С вышесказанным можно было бы смириться, поправить уродства, но извращенный же дух не поддается лечению. Чрезмерное стремление операционным путем извлечь Душу города, неспешно блуждающую где-то на проспекте Мира, и пересадить ее в новое тело, лишь погубит все. Такие дела нельзя поручать ремесленникам или наемникам, нельзя сделать это за деньги. Одна лишь свободная воля и восторг обживания прекрасного, цельного, здорового тела способны сподвигнуть Душу на переезд.

Нет, сейчас любить их решительно не за что.

Центр города – как тетрадный лист, буковки домов в его клеточках теснятся кое-как, карабкаются друг на друга, недружелюбно встречают новых соседей. Очень мало свободного пространства на этом листочке, все занятое же используется местами нерационально, как-никак где-то в кирпичных складках проспекта Мира ловко прячется Душа города, бродит аккуратно по крышам, цепляется в ветреные дни за редкой красоты резные ставни и наличники, собирает в герметичные прозрачные пакетики облетевшую штукатурку, хочет сохранить, не дать сгинуть без следа своему дому. Кряхтит и стонет асфальт под тяжестью автомашин, дружно мигают светофоры, ойкают люки городской канализации.

Ядро города. Взгляните на карту – самое настоящее ядро. Ограниченное с юга и севера Енисеем и Качей, с Востока их слиянием, а с Запада стальными потоками Транссиба, оно вмещает в себя Душу города, поэтому, видимо, полнится мистической энергией и всю ее употребляет на перевоплощения. Янус, но с тысячей лиц. Даже на самые незначительные изменения в погоде, тональности света, прозрачности воздуха, активности людей, настроении зрителя или гулятеля здесь город реагирует необычайно чутко: каждое второе посещение несет массу новых открытий и ощущений. Как будто он готовится принять тебя и, будучи радушным хозяином, стремится не разочаровать гостя, занять его интересной беседой, угостить на славу и отпустить восвояси в самом благостном расположении духа. Но все это нельзя почувствовать из салона автомобиля или автобуса, всевозможную машинерию центр искренне недолюбливает и, порой излишне коварно, чинит препятствия к передвижению на железных экипажах: то сузит улицы до игольного ушка, то вспенит яростью асфальт – тут пощады не жди.

Все же, он – славный. Наш многоликий центр со всей искренностью дарит то, что угодно его гостям. Весь спектр ощущений. Вот он кипит жизнью среднестатистического мегаполиса, а вот спокоен, как деревушка. Вены его полнятся машинным маслом, артерии – кровью людской.

Но самая большая ценность его – и, кажется, всегда буду стоять на этом – кроется в тех многочисленных спокойных уголках, которые так приятно находить и потом посещать вновь, чтобы в полной мере ощутить всю прелесть тишины и спокойной мощи горнила, огненного ядра, что согревает и дает жизнь всем прочим районам.

Западный и Северо-западный, гипертрофированная монументальная спальня города: дом на Красной Армии, 121 – ее апофеоз. Есть ли в них что-то хорошее? Что-то плохое? Нет никакой возможности сказать это, все здесь слилось в единую непроглядную серую кашу, что само по себе тоже никак. Меланхоличный мещанский склеп, игриво, но скупо расшитый скверами, парками и магазинами. Безликая самопровозглашенная королева человеческого улья, пропускающая каждое утро сквозь свои потрепанные чресла Копыловского моста десятки тысяч до синевы бритых, обильно надушенных и химически завитых человечков с заспанными глазами, а каждый вечер принимающая их обратно. Архетипичный памятник массовой застройке, выполненный в железобетоне и кирпиче, опоясанный ЛЭП, по-клоунски окрашенный в изумруд и сирень, одолеваемый подагрой, циррозом, с лысиной болот и аллергической сыпью новостроек по всему телу. От всех болячек его не отвращение и ненависть просыпается внутри, а жалость и сочувствие.

Спальный гигант неуклюже раскинулся у подножия Николаевской сопки, ноги до самой стрелки Бугача и Качи достают, а левая рука – до поселка ГЭС. Правая, конечно, под головой. Что за участь ему уготована? Куда двинется он, воспрянув ото сна? Пробьет ли головой небесную твердь, встав во весь рост? Ответов не знаю. Может, пора его разбудить?

Последнее, что видно с моей кособокой деревянной колокольни – два острова, окруженных золотой аурой, два родимых пятна на теле Енисея, тайные осенние резиденции Артемиды: остров Татышев и остров Отдыха. Странная фамилия – Отдых.

Татышев татуирован асфальтом дорожек по самую шею и приготовился жать лежа от груди рекордный вес Октябрьского моста, размявшись мостом Вантовым. Спортсмен. Красоты он тоже не чурается, холит, лелеет, ублажает пышную растительность на себе, поддерживает в порядке и здравии, с неприкрытой злобой глядя на всех иродов, что хотя бы в мыслях позволяют осквернять прекрасные березовые рощи и надругаться над мирным хитросплетением тропинок.

И если Татышев культурист, то остров Отдыха – легкоатлет, многоборец, почитатель спортивных игр. Чуть ниже ростом, сухощавый и жилистый, в плотном костюме асфальтовых площадей и суеверной повязкой моста на голове. Всегда на низком старте, готовый с выстрелом пистолета рвануть в будущее с уверенностью, которой вряд ли обладают прочие наши районы. Внутренняя сила и нацеленность этого спортсмена на победу передаются и зрителям, что болеют за него. Он не может проиграть.

Олег Дитз, фотограф

Когда включаются звуки

Всех в мире радиостанций,

Когда просыпаются все,

Кто был хоть когда-то молод,

Тогда из тумана выступают сны о Красноярске,

Людям сторонним

Очень напоминающие настоящий,

Существующий город.

Здесь, я уверен,

Были написаны индийские Веды,

Чтобы в тот час,

Когда сгорает колючий сибирский закат,

Мы видели, как на Столбах

До кармической смерти,

До полной победы,

Бьются добрый многорукий Суриков

И злой многоголовый Шоб-Ниггурат.

Здесь, в Красноярске, цыгане Спрятали тайное место.

Место, где, как говорили древние,

Сходятся все пути.

Здесь Ленин, будучи в ссылке,

Заныкал свое кудрявое детство.

Для всех, кто сюда однажды приходит,

Для того,

Чтобы не совсем до конца отсюда уйти.

Здесь на Коммунальном мосту

Был и прошел конец света.

Против правил

Из Нового Завета, поперхнувшись,

Родился Ветхий Завет.

И белый, и белый, и белый снег падал.

Какая здесь, к черту, часть света?

Какой здесь, ради Б-га, по счету век?

Норны шутят здесь мне

Свои милые шутки.

И съедают наш вечный,

И перечеркнутый, и чуткий сон.

Чувствуешь, как на улице Перенсона Мертвый, в полушубке,

Все еще лежит Адольф Перенсон?

Его расстреляли, тебя расстреляли,

Нас всех расстреляли.

Расстреляли у всех на виду.

Здесь Ойкумену титаны

Неспешно с краев окаймляли.

Пили, не запивали.

И выпить, и выпить тебе предлагали.

Оставили после себя лишь Стакан.

Выпить?

Нет, я туда не пойду.

Здесь точка и центр,

И место магической силы.

Как мудрецы говорят,

Может быть,

Даже силы вселенной всей.

Позырьте скорей из окна,

Как ладью героя Тесея

Втискивает

В свои щедрые льды Другой герой Енисей.

Он всегда приплывает

Сюда

С горных кряжей седого Урала,

Чтобы на острове Отдыха

Поработать.

Найти золотое руно.

То, которого нам всем до счастья

Так недоставало.

Здесь до полного счастья

В земле лежало