– Убили какие-то суки. Ленок, жена его, вчера звонила. Несколько минут просто плакала в трубку, а потом попросила помочь с похоронами.

Вовка ощутил ещё один удар по темени. На этот раз пришибло его крепче прежнего. Он не сумел выдавить из себя ни слова, а просто стоял и смотрел куда-то вдаль, на могилы, на памятники, слушал плач, доносящийся от процессии.

Он очнулся, когда позвали помочь донести гроб. Вовка занял место слева. Он не чувствовал тяжести на плече, не чувствовал ног. Ему даже казалось, что не он помогает нести гроб, а наоборот, гроб помогает ему не упасть, направляя в нужную сторону.

Гроб привёл Вовку к могиле. Комья пахнущей сыростью земли вперемешку с корнями, опавшей листвой и мусором лежали грудой рядом с вырытой дядей Петей и Палычем могилой. Снова поставили табуретки, снова опустили гроб. Снова толпа прощалась.

Гроб закрыли. Дядя Петя достал гвозди и стал заколачивать. С каждым ударом что-то внутри Вовки содрогалось. Он вдруг представил, что хоронят его. Его накрыли крышкой, его заколачивают, опускают в яму, засыпают тяжёлой землёй. Только никто не придёт на его похороны. Ну разве что Митяй, и то не факт.

Сколько себя помнил, особенно в приюте, Вовка был лучшим другом для Мити: отдать последнюю котлету в столовой или ввязаться в драку – легко, прикрыть, когда он курил траву в прачечной – это мы можем, грабануть ведьму – ну конечно, Митя, Вовка всегда с тобой! Только вот не мог он вспомнить, когда Митяй в последний раз был другом ему. А был ли вообще?

От Мити всегда были одни неприятности, и эта, последняя, казалась роковой. Они, могильщики, закапывали яму и Вовка, загребая лопатой сырую землю, представлял, что лежит там внизу, а тут, вместо него – его друг.

Могилу закопали. Родственники пошли за венками, а Вовка с Палычем отправились в машину за крестом – вспухлая земля должна осесть, чтобы ставить памятник.

Палыч отвязал синий тент и забрался в кузов Газели.

– Вов, дай фонарь, – попросил он и протянул руку из кузова.

Вовка пошарил по карманам куртки, поискал в комбинезоне. Фонаря нигде не было.

– Посеял?

Вовка пожал плечами.

– Никакого проку от тебя! – воскликнул Палыч и махнул рукой.

Ворча что-то под нос, он выволок на свет один крест – не тот. Следующий – тоже не тот. И только третий оказался нужным. Вовка подхватил крест, закинул на плечо и потащил к могиле.

В планах на день было ещё пять могил, и две установки памятников. «Ну что ж, хоть отвлекусь немного, – думал Вовка, устанавливая крест. – Этот день уже не может быть хуже».

Керченский проснулся от собственного кашля. Взглянул на часы: 5:46. За окном только начинает светать, дымка стелется, оседает на стекле мелкими каплями, тихонько барабанит по карнизу. Он потянулся, прохрустел спиной, поднялся, откинув одеяло в сторону. Липкий пот, покрывавший тело, только что был горяч, а теперь зябко холодил.

Ещё несколько минут он просидел, опираясь локтями о колени и собираясь с силами, но из дверного проёма показалась морда Кэпа – крупного лабрадора. Он принюхался и аккуратно подкрался к хозяину, просунул голову ему под мышкой и лизнул в лицо.

– Это ты, жёлтый пёс, ну привет!

Пёс положил голову ему на колени и с грустным взглядом уставился ему в лицо.

– Что, гулять хочешь? Братишка, ты погоду видел?

Кэп гавкнул.

– Ну и?

Пёс крутанулся вокруг своей оси и снова гавкнул.

– Ладно, ладно, малыш, щас пойдём, надо только умыть морду лица.

Керченский вернулся через пару минут, надел спортивные штаны, накинул куртку и повёл пса на улицу. На выходе из подъезда он присел рядом с собакой, очутившись лицом к морде, и сказал:

– Только ты не долго, хорошо? А то у папочки кости болят.

С этими словами он отпустил пса, а сам уселся на лавочку у дома, наблюдая, как Кэп поливает деревья и носится из стороны в сторону. Эту собаку подарили ему родители. Иван вспоминал, как отец хлопнул его по плечу и сказал: «Ну, бабы у тебя нет, так хоть за собакой будешь ухаживать». Иван криво улыбнулся и взял щенка на руки. За два года щенок вымахал до размеров карликового пони, стал есть как лошадь и какать как слон. Керченский с этим свыкся, но теперь ухаживать за собакой стало тяжелее. Работы в последнее время прибавилось, да и самочувствие оставляло желать лучшего.

Пёс вернулся счастливый, вертел хвостом, прыгал, пытался играючи ухватить хозяина за руку.

– Ну нет, дружок, играть я с тобой не буду.

Дома Керченский вымыл ему лапы и отпустил.

– Кушать хочешь? – он потрепал пса за ухом. – Кушать хочешь, мой маленький, да? – сюсюкал он.

Пёс залаял и завилял хвостом.

– Тс-с-с-с, соседей разбудишь, – прохрипел Керченский и пошёл на кухню. Пёс последовал за ним, цокая по паркету когтями.

Иван открыл холодильник. Там лежал кусок усохшего сыра, и стояла сковорода со слипшимися макаронами.

– Чёт не густо! Тебе, братишка, сегодня надо перебиться сухим.

Он выскреб остатки вчерашней каши из миски пса и вымыл, затем насыпал ему сухого корма. Поменял воду, похлопал по золотистому боку и зашагал в ванную.

День только начался, а Керченский чувствовал, будто отработал полсмены, причём с кучей трупов и ещё большей кучей родственников этих трупов. Он прыгнул в свой новенький Форд Фокус, который купил вскладчину с отцом, и покатил на работу, стараясь не гнать. Оглядывался по сторонам, боясь пропустить знак или не заметить жёлтый свет светофора, ведь в последнее время был рассеян: терял вещи, проходил мимо знакомых людей, не замечая, как с ним здороваются, спотыкался на ровном месте.

Ступив на порог кабинета, Керченский даже не успел выпить кофе, как Багрянцев бросился к нему, обхватил за плечи и с широкой улыбкой повёл к выходу.

– Служба не ждёт! – говорил он, поднимая вверх толстый красноватый палец.

– Куда мы? – спросил Керченский, усаживаясь в служебную машину.

– На место преступления, конечно, куда же ещё?! Ты что думал, повозился вчера с трупами – и всё?

– Нет, но…

– Никаких «но», Ваня! Заводи.

Керченский завёл машину, и они двинулись к дому ведьмы. По дороге под мерный шум дождя и скрип дворников Багрянцев рассказывал:

– Понимаешь, Ваня, тут дело тонкое, надо разрабатывать версии, теории, так сказать, как произошло преступление. У нас и с первой жертвой не очень-то понятно, а тут ещё и вторая прибавилась. А два тела – это тебе не хухры-мухры и не это самое! К тому же у меня сегодня с полковником была беседа, Мамаев – не просто Васька с подворотни, а мент, пусть и не при исполнении. Короче, Ваня, будем думать, кто и как это сделал.

– Так точно, товарищ капитан!

– Кстати, помнишь, я вчера фонарик нашёл у разбитого окна?

– Фонарик? Нет, видел, что вы что-то забрали, но что конкретно…

– Плохо, Ваня, надо замечать! Ну да ладно, – Багрянцев махнул рукой, – это придёт с опытом.

– Так что с фонарём?

– Отдал на экспертизу. Сняли отпечатки. В базе их нет, но они совпадают с отпечатками на статуэтке, которой Мамаев, по всей видимости, получил по голове – так говорят судмеды. Кстати, нашли следы обуви ещё одного человека. Спортивная обувь! Так что кроме Мамаева было ещё двое.

– А с ножом что?

– Он весь в крови, отпечатки не сохранились, да и хрен с ними. Бабку убили тем же ножом.

Керченский кивнул.

– Знаешь, что странно, Ваня? Этот человек не светился в базе, а значит, скорее всего, ни разу даже с мордобоем не попадался, и тут тебе на! Убийство, да ещё и двойное!

Перед домом Багрянцев решил перекурить. Керченский пошёл внутрь. На месте, где сидел Мамаев, остался стул, кое-где на полу – на стыке жёлтых половых досок и возле плинтуса – ещё виднелись следы крови. В комнате всё ещё витал тяжёлый дух смерти, так что Керченский решил открыть окна.

Вошёл Багрянцев:

– Так, Шекспир, нам сейчас надо вместе составить предположительную картину произошедшего. Разыграем трагедию?