– А она не того?..

– Что вы! Доза рассчитана с точностью.

Профессор собирался застопорить метроном, но произошло нечто, нарушившее ход эксперимента. В лабораторию, хрястнув дверью, ввалились трое в военном обмундировании. От них повеяло крепчайшей солдатской махрой. Ополоумевшая Магда не могла больше выдерживать издевательств, – она изо всех сил натянула ремни, и – чудо! – один из них лопнул.

Из-за шторки выскочил человек лет тридцати с небольшим. Несмотря на молодость, у него под глазами набрякли мешки, и вид он имел несвежий. Возможно, это стало следствием многосуточной напряженной работы. То был еще мало кому известный режиссер Всеволод Пудовкин. Здесь, в Институте мозга, он снимал свою первую документальную киноленту.

– Что такое? Почему посторонние на площадке? – гаркнул он на вошедших.

– Кто это посторонний? – вызверился тот, что вошел первым – плюгавенький, в непомерно большой фуражке, сползавшей ему на переносье.

Он ткнул в лицо Пудовкину красную книжечку.

Профессор в белом халате силился утихомирить Магду. Она неистово вертелась и ухитрилась-таки оборвать второй ремень. Освободившись, собака мимоходом тяпнула профессора за палец и ринулась на военных, загораживавших выход из лаборатории.

– Бешеная! – возопил плюгавый.

Пудовкин рта не успел раскрыть, как громыхнули одновременно три выстрела, и Магда, высоко подпрыгнув, плашмя хлопнулась на пол. Она еще несколько секунд перебирала лапами, будто продолжала по инерции бежать, а потом затихла.

– Что вы натворили! – Режиссер схватился за голову, смял взлохмаченные волосы.

– Это самоуправство! – вторил ему профессор, зажимая ваткой кровоточащий палец.

– Вы кто такой? – развернулся к нему всем корпусом плюгавый. – Ваша фамилия… ик!..

Негаданное нападение спятившей собаки выбило его из колеи, даже икота прорезалась.

– Профессор Фурсиков, – прилизанный показал военным документы. – Директор Института высшей нервной деятельности при Академии коммунистического воспитания. Приглашен для демонстрации опытов, подтверждающих наличие условных рефлексов у представителей животного мира.

– Вы свободны, профессор. Примите наши… ик!.. извинения. – Плюгавый обратился к режиссеру. – Стало быть, Пудовкин – это вы?

Тот прокашлялся – в горле першило.

– Вы можете объяснить, чем вызвано ваше вторжение? У ХПУ ко мне никохда не было претензий…

Уроженец Пензенской губернии, не имевший украинских предков и обучавшийся в Москве, он тем не менее произносил звук «г» сглаженно, как делают в Малороссии.

Из-за шторки вылез взопревший оператор в расстегнутой тужурке.

– Всеволод Илларионыч, на сегодня все?

Пудовкин показал ему кулак и призвал к молчанию. Под взорами троих в форме было неспокойно, а они еще и револьверы не зачехлили, так и стояли вооруженные.

В голове пронеслась вся прошлая жизнь. В чем провинился? Что могут предъявить? Нет же ничего такого… Ну, довелось в войну побатрачить на немцев – работал химиком в лагере в Померании. Так то ж по принуждению, не сам вызвался. Как только появилась возможность, сбежал и вернулся на родину. Далее все чисто, никаких прегрешений…

– Да вы расслабьтесь, – сверкнул плюгавый золотой фиксой. – И собирайте вещички… ик!.. проедемте с нами.

– Куда?

– Попервоначалу в губернский отдел, а после… ик!.. в Москву.

– Как в Москву? – всполошился профессор Фурсиков. – У нас же съемочный график! Завтра из питомника доставят новую собаку, и мы продолжим…

– Эти съемки согласованы с Институтом, – пояснил Пудовкин. – Нам выделили лабораторию, оборудование, профессор ради нас отменил лекции. Как можно все бросить и уехать?

– Можно, – припечатал плюгавый. Его фамилия была Видицкий и работал он ни много ни мало заместителем начальника Ленинградского ОГПУ. – Это приказ, товарищ Пудовкин, а приказы не обсуждаются.

– Jus summum saepe summa malitia est [6], – изрек Фунтиков удрученно и стал отсоединять от электропитания свои приборы.

Пудовкин с обреченным видом посмотрел на него, на оператора, на распластанную в бурой луже четвероногую жертву науки и вышел из лаборатории.

В Ленинградском губотделе ему обрисовали поставленную правительством задачу. Она поразила его, как громом.

– Снять фильм про шахматы? Но я в них ничего не смыслю!

– Вам и не надо. Пусть это будет, к примеру, мелодрама или лирическая комедия. От таких фильмов аудитория млеет. А углубляться в дебри шахматной теории излишне.

– Как это «пусть будет»? – горячился режиссер. – Значит, и сценария еще нет?

– Ничего нет. Начинать придется с нуля. Быстренько напишете сценарий, соберете съемочную группу, актеров… кто вам там еще нужен… и вперед! Но помните: мы внедряем в ваш творческий коллектив тридцать наших сотрудников. Вы обязаны подыскать им подходящие должности. Осветители, гримеры, подсобные рабочие – не имеет значения. Важно, чтобы никто не догадался, какова их истинная роль…

Эта идея родилась у председателя Президиума Московского Совета депутатов (говоря по-старому, у столичного градоначальника) Льва Каменева. Как лицо высокого ранга, ответственное за проведение турнира, он был посвящен в перипетии дела черного короля и беспокоился не на шутку. Сгоряча Каменев предложил оцепить оба Дома Советов кавалеристами с саблями наголо, а к каждому делегату приставить персональных охранников. Однако доводы рассудительных соратников заставили его передумать, и тогда возник проект под кодовым названием «Шахматная горячка». Было предложено в дни турнира организовать съемки киноленты, в которой иностранные шахматисты играли бы самих себя, и часть съемочной группы составить из блюстителей порядка. Таким образом, они всегда имели бы возможность находиться поблизости от тех, кого им поручено прикрывать. Дзержинский упирал на то, что ни игроки, ни пресса, тем паче иностранная, не должны знать о нависшей угрозе. Утечка мгновенно вызовет нездоровый ажиотаж, и шахматные корифеи, чего доброго, засобираются домой, не доиграв текущих партий.

– Да поймите же! – взывал к рассудку собеседников Пудовкин. – Невозможно за три дня написать сценарий, подобрать актеров, найти костюмы, продумать хрим… Это просто не-ре-аль-но!

– А вы постарайтесь… ик!.. – увещевал упрямца Видицкий (мерзопакостная икота так и не отпустила). – Вам дан зеленый свет. В средствах не стесняйтесь, тратьте столько, сколько найдете нужным… ик!.. государство все оплатит. И конечно, любое содействие с нашей стороны.

– Но почему я? Есть же Эйзенштейн, Барнет, Кулешов… Очень хорошие режиссеры! А у меня контракт на производство научно-популярного фильма, работа идет полным ходом. Меня сам академик Павлов блахословил! Из зоопарка выписаны обезьяны – хде их будут держать, чем кормить?

– Вопрос закрыт… ик!.. – Видицкий повысил голос и заставил строптивца умолкнуть. – Ваша кандидатура одобрена на самом верху. А обезьяны и академик Павлов подождут!

Через два часа, наспех собрав чемодан и проклиная все на свете, Всеволод Пудовкин выехал на поезде в Москву.

где главный герой попадает в ловушку

Мало-помалу к седьмому ноября съехались все участники турнира. Посмотрели праздничную демонстрацию, приуроченную к годовщине революции, походили по Москве в сопровождении экскурсоводов, выделенных наркомом просвещения Луначарским, накупили матрешек. Настрой у всех был позитивный, никто и понятия не имел о боевиках из «Черного Короля» и об их, как выразился Барченко, злоумышлениях.

Вадим без устали курсировал между первым и вторым Домами Советов: делал репортажи о готовящейся церемонии открытия турнира, брал интервью, фотографировал. В Москве в те дни действительно бушевала шахматная буря, которая захватила всех и вся. Вадиму льстило осознание того, что он находится на ее гребне, имеет доступ к главным персонажам. Справедливости ради следует отметить, что не все из идолов шахматного мира, о которых он раньше знал понаслышке, оказались людьми, идущими на контакт. Нет, такие тоже попадались – взять хотя бы благодушного толстяка Фрэнка Маршалла или непревзойденного мастера по игре вслепую Рихарда Рети. Но были и те, кто мнил себя богом, сошедшим с Олимпа. Тот же Эмануил Ласкер, двадцать семь лет занимавший трон, вел себя высокомерно, как всамделишный монарх. На просьбы сказать два-три слова для читателей «Шахматного листка» отослал к своей помощнице Надин и дал понять, что снисходить до разговоров с газетчиками считает для себя недостойным.