Вовка закурил, затянулся так крепко, что чуть не потекли слёзы.

– Расстреливать надо гадов, что такое творят. Жену лишили мужа, детей – отца, – вздохнув, тихонько просипел дядя Петя.

– У него и дети есть?

– Двое вроде. У Палыча надо спросить.

Вовка заметил в толпе нескольких детей, но они и не подходили к гробу, будто им всё равно. Значит не его дети – чьи-то. Своим вдова видимо и не сказала ещё. Рано им знать о смерти.

Сердце ёкнуло, но Вовка старался не показывать волнения. Он курил, притаптывал ногами опавшую листву, глядел, будто боясь пропустить что-то важное.

– А это кто? – спросил Вовка, кивнув в сторону компании, стоявшей поодаль.

Дядя Петя пожал плечами:

– Может сослуживцы… – ответил он.

Покойника взгромоздили на плечи и понесли. Сами, без помощи могильщиков. Пронесли мимо Вовки, и он замер, затаив дыхание. Поставили гроб рядом с могилой. Покойник лежал в костюме, который казался на размер больше, и в чёрных кожаных перчатках на скрещенных руках. «Какой молодой, – думал Вовка, – наверняка даже тридцати нет».

Женщина, которую Вовка нарёк матерью мёртвого, громко плакала, когда накрыли крышкой. Серые морщины на лице удлинялись от напряжения. Ту, что Вовка прозвал вдовой, обнимал Палыч, затем отпустил, и она обняла предполагаемую тёщу.

Верёвками опустили гроб в могилу. У Вовки болели ладони, он морщился. Стараясь удержать, спускал плавно, пока гроб не упёрся в дно.

Бросали гвоздики – символ смерти. Единственная красная вещь здесь. Красная как кровь. Стояли, ждали чего-то. Не успели наговориться с покойником. Но они и не успеют. Будут говорить в кафе или дома за закрытыми дверьми, со стопкой в руках, не чокаясь, и потом ещё долго-долго, пока не забудут, или сами не окажутся здесь в костюмах и таких же коробках, окружённые родственниками.

Затихли. В тишине скрипели голые деревья, и слышен был шёпот двоих. Вдова говорила Палычу:

– В доме нашли кое-что. Зелёный фонарик, а на нём отпечатки.

Взгляд Палыча блеснул. Он уставился на Вовку, прямо в глаза. Вовка ослаб, всё вокруг поплыло, превратилось в кашу.

– Я не уверен, – ответил Палыч, – но, кажется, я знаю, чья это вещь.

Чёрные одежды закружились, загалдели, словно пчелиный рой. Кто-то из гостей ткнул в Вовкину сторону пальцем, другой схватил за руку – Вовка не видел, кто. Он рванул руку, спотыкаясь, пустился вон, но его уже крепко держали. Поднялись крики, высокие женские голоса смешались в сплошной вой, и вот Вовка уже лежал на земле – грязной, как и он сам. Кто-то всем весом навалился сверху и Вовка вскрикнул.

Потом он ехал в машине на заднем сиденье. Рядом сидел кто-то, и Вовка не смел взглянуть на него. Он видел крепкие руки со вспухшими венами – сидящий рядом хрустел костяшками. Больше молчали, но иногда водитель что-то спрашивал. Вовка слышал лишь обрывки, но запомнил имя, по которому тот обращался: Семён.

Вовку вели по коридору, нет, даже не вели, он шёл сам. Шёл по серому полу из гранитной крошки мимо коричневых дверей кабинетов, мимо людей в форме, что здоровались то с Семёном, то со вторым человеком. Его посадили на скамейку рядом у двери с табличкой «Старший следователь капитан Багрянцев А. Н.», и Вовка ждал, казалось, целую вечность, а когда Семён вышел вместе с краснощёким толстым офицером, повели ещё куда-то.

Втолкнули в пустой кабинет с небольшим плоским окошком. Посередине стоял стол и два стула, а сбоку, рядом с ржавым радиатором – скамейка.

– Принеси вещдок! – сказал толстяк кому-то позади Вовки и усадил его на стул спиной к двери. – Меня зовут Анатолий Николаевич, я старший следователь.

Вовка кивнул.

Капитан сел напротив и положил на стол серую папку. Достал документ.

– Выкладывай, что в карманах.

Вовка стал рыскать немыми пальцами по карманам. Достал ключи, старый кнопочный телефон, конфету «барбарис», скомканный чек из магазина и ламинированные водительские права.

Толстяк схватил права и стал что-то переписывать. Пододвинул документ к Вовке, оставив на нём волнистые следы от потных ладоней, и сказал:

– Прочитай и подпиши.

Вовка взял ручку и дрожащей рукой накарябал некое подобие подписи.

– Что, читать не собираешься?

Вовка помахал головой. Он уже знал, чем всё закончится, чувствовал всей кожей. Ощущал холодок бетонной камеры, но надеялся, что правосудие не будет слишком жестоким с ним, что его словам поверят, ведь он скажет правду.

– Ладно, Вова, дело твоё. Знаешь, почему ты здесь?

– Знаю, – ответил Вовка и почувствовал, как в лицо бросилась краска.

Подкатили слёзы, и он разрыдался прямо там, перед толстым полицейским, посреди пустого кабинета. Горькие слёзы душили его, он задыхался и всхлипывал. Собственный голос ему казался тонким, совсем ребяческим, жалким…

– Ну-ну, думать надо было, а не рыдать, Вова. Теперь уж слезами делу не поможешь.

Спины коснулся сквозняк из открытой двери и в расплывающейся от слёз картинке Вовка увидел, как мимо проплыло зелёное пятно. Он вытер лицо и разглядел свой фонарик в полиэтиленовом пакете.

– Твоё?

Вовка обречённо кивнул, опустил голову и громко потянул носом.

– Молодец, что сотрудничаешь. Это хорошо. За поступки надо отвечать!

Багрянцев положил фонарик на стол, сложил руки в замок и сказал:

– Мы сейчас пойдём с тобой снимать отпечатки пальцев, понял?

Вовка кивнул, и они двинулись по коридору. Кабинет находился почти в самом конце, у пожарного выхода.

Теперь Вовкой руководили, словно марионеткой. Молодой полицейский измарал его руки во что-то чёрное, каждый палец отдельно отпечатал на белоснежном бланке со специально отмеченными местами, затем одну и вторую пятерню разом.

Вернулись в тот самый кабинет, на то же место. Теперь к ним пришёл ещё один полицейский. Он покашливал, растирал красные глаза и выглядел измученным, как и сам Вовка.

– Ваня, записывай каждое слово, – сказал Багрянцев коллеге. – Ну что ж, начнём: Вова, скажи мне, только честно, с Мамаевым в сговоре был?

– С кем? – он не сразу понял, кто это, хоть и видел памятники с этой фамилией рядом с сегодняшней могилой.

– Не прикидывайся! Полицейский, которого ты убил.

– Нет-нет, поверьте мне, я никого не убивал.

– Как не убивал?

– Это не я.

– А кто? Твой подельник?

– Нет.

– Вот те на! Ну хорошо, Вова Кузьмин, рассказывай, как всё было с самого начала.

И он стал рассказывать, глядя на стол – там он отыскал неглубокую выщербину, за которую зацепился взгляд:

– Мы с Митяем решили ограбить ведьму…

– Погоди, Митяй – это кто?

– Это мой друг.

– Полное имя!

– Дмитрий Сергеевич Логвинов.

– Хорошо, продолжай!

– Так вот, мы с ним решили ограбить ведьму. Ночью разбили окно, залезли к ней, обыскивали дом, но вдруг услышали шум. Я заметил, как кто-то пробирается внутрь и огрел его первым, что попалось под руки.

– Медной статуэткой?

– Наверное, я не помню, было темно. Мы посадили его на стул и связали. Митяй и правда хотел замочить его, но я вдруг заметил на улице ещё кого-то. Женщину. Она стояла с ножом и пялилась прямо на нас.

– Стояла с ножом?

– Да, как приведение.

– Описать можешь?

– Смуглая, тёмные длинные волосы – наверное, по пояс. Она бросилась к нам, и мы слиняли, выпрыгнули в окно. Утром я пошёл на работу, и Палыч сказал мне, что мента… простите, полицейского убили.

Толстяк взглянул на коллегу.

– Палыч, должно быть, кузен Мамаева, – сказал тот Багрянцеву, а затем обратился к Вовке: – вы работаете вместе?

– Да.

– Ох, какое интересное совпадение, вы проникли в дом, связали человека, который тоже решил проникнуть в тот же дом, а потом просто убежали, испугавшись бабы с ножом? – Багрянцев грохнул кулаком по столу. – Давай не дури мне!

– Но я говорю правду…

– Ты сам-то веришь в свою правду? Ладно, где твой друг, этот… Митяй? Где живёт?

Вовка назвал адрес. Багрянцев вышел и вскоре вернулся. Он продолжал терзать его вопросами, выворачивая их и так и этак, чтобы найти лазейку в его словах, ждал его ошибку, чтобы словить на лжи, но Вовка повторял одно и то же.