Ночь. В доме тихо. Ребятишки на печи-повозились, пошептались, похихикали, и наконец-то затихли. Только Мане не спалось. Рядом посапывала Саня, подложив кулачок под щёку. Ваня раскинулся у стенки, хмурил во сне брови, временами прерывисто дышал. Маня усмехнулась-словно их пёс Трезорка, который во сне частенько так же дышит, а то и поскуливает, и лапы дёргаются, словно бежит. На печи было тепло, одеяло сбилось в сторону, но поправлять не хотелось. Маня глянула в щёлку занавесок-мамка у люльки сидит, задумалась. Люлька мерно поскрипывает, Нюрка спит, но задумавшаяся мамка продолжает её покачивать. А вот и запела тихонько. Сколько раз слышала Маня эту песню ночной порой.

Маня вздохнула-перед германской забрили тятеньку в солдаты. Четыре года прошло, а о нём ни слуху – ни духу. Мужики многие вернулись, а тятька сгинул, видимо, на этой проклятой войне. Как же мамке не тосковать. Трое детей, а теперь ещё и Нюрка в зыбке. Все в деревне знают, что Андриян снасильничал их мамку. Любил её с молодости, мамка их первая красавица была. Да и сейчас краше её нет в деревне. Сватов засылал. Да только тятька как узнал о сватах, в ту же ночь выкрал мамку и умчал на коне. Говорят, и сердились же дед с бабкой! Андриян то из богатой семьи, а Иван вечный батрак. Но пара красивая из них получилась. У тятьки бабушка цыганка была. И хоть тятька и волосом русый, и лицом не шибко смуглый, а кровь – то сказывается. Красивый, гордый-сколько девок по нему сохло, а он только Марину одну видел. А мамка продолжала напевать:

Скатилось колечко со правой руки,

Забилось сердечко о милом дружке.

Сказали-мил умер, домой не придёт.

Словечка не скажет, к груди не прижмёт…

Под тихую песню Маня опустила голову на подушку, и вскоре уже мирно спала.

Марина привычно покачивала люльку. Нюрка спала, но самой Марине не спалось. Тихо в избе, ребятишки на печи давно угомонились, вот и Маня затихла – совсем уже большая, скоро заневестится. Кто-же посватается-то? Отец сгинул, мать с полной избой ребят мал-мала меньше. Такую обузу не каждый на себя решится взвалить…

На четвертом году как-то вечером пошла на речку прополоскать бельё. Маня уже помогала во всём, да и Саня вытянулась, возле мамки крутится, тоже норовит помочь. А тут припозднилась со стиркой, вечереет-решила сама пойти полоскать, как девчонку одну отпустить за околицу? Прополоскала, поставила корыто рядом, присела на берегу, опустив усталые ноги в прохладную воду. Да и задумалась. Вера в то, что Иван жив, так и жила в сердце, но боль поутихла. Когда с утра до ночи крутишься, как белка в колесе, тосковать да горевать времени не много остаётся. Наконец очнулась от дум, подхватила корыто и пошла по тропке. Поднявшись на косогор, вздрогнула. На тропе кто-то стоял. В первый момент испугалась, а потом узнала Андрияна. Что он здесь делает? После неудачного к ней сватовства он довольно скоро женился, жил в Уяне, за 15 км от них. Правда, в эти годы без Ивана он часто стал появляться в их деревне, но мало ли какие дела у мужика.

Марина шагнула вперёд, но Андриян не шелохнулся. Она растерялась. Что-то было в его застывшем лице, что заставило её испуганно отступить с тропки. И тогда он подошёл, молча взял из её рук корыто с бельём, поставил в кусты. Она встретила его взгляд, такой мужской изголодавшийся… И тихий шёпот:

– Мариша! Любимая моя!

Руки его скользнули по плечам, погладили шею, приподняли лицо. И тело, так стосковавшееся по мужской ласке, предало её! Навалилась истома, ноги подкосились. И Андриян понял, подхватил на руки, унёс подальше от тропки. Рухнули в траву. Он осыпал поцелуями любимое лицо, обнимая крепко и прижимаясь всем телом, не смея пойти дальше. И только услышав стон Марины, ощутив её горячечное желание, её руки на своих плечах и жадный ответ на поцелуй, начал срывать одежду. Они забыли о времени, забыли обо всём. Только их горячие тела, неуёмное желание обладать друг другом, ненасытные ласки. Сколько времени прошло? Темнело. Они лежали, прижавшись друг к другу. Марина провела по его плечу, вздохнула:

– Идти надо. Девчонки не дождутся, пойдут искать.

Андриян лёгкими поцелуями прошёлся по её лицу, глубоко вздохнул:

– Мариша, не бросай меня. Я каждый вечер после захода солнца буду ждать тебя за гумном. Как сможешь, так придёшь. Придёшь?

Марина рассмеялась:

– За столько вёрст каждый вечер? Не забыл, что ты мужний мужик? Не знаю, Андриян, дома подумаю. Приходи в субботу после заката. Дети уснут, приду. Но уж если не приду, не ищи встреч, не береди душу.

– Не могу я без тебя, Мариша. С первой встречи нашей люблю, ты же знаешь. Приходи, пожалей меня.

Марина вздохнула, легко коснулась губами его виска, села и быстро начала одеваться. Она молчала, и Андриян ждал, затаив дыхание. Одевшись, грустно улыбнулась:

– Наверное, приду, Андриян. Я ведь тоже живой человек.

И быстро пошла к тропке, взяла корыто. Она шла к дому, ощущая в теле необыкновенную лёгкость. Шла, улыбаясь и даже напевая что-то. Почему-то не чувствовала она себя виноватой, а ведь вроде предала Ивана. Но вечер сегодняшний словно снял с её плеч тяжкий груз. Более трёх лет без мужика в доме, трое детей, хлопоты с утра до ночи, а по ночам такая тоска наваливается, что волком выть хочется. И надежда на возвращение Ивана тает с каждым днём, хоть и не хочет сердце верить, что нет больше её любимого. И вот ведь как странно-любит Ивана по-прежнему, ждёт, а Андрияну сегодня так пылко на его ласки отвечала, тело так его жаждало, огнём горело от его прикосновений, криком кричать готова была от наслаждения. Как же так-то? Как же нелюбимый такую страсть в ней разжёг? Или любовь его многолетняя безответная такой огонь в них зажгла? Или бабья сущность её, истосковавшаяся по ласке, так выплеснулась? Понимала Марина, что в субботу пойдёт к Андрияну, и не корила себя за это, и не оправдывала.

Во дворе в глубоких сумерках уже развешала бельё, вошла в избу. Дети на печи, на столе ровным пламенем горит свеча, освещая чашку с её остывшим ужином.

Дни до субботы прошли в обычных хлопотах, вот только дела спорились быстрее, работа так и кипела в руках. Самой себе не признавалась Марина, что ждёт субботу с нетерпением. А в этот день время ползло, как назло. Уж и дела все переделаны, и баня истоплена, и намылись все, и начаёвничались, а за окном никак не темнеет. И ребятишки расшалились. Забрались на полати, Маня рассказывает что-то, и то и дело слышен их смех. Раньше Марина присоединилась бы к ним. Бывало, что и засыпали все вместе на широких полатях. Но сегодня места себе не находит, к вечеру из рук всё валится. Да когда же солнце-то сядет? И не выдержала:

– Маня, пригляди за всеми. Свечку потуши, как спать пойдёте. Схожу на речку, смурно мне что-то.

Маня встревожено взглянула:

– Не заболела? То-то ты всю неделю сама не своя.

Марина вздрогнула, жаром обдало лицо:

– Нет, не заболела. Но беспокойно мне, не знаю, почему.

– Иди-иди. Посидишь на речке, душа успокоится. За нас не думай, не маленькие.

Марина накинула тонкую шаль на плечи, от реки по вечерам веет прохладой, выскользнула из дома. На улице ни души. Хорошо, до околицы всего несколько домов. Торопливо прошла поле, вот и лесок, слышно уже, как речка шумит-чуть ниже перекат. И тут из-за дерева кто-то вышел. Вскрикнула от неожиданности, но в следующий миг узнала Андрияна, шагнула навстречу, оказавшись в кольце сильных рук. Не размыкая объятий, шагнули с тропки. От поцелуев и нетерпеливых ласк у Марины уже ноги подкашивались, как вдруг Андриян отстранился, ласково заглянул в глаза:

– Мариша, я зимовьё заброшенное привёл в порядок за эти дни, поедем?

Она кивнула. Андриян вскочил на коня, посадил Марину впереди себя, уткнулся лицом в душистые волосы, ласкал губами шею, плечи в вырезе блузы, нетерпеливыми руками то чуть касался груди, то обхватывал крепко, прижимался с силой. И Марина таяла в его руках, исходила истомой от жаркого нетерпения. И конь, словно чувствуя их возбуждение, всё быстрее бежал знакомой уже заброшенной тропой.