Некоторые психологи уточняют: любви нет, есть попытки завершить детство. И мы выбираем такого партнера, который помогает нам сделать именно это. Джульетта пищала «Ах, моё Ромео!», а ей на самом деле просто надо было закрыть отношения с папочкой. И Шекспир уж закрыл, так закрыл. Нам есть за что ненавидеть психологов, вы не находите? Даже слово «партнер», уже оно само так принижает нашу романтическую любовь! Не муж, не жена, не любимая – партнер, как в настольном теннисе. Шарик туда, шарик сюда… Да за одного этого «партнера» всех психологов надо… даже не знаю, что придумать им в качестве наказания.

Кстати, слово «партнер» мне тоже не нравится. У соседа машина «пежо партнер». Сосед сантехник, возит в своем «партнере» унитазы, раковины и вульгарные серые трубы, по которым дерьмо течет. Эта машина представляет из себя спереди легковушку, а сзади будку для инструмента. В народе такая машина называется «пирожок». И когда сосед пихает в свой «пежо» сзади большую трубу, я тоже «прыскаю», а сосед злится, мол, интеллигенты ржут над трудящимися. Произойди сейчас революция, сосед напялит кожанку, возьмет «маузер», и я первым паду под карающим мечом пролетариата, аки классово чуждый, насмехающийся над трудовым потом, элемент.

Пирожок, пирожок… Лирика это все. Что касается женщин, то я далеко не всегда лиричен. Иногда я практичен, как молоток. И задача у меня весьма непростая – найти себе такую девушку, чтобы в ней ничего не было от маман. Совсем ничего! Потому что только тогда я стану свободным.

Рассуждая примерно таким образом, я добрался до горпарка. В бедных парках солнце сквозь деревья «сочится», а в нашем оно насквозь, с размаха, пробивало зеленые кроны. Не растратив на это дело ни капли энергии, оно обрушивалось на траву, вздыбливая ее, как приличный шампунь бодрит волосы в душе. Он солнечного удара трава вставала, как выпоротая по заднице, и танцевала до самого полудня.

Тут всё дело в деревьях. Когда они никакие – то и солнце к ним тянется никакое. Это вселенский принцип: подобное притягивается к подобному. Наши столетние колоссы столь великолепны, что лишь самые лучшие солнечные лучи получают право их осветить. И траве, счастливо расположившейся под колоссами, достается от славы деревьев. Вот же как интересно – махонькая, зелененькая, а получает, как телезвезда.

Чуть впереди, прямо на дорожке парка, мигала синим и красным полицейская машина. Я порадовался, потому что это снова город послал мне уверенности. Все-таки из того детского состояния, когда полицейские для тебя «менты», я давно вышел. Раз впереди такая машина, то бояться в этом городе совсем нечего. Уже подумывая, как я приветливо махну лапой слугам порядка, я ускорил шаг. Вдруг уедут, а я с ними так и не поздороваюсь.

Подойдя ближе, уточнил ситуацию: перед обычным полицейским микроавтобусом стояла «скорая». Я ее сразу не заметил за широкой спиной машины полиции. Бомжа, что ли, грузят? Даже такая печаль не могла своротить мое приятное настроение от присутствия людей с пистолетами. Подойдя к машине, я авансом надел на лицо улыбку.

Как раз между машинами и копошились ребята. Двое полицейских и три медика. Одетые в разноцветое, как цыгане: полиция в своих костюмчиках, медики в своих. Я поравнялся с ними, широко улыбаясь. Сейчас поздороваюсь, и им станет приятно, что сознательный гражданин ценит, так сказать…

– Проходите, – сказали мне, – ничего тут для вас интересного…

Это сказал не замеченный мною человек, никак не одетый. Не в том смысле, что голый, а просто без униформы. Я отметил это машинально, и тут же забыл про него. Мое внимание привлекло то, что лежало. Это была женщина, но не Ленни. И я вдруг почувствовал, что это очень хорошо, что не Ленни. Будто я шел все это утро, и боялся, что вот сейчас на тротуар из облаков выпадет Ленни. Или застонет в кустах с перерезанной шеей. Или…

Неужели я на самом деле пошел ее искать, эту дуру? Господи, ох уж эти глубины самого себя. Никогда не знаешь истинных своих мотивов, а еще с высшим образованием. С двумя. То он от мамы избавляется, то от жены, то наоборот.

Это была не Ленни. Это была совсем брюнетка в синем платье, она лежала на неуютной медицинской коечке, отвернувшись от меня в другую сторону. Не хотела меня печалить. В такой коечке трудно не опечалить. Это как веселое лицо сироты, выглядывающего из-за решетки детдома. Улыбайся, не улыбайся… Тут то же самое – раз ты в коечке, но можешь не улыбаться. На такую коечку не укладываются передохнуть.

Я отвернулся. Я знаю, что бывают космические проверки. Это когда у тебя все хорошо, и тебе предлагают удар – пропустишь, нет? Если пропустил, то как в игре с бросанием кубика откатываешься на несколько ходов назад. Если сейчас пропущу удар, то снова будет бессонная ночь. Хорошо, что это не Ленни.

– Эй, гражданин, – позвали меня, – подойдите.

Это был тот, в штатском. Ежу понятно, что он здесь главный. Главному не нужны регалии и костюмчики. Будь я главным, хотя бы в своей жизни, тоже ходил бы без погон. Не успел я подумать, что Ленни и была теми самыми погонами, штатский начал проявлять нетерпение. Очевидно, я не слишком шустро выполнял его просьбу.

– Прошу вас, – легкое нетерпение прозвучало в его голосе, – раз вы подошли…

– Я не подошел, – услышал я свои оправдания, – я мимо.

– Все равно, – сказали мне твердо, и я понял, что этой твердости их обучают. Не может простой человек так говорить в такой ситуации. Стояли бы себе, просто грузили труп в труповозку. Так нет же, меня задеть надо было. Ах да, эта бомжиха не труп. Но когда-то же она помрет, разве не так?

Захотелось крикнуть авансом «я не убивал!». Ага, скажут они, не убивал он… а где жена твоя Ленни? Тоже, скажешь, не убивал? Пушкину фантазируй про нож, а мы-то тебя знаем.

– Что все равно? – спросил я, чтобы не подходить ближе. Люблю и умею выстраивать барьеры из слов.

– Все равно, что мимо, – пояснил мне полицейский, плевать он хотел на мои барьеры, – Но раз уж вы здесь, то почему бы и не помочь…

– … родной милиции, – сказал я, дивясь собственному хамству.

Мне бы такого себя в прошлые ночи, так нет же – настольные часы задушил, чтобы в штаны не надуть.

– Точно! – обрадовался полицейский, – Я же вижу, что вы с восторгом, так сказать, предаетесь в руки, надеетесь и уповаете.

Мерзавцы, подумал я, но не очень зло. Какие же вы мерзавцы. Всё-то вы про нас знаете: и какие мы фильмы смотрели, и куда мы гулять ходим по утрам… избавившись от ненавистной жены.

Полицейский был настоящий ариец, моих лет, только выше, куда спортивней и улыбчивей. Можно сказать, что он был несколько ярче. Особенно на фоне валяющейся у его ног раненой тетки. Одет он был как простой советский парень, футболист и комсомолец. Плечами как два меня, на полголовы ближе к небу, грудастее – в мужском смысле этого слова, то есть, не в смысле висящих сисек. Руки у него были, как у меня ноги, и он даже рубашку специально носил такую, с жалкими рукавчиками, чтобы эти ноги торчали у него из плеч. Я даже на кисти рук глянул – не ноги ли там? Да вроде нет, как ни странно. Руки, и даже не сильно больше моих. Только он ими троих Ленни придушить может, а уж с кровати сбросить кое-чем…

Чего это я… Вполне возможно, что как раз там завидовать нечему. Говорят, качкам там нечем гордиться.

– Да вы не пугайтесь, – ласково, почти нежно, сказал он мне, явно меняя тактику.

От такого к себе отношения я покраснел еще больше. Я и так только что его туловищу позавидовал, даже не думал, что есть во мне такие гадкие мысли. Надо же, жинка только что сбежала, а он уже на парней заглядывается. Прав был дедушка Фрейд, когда говорил, что в каждом нормальном пацане живет, как бы сказать… непацан. Только нормальный пацан от себя это скрывает, отыгрываясь в компании на тех несчастных двух процентах, которые не скрывают.

Наверное, моя стыдливая краснота была им воспринята, как испуг. Но это лучше, чем правда.