Констебль патрульной службы Донна де Фрейтас хотела бы иметь личное оружие. Ей хотелось бы гоняться за серийными убийцами по пустынным складам, угрюмо делать свое дело, несмотря на кровоточащую пулевую рану в плече. Может быть, научиться пить виски и завести роман с напарником.

Но пока что двадцатишестилетняя Донна сидит за ланчем – без четверти двенадцать! – с четырьмя незнакомыми пенсионерами и понимает, что до маньяков ей еще расти и расти. Впрочем, она готова признать, что последний час выдался довольно забавным.

Донна много раз проводила занятия «Практика домашней безопасности». И сегодня, как обычно, ее слушали пожилые люди: колени, укутанные пледами, бесплатное печенье и кто-то блаженно похрапывает в заднем ряду. Каждый раз она советует одно и то же. Непременно, обязательно запирайте окна, проверяйте удостоверения и никогда не давайте никаких личных сведений по телефону. Главная ее задача: показать себя как надежную опору в этом ужасающем мире. Донна это понимает, к тому же это повод оторваться от бумаг и сбежать из участка, так что она сама вызвалась. Полицейский участок в Файрхэвене для Донны слишком уж сонный.

А сегодня он попала в поселок пенсионеров в Куперсчейзе. С виду совершенно безобидный. Зелено, сонно и безмятежно, а подъезжая, она высмотрела симпатичный паб, чтобы пообедать на обратном пути. Так что с рукопашными и преследованием маньяков на скоростном катере придется подождать.

– Безопасность, – начала Донна, соображая про себя, стоит ли делать тату. С дельфином, пониже спины. Или это слишком избито? А больно будет? Наверное, будет, но она офицер полиции или кто? – Что мы подразумеваем под словом «безопасность? Ну, разные люди понимают это слово по-…

В переднем ряду кто-то поднял руку. Что было не совсем обычно, и к тому же лекция только началась. Женщина за восемьдесят в безупречном платье хотела что-то сказать.

– Дорогая моя, мы все надеемся, что вы не будете учить нас запирать окна. Женщина оглядела сидящих и дождалась одобрительного бормотания.

За ней вступил втиснутый в ходунки джентльмен из второго ряда.

– И пожалуйста, не надо про удостоверения. Про удостоверения мы уже все знаем. «Вы правда из газовой компании, или вы взломщик?». Мы усвоили, честное слово.

И началось!

– Теперь не газовая компания, теперь «Центрика», – заметил мужчина в отличном костюме-тройке.

Тот, что сидел рядом с ним – в шортах, шлепанцах и с эмблемой «Вест Хэм Юнайтед»[1] на рубашке, не упустил случая вскочить и ткнуть пальцем, ни в кого конкретно не целя.

– Скажи спасибо Тэтчер, Ибрагим. Когда-то это был наш газ!

– Ох, сядь ты, Рон, – одернула его женщина в изящном платье. И, обращаясь к Донне, добавила, медленно качая головой: – Прошу прощения за Рона.

Шум не умолкал.

– Что это за преступник, если он не умеет подделать удостоверения?

– У меня катаракта. Сунь мне под нос библиотечный билет, я и впущу.

– Да теперь счетчики и не проверяют. Все в сети.

– В облаке, дорогая.

– Я бы даже обрадовалась взломщику. Хоть кто-то навестил.

Наконец возникло недолгое затишье. И какофония свиста: одни включали слуховые аппараты, другие их выключали. Женщина из первого ряда снова приняла командование.

– Так вот… я, кстати говоря, Элизабет… не надо про оконные задвижки, прошу вас, и про удостоверения, и можете не рассказывать, что нельзя называть свой ПИН позвонившему по телефону нигерийцу. Если еще позволительно называть их нигерийцами.

Донна де Фрейтас собралась с силами, но про ланч на обратном пути и про тату она больше не думала – а вспоминала курс по противодействию уличным беспорядкам, прослушанный в добрые старые времена в Лондоне.

– Но тогда о чем же мы будем говорить? – спросила она. – Я должна чем-то занять сорок пять минут, а то мне не дадут отгула.

– Институциональный сексизм в полицейской службе? – предложила Элизабет.

– Я хотел бы послушать о противозаконном расстреле Марка Дугана – с санкции властей и…

– Сядь, Рон!

Так весело и приятно они провели час, после чего Донну горячо поблагодарили, показали ей фотографии внуков и пригласили остаться на ланч.

И вот она ест салат в «первоклассном современном ресторане» – если верить меню. Без четверти двенадцать рановато для ланча, но какой же полицейский откажется от дармового угощения? Донна отмечает, что пригласившая ее четверка не только управляется с полноценным ланчем, но и откупорила бутылку красного вина.

– В самом деле, изумительное выступление, Донна, – говорит Элизабет. – Нам ужасно понравилось.

Элизабет напоминает Донне тех учителей, которые месяцами наводят на тебя страх, а потом выводят «Отлично» в году и плачут, расставаясь. Может быть, дело в твидовом пиджаке.

– Ослепительно, Дона, – подхватывает Дон. – Можно мне называть вас Донна, любовь моя?

– Можете называть меня Донной, но, пожалуй, не называйте «любовь моя», – говорит ему Донна.

– И то верно, милая, – соглашается Рон. – Запомню. Да, так та история про украинца с парковочными талонами и цепной пилой. Вы можете недурно зарабатывать с вечерними выступлениями. Я знаю кое-кого, хотите, дам телефон?

Салат – объедение, – думает Донна, а она не часто так думает.

– Из меня бы, наверное, вышел потрясающий контрабандист героина. Это вступает Ибрагим – тот, кто на лекции упомянул «Центрику».

– Все дело в логистике, не так ли? И еще в развеске, а это я с удовольствием, развешу самым точным образом. А для счета денег у них теперь машинки. Все по-современному. Вы кого-нибудь ловили на контрабанде героина, Донна?

– Нет, – признается Донна, – хотя планирую.

– Но правда, что у них есть машинки для пересчитывания денег? – интересуется Ибрагим.

– Да, есть, – говорит Донна.

– Удивительно. – Ибрагим опрокидывает стаканчик вина.

– Мы быстро начинаем скучать, – добавляет Элизабет, тоже опустошив свой бокал. – Упаси нас бог от оконных задвижек, женщина-констебль де Фрейтас.

– Теперь говорят просто констебль, – сообщает Донна.

– Понятно, – пожимает губы Элизабет. – А если я все-таки буду говорить: женщина-констебль? Вы меня арестуете?

– Нет, но стану думать о вас чуточку хуже, – отвечает Донна. – Потому что это ведь такая малость, а вы бы оказали мне уважение.

– Черт! Шах и мат. Ладно! – говорит Элизабет и губ больше не поджимает.

– Спасибо, – говорит Донна.

– Угадайте, сколько мне лет, – поддразнивает ее Ибрагим.

Донна колеблется. Ибрагим хорошо одет, у него прекрасная кожа. И пахнет от него замечательно. И в нагрудном кармашке искусно сложенный платок. Волосы редеют, но сохранились. Ни брюшка, ни второго подбородка. И все же, если взглянуть глубже?… Хм-м-м. Донна смотрит на руки. Руки всегда выдают.

– Восемьдесят? – решается она.

И видит, как паруса Ибрагима теряют ветер.

– Да, угадали. Но я выгляжу моложе. Я выгляжу на семьдесят четыре. Все подтвердят. А все дело в пилатесе.

– А вы что о себе расскажете, Джойс? – обращается Донна к четвертой в компании – маленькой седой женщине в лавандовой блузке и сиреневом кардигане. Та сидит с совершенно счастливым видом, упиваясь разговором. Рот на замке, зато глаза блестят. Как притихшая птичка, высматривающая, не блеснет ли что на солнце.

– Я? – отзывается Джойс. – Мне и сказать нечего. Была медсестрой, потом мамой и снова медсестрой. Боюсь, ничего интересного.

Элизабет коротко фыркает.

– Вы ей не верьте, констебль де Фрейтас. Джойс из тех, кто доводит дела до конца.

– Просто я дисциплинированная, – говорит Джойс. – Это теперь не модно. Если я сказала, что буду ходить на зумбу, значит, пойду на зумбу. Такая уж я есть. Из нашей семьи дочка гораздо интереснее. Она заведует хедж-фондом, если вы представляете, что это такое.