Вам нужно успокоиться!

– Да, вообще, было бы неплохо! – признался капитан, вытирая пот со лба и грузно опускаясь в кресло. – Что-то я устал и совсем забегался…

– Да уж! – с хитринкой взглянул на него старый доктор. – Под глазами синяки!

Он давно уж заметил чрезмерно повышенный интерес офицера к судьбе обычного осуждённого и его привлекательной «матери». Но корректно молчал об этом.

Медик деловито достал из стеклянного медицинского шкафа склянку средней величины, более напоминавшую бутылочку с физраствором, только без деления на граммы, и два нестандартных шкалика и, мельком взглянув на капитана, с гордостью сообщил:

– Чистый!

Начальник колонии даже не повёл бровью.

– В смысле как наливать-то? С водой разбавлять или… – не понял доктор.

– Или… – негромко поддержал предложенный лексикон офицер и пояснил: – Мы на фронте спирт по-другому не пили.

– Ну а я, если позволите, всё-таки себе водички плесну! – посерьёзнел пожилой человек, с уважением взглянув на своего давнего знакомого. – Честно говоря, я и не предполагал, что вы фронтовик, Юрий Петрович! – признался главврач.

– Думали, что я всю жизнь как крыса по тылам бегал и зеков стерёг? – горько усмехнулся начальник колонии. – Ну уж нет! Было дело! Протопал в пехоте от стен Ленинграда до Праги, пока второй раз не ранило. Потом с полгода по госпиталям… А когда вышел, отправили сначала на долечивание в тыл и уж потом списали. Война ведь уже заканчивалась.

– Но почему ж вы тогда награды не носите? – кивнул на милицейский китель без наград пожилой доктор. – Думаю, у вас – боевого офицера – они наверняка есть!

– Есть, конечно. Только на милицейскую форму не надеваю. А на фронте… – задумчиво протянул Юрий Петрович и замолчал на время, собираясь с мыслями и вспоминая о чём-то. – Не всё было гладко в моей фронтовой биографии, – наконец признался начальник лагеря. – Лишали меня моих наград, да и самого офицерского звания. Войну начинал старшим лейтенантом, а вскоре попал в штрафбат простым солдатом. Искупать вину кровью отправили, так сказать. Первый раз нашу штрафную роту, набранную из таких же бедолаг, как и я, бросили в прорыв под Нарвой. Тогда из роты, которой командовал бывший комдив, осталось в живых человек десять-двенадцать. А меня легко ранило. После госпиталя восстановили в воинском звании и назначили командиром одного из штрафных батальонов Второго Прибалтийского фронта и в феврале сорок четвёртого бросили в атаку на укрепрайон под Псковом. После тех боёв, где я не получил и царапины, батальон полёг почти полностью и был расформирован. А меня исключили из штрафников. После уже вернули всё и даже вторым орденом Красной Звезды наградили.

– За что же вас в штрафники-то отправили?

– Это долгая песня, мой дорогой доктор, – грустно улыбнулся капитан и предложил, поднимая свой шкалик: – Ну, вздрогнули!

Мужчины со звоном чокнулись и выпили.

Иван Самуилович (так величали главного врача клиники) осушил содержимое своего стаканчика и, молча поднявшись, прошёл в смежную со своим кабинетом комнату. Через минуту он вернулся оттуда, неся в своих руках пухлый типографский конверт светло-коричневого цвета, который положил на стол перед капитаном.