Распахнули они перед мной дверь – заходи, добрый человек, прокатимся. Я и зашел.

Никакой тюрьмы внутри не было, и камбуза, сиречь – кухни, тоже. Но я не разочаровался, потому что кресла из дерматина лучше, чем нары. Да и запахи кухонные мне не нравятся, если это не мои запахи, не с моей кухни. Запахов здесь тоже не было, словно все бомжи Сиреченска неожиданно записались в чистюли, как Тихон с вокзала. Тот, конечно, крендель еще тот. Тот еще тот, короче. Крендель Тихон, приятель мой. О Господи, выворот мозга…

Внутренности полицейской машины были заточены под умеренно-комфортное пребывание работников самой полиции, и под относительно-ужасное для посетителей. Это было видно по решетке, призванной отделять власть от народа. Народ грузился в свое, народное, отделение через задние двери, а власть имела возможность изучать поведение погруженных через широкие клетки решетки из сварного металла. Я подумал, что в Питере, культурной столице, подобные решетки наверняка кованные, как ограда Летнего сада. А у нас, в провинции, увы, ширпотреб.

– Что, хочешь туда? – рассмеялся мой новый товарищ, красивый полисмен, – Смотрю, ты так на решетку уставился. Это не для тебя.

Ну вот, а я только раззадорился почувствовать себя, например, диссидентом. У нас на рынке набор продается: фонарный столб, наручники и маленькая решетка. Можно у себя в квартире разыграть непослушание: привинтить к паркету столб, а ля фонарный, полазить по нему, покричать. Только надо заранее договориться с женой, чтобы стащила со столба, надела наручники – они бутафорские, пластиковые, на случай, если ключик потеряешь – и на балкон, за решетку. Соседи видят, что ты на балконе, значит, по столбу лазил, тренировался ругать Госдуму.

– Не хочу, – признался я в нелюбви к несвободе – Просто решетка понравилась… как элемент дизайна.

Полицейский скорчил понимающую рожу. Я тоже такую могу. Мне он даже еще симпатичнее от этого стал.

– Да, она у нас тюнинговая, у нас вообще все тюнинговое. Залазь. Тебе не туда, тебе сюда. Если хочешь, можешь решетку потрогать, приобщиться, так сказать, к дизайну, не только глазами.

Я залез внутрь машины, из вежливости тронул пальцем решетку, приобщаясь к дизайну. Дизайн был с утра холоден, неуютен, и я порадовался, что имею возможность грузиться в эту машину именно через полицейскую дверь.

Полицейские которые двое попроще, уселись впереди, предоставив нам, арийцам, широкий ряд кресел сзади. Мой провожатый затворил дверь и аккуратно приземлился, оставив между нами пустое кресло. Это было вежливо, я мысленно его поблагодарил. В таком месте каждый маленький элемент свободы ощущается как особый подарок.

– Трогай, Витя, – сказал мой друг, и обратился ко мне, – Он тоже Витя. А я Артур.

И протянул ко мне руку для пожатия. Я подал. Рука его была больше моей, крепкая, но не как у дураков. Военные, полицейские, пожарные, и прочий брутальный пипл, очень любят сжать твою руку, бравируя мышечной массой, чтобы косточки хрустнули. При этом они смотрят тебе в глаза, наслаждаясь моментом боли. А в глазах бегущая строка: «Вот я-то мужик, а ты кто?»

– Спасибо, Артур, – сказал я, – А я Виктор, ты уже знаешь.

– Знаю, – сказал Артур, – А за что спасибо?

– За то, что руку не сломал, – сказал я.

Милиционеры впереди заржали. Не сомневаюсь, они прислушивались к нашей интеллектуальной болтовне, чтобы скрасить, так сказать, суровые будни нелегкой своей службы.

– Молодец! – громко сказал водитель, – Артур, твоя компашка, да?

– Ты у него спроси, Артур, он может тоже на рояле играет, – посоветовал другой, обернувшись.

Глаза у него были веселые, и я понял, что шутка моя удалась. Она была, так сказать, в русле их профессионального понимания. Это было хорошее начало, и я порадовался за себя. Теперь, если окажется, что это я виноват в том, что Ленни спихнула с трассы Багиру, мне дадут меньше срок, и в камере не обидят.

Артур махнул на него рукой – сгинь. Тот отвернулся, продолжая смеяться. Это было красиво – вроде и сгинул, но достоинство сохранил. Ах, какие замечательные люди, ну надо же. Теперь понятно, почему диссиденты так любят кидать в ОМОН мелкие камешки и босоножки. Им просто хочется стать поближе к лучшей части нашей полиции. Ненадолго, на пару ночей в каталажке.

«Скорая» выезжала из парка направо, а мы махнули налево. Мы ведь не жертвы, мы наоборот, сами кого хошь. Сделав нам ручкой, красавцы городские дубы остались за оградой, мы же покатили в сторону моста. Отделение на Южной я знал, как ни странно. Не потому, что были причины, а просто память хорошая. У меня много чего в голове исключительно из-за качественной, подходящей по размеру, памяти. Она у меня не выпячивается, не торчит из ушей, но карту местности хранит, как медяшки в кубышке. Так что, я мог не отвлекаться на вид из окна, уделив внимание сидящему возле меня человеку. Что-то мне подсказывало, что неспроста он возник в моей жизни, да еще и в такой переломный момент. Перелом – не всегда плохо, не так ли? Это не я пытался ткнуть ножиком в нелюбимую суженую, не я двинул в затылок бывшую подружку, и не я буду тем человеком, что станет препятствовать следствию. Надо же поймать… Ленни, наверное.

Жалко Багиру.

– Хорошая девчонка, – сказал Артур.

– Хорошая, – согласился я, – Ты что, мысли читаешь?

– Редко, – признался Артур, – Просто понятно, о чем все сейчас думают.

– Я о завтраке думаю, – признался полицейский, сидевший на месте штурмана.

Артур, оказавшийся к нему вполоборота, хмыкнул.

– Кто бы сомневался, – сказал Артур, и повернулся ко мне, – Это у него защитная реакция на происходящее.

– Понимаю, – сказал я, – Стресс заедает.

– Ага! – обрадовался штурман, – Заедаю! Именно! Так что, Артур, с тебя гамбургер!

Что у них за игра такая, по которой Артур должен гамбургер, узнать мне не удалось. Артур отмахнулся от претензий, запросто их проигнорировав. Это вообще было не совсем уместно, думать о жратве, когда мы, сидящие сзади, благородно печалились о бедной Багире. А я, вдобавок, печалился еще и о своей черствости, и о дуре Ленни. Ведь это не совсем невероятно, что Ленни стукнула Багиру. Она может. После того, как меня едва не того, она всё может.

Она вообще дура. Я ей, кстати, на это давно намекал. Да и она мне давала не раз понять, что это из-за меня солнце вечером заходит, лишь мне не светить. Помню, однажды…

– Давно с ней знаком? – профессионально вмешался с мои размышления Артур, и я вспомнил, что он, все-таки, на работе. Пришлось отвечать.

– Год… нет, два, – сказал я, и добавил, чтоб не спрашивал, – Были какое-то время вместе. Потом разбежались.

– Не жалеешь? – спросил Артур.

Это был слишком прямой вопрос для столь шапочного, пардон – фуражечного, знакомства. Это как залезть в мои чувства с ногами… да не «как», а точно с ногами. Я замешкался, и Артур, экая же тонкая душевная организация у наших ментов, сдал назад.

– Извини, – сказал он, – Георгиевич говорит, все хорошо будет. Там не слишком серьезно, но неприятно. Слушай, чего я вокруг да около… Ты мне сразу скажи, что там могло быть? Уж очень нам всем охота прихлопнуть ту сущность, что девчонку толкнула.

Сказал, и смотрит на меня, будто проверяет: я правильный ответ знаю, а вот ты не соврешь ли?

– Сразу и не скажу, – вырулил я, – На первый взгляд, Багиру вообще не за что трогать…

А на второй? Второй взгляд – это не взгляд, это уже домыслы, основанные на личном отношении к произошедшему. А оно у меня предвзятое, плюс фантазии насчет Ленни.

– Кстати, а почему «Багира»? Потому-что темненькая? – спросил Артур, – Как ты думаешь, надо ее семье сейчас сообщить, или пусть сама их наберет из больницы?

Я понял, это у него манера такая: задать сразу несколько вопросов, и наблюдать, как выкручиваешься. С какого начинаешь, какой пропускаешь. Эх, менты, менты… Не можете вы просто.

Очевидно, мне полагалось проявить инициативу, и самому позвонить. Это у Артура было на лбу написано.