Она всегда пахнет металлом.
Незабываемый запах.
Идеальный.
А привкус!
Металлический привкус, как у монеток.
И цвет у нее, у крови, всегда один.
Алый.
Прекрасный цвет.
У всех и у каждого. Так что ничем человек не уникален. Никто. Не имеет значения, мальчик он или девочка, мужчина или женщина, старик или старуха, герой или подлец. Кровь у всех красная. И она всех роднит. Как породнила со всеми этого ублюдка, чьи мозги расплескались по броне боевой машины. А ублюдок этот, судя по поведению, возомнил себя уникальным.
Непобедимым.
Забавно.
– Где уникальность и неповторимость? – оскалился Коннор. – Где гонор? Достоинство? Честь? Где все это? Испарилось. Все испарилось. Кроме смирения. – Он отлип от оптики. – Почему-то каждый уверен, что он нечто большее, чем ходячий мешок с говном, кишками и кровью. Почему-то каждый уверен, что он не влачит жалкое, лишенное всякого смысла существование. Что он, сука, герой одной великой истории, а все вокруг – это только картонные декорации, расставленные для него. Каждый из живых.
Коннору всегда было весело наблюдать за тем, как они потом разочаровывались, как сознавали, что ошибались. Он повидал много таких людей. Всякий раз одно и то же. Разочарование. Угасающее сознание понимает, что ему не зацепиться за гибнущую оболочку…
…что оно соскользнет в небытие…
…в ледяную тьму, которой нет конца и края…
…тогда-то и приходит смирение…
Интересно, Летов понял, что сдох?
Хотя неважно.
Коннору было приятно созерцать, как кровь Арсения вперемешку с мозговой жидкостью стекает по темно-зеленому корпусу.
Наемник помнил первую жертву. Первая жертва четко врезается в память. То был паренек. Там, еще на Большой земле. Подонок, решивший, что раз у него есть деньги и некое подобие власти, правосудие никогда не настигнет его. Никита держал его за шею и выдавливал из него жизнь. И увидел. В его самый последний миг. В глазах проскользнуло. Смирение. И в ту же секунду смирение сменилось чем-то иным. Благодарностью, что ли. Он благодарил Никиту за то, что тот сделал. За то, что показал ему точную цену его уникальности. За то, что прекратил всю драму и бесполезную суету, которая занимала его с утра до ночи. Страх не давал ему принять правду. Как не давал принять правду его вшивой семейке, убитой там же. И этот же страх не дает принять ее тысячам живущих на забытой богом планете. Страх не дает поверить в то, что любовь, ненависть, любимая работа, дружба и семья – это ничто. Затянувшийся сон. Раскадровка. Фильм, что просматривает человек перед тем, как кануть в бездну.
Такие люди, как Никита, понимают это.
Такие люди, как Летов, – нет.
Бывший ударовец устроил перед воротами целое представление, целое шоу, поставив себя на главную роль. И где теперь его напускная бравада? Где он сам?
Пошли титры, а просторы чернобыльской помойки сменились черным экраном.
– Ну что? Ты понял, Сенька? Понял-понял. Теперь точно. Все исправлено. Теперь все вернулось на круги своя. – Никита поднес рацию ко рту. – Чехов, это Коннор.
– На связи, – донеслось из динамиков рации. – Мы на подходе. Не вздумай только по нам шмалять.
– Вы как раз вовремя. Жду.
– Пора вмазать гадам, – и рация замолкла.
А Коннор вернулся к своему любимому занятию – уничтожению двуногих тварей.
* * *
Андрей вскинулся и, собрав скудные остатки сил, плечом оттолкнул от себя конвоира. Тот, не ожидая от пленника подобной прыти, свалился, словно подкошенный, разбивая нос об асфальт. Пуля, которой предназначалось отправить анархиста в ад, нашла иную цель – сразила наповал бойца «Изоляционных сил». Его шлем оросился красным, брызнув осколками окуляров.
Помолившись всем богам, о каких он только слышал, Андрей бросился к металлическим трубам, что валялись у забора.
Всюду трещали автоматные очереди.
Сверкали вспышки и дзинькали рикошеты.
Кто-то из миновавших смерти исовцев направил ствол на беглеца, собираясь расстрелять Андрея в спину…
…но случилось чудо…
Несколько снайперских выстрелов прикрыли анархиста, подарили ему шанс.
– На бэтээр!
– Едем на машинах прямо на заборы! – услыхал Андрей, когда до спасения оставались считаные метры. – Идем на штурм!
– «Газоном»! Леха, в «газон»! Снеси их ворота к хренам собачьим!
– Ублюдки завалили Летова! Никакой пощады!
– Ромич, на броню давай!
– Валите всех!
– Автоматы зарядили!
– Ты сделал свой выбор, Рахман!
– Стреляли откуда-то издалека, не с базы!
– Какая, на хрен, разница?! Разнесите тут все! Все!
– Убейте всех!
Десятки голосов, перекрикивающих стрекот очередей, слились воедино. А потом их заглушил вой пулеметной башни. Рэй перепрыгнул через трубу, прижался к холодному металлу и часто-часто задышал.
Дзинь-дзинь-дзинь – давили на мозги попадания.
Пот лился ручьем, едва ли не буквально заливая глаза.
– Выкурите его! Выкурите падлу! Он там, за… – Дальше выкрикивать приказы стрелку помешала дырка в шее.
А грузовик уже упрямо пер на ворота.
– Оля, я не хотел, чтобы все так закончилось… – вырвалось у Андрея.
* * *
Рахман, отчаянно матерясь, велел Глебу немедленно убираться. Спровадив дозорного, он лег животом на холодный металлический пол вышки и мысленно обругал того, кто безрассудно открыл огонь.
«Можно же было обойтись без кровопролития. – Упер приклад в плечо. – Хороший аппарат – „калашников“ с коллиматорным прицелом. Практичен, а еще невероятно смертоносен. То, что доктор прописал».
Лидер «Анархистов» прильнул к прицелу и совместил перекрестье с маской противника. С маской того урода, что заводил «газон».
– Так, спокойно… – Руки тряслись от напряжения. – Все получится! Нужно только грамотно рассчитать.
Задержал дыхание. И плавно выжал спусковой крючок.
Приклад несильно толкнулся, и «калаш» выплюнул свинцовую смерть.
Но именно в этот момент грузовик, пробуксовав на месте, сорвался и помчался к воротам базы. За ним шел БТР. На фоне велась стрельба, рвались гранаты.
Рахману ничего не оставалось, кроме как успокоиться, выкинуть из головы все лишние мысли и расквитаться хотя бы с водителем ГАЗа. Вторая попытка – и снова мимо. На верхней части лобового стекла образовалось пулевое отверстие, от которого во все стороны расползлась паутинка трещин. Водитель даже не дернулся, так и продолжал жать на педали. Не испугался, не дрогнул, а ведь Рахман почти попал в него!
– Недостаточно метко! Все равно недостаточно метко!
Последний шанс!
Сейчас все разрешится!
Обругав себя за несобранность, Рахман вновь положил палец на спуск. Он вдруг подметил, что это самое приятное чувство в мире – когда от легкого движения твоего пальца зависит судьба другого, ненавистного тебе человека.
ГАЗ был совсем близко.
И Рахман нажал на спусковой крючок. Очередь впилась в пассажирское сиденье. Обрывки поролона и кожзаменителя закружили в кабине.
– Черт!
Патронов в магазине – меньше половины, а грузовичок шел слишком быстро. Замешкаешься еще на несколько секунд – и не заметишь, как машина влетит на территорию группировки. В кунге, как отметил Рахман, десяток бойцов, если не больше. Нужно что-то делать! Рахман подавил волнение и выпустил последнюю очередь, опустошая магазин до последнего патрона.
Автомат щелкнул.
Лобовое высыпалось, спинка водительского кресла окрасилась в красный цвет, а хладнокровный водила уткнулся лбом в руль, упав прямо на кнопку клаксона.
Сигнал завизжал на всю округу.
– Получай, гнида! – зло выкрикнул Рахман, сплевывая. – Черт! Черт! Нет!
Неудача.
Убитый продолжал давить ногой на газ. Грузовик, хоть и потерял управление, не останавливался. Он несся прямо под основание хрупкой вышки, в то время как БТР свернул на бетонный забор. Ворота базы сложились, словно были из фанеры. Рахман метнулся к лестнице. Раздался оглушительный грохот, послышался скрежет сминаемого металла, и лидера группировки сорвало с вышки. Он закричал, полетев в объятия сырой земли. Автомат оттягивал плечо. Глухой хлопок и взвившаяся пыль – и Рахман уже не мог шевельнуться. Дыхание перехватило, мир потерял краски, а время как будто замедлилось.
