Утром мою только проснувшуюся, беззащитную голову осаждали мысли: «Что я делаю? Что я забыл в Казахстане посреди рабочей недели? Какая виза, какая Мелисса? – у меня экзамены на носу!..» Я быстро привёл себя в чувство, вернее, заглушил их плеском утренних процедур, после чего отправился по навигатору в визовый центр.

Я сидел перед маленьким окошком в мир большой свободы: американский флажок, рядом – ультрафиолетовая лампа для проверки документов, а за столом – седоватый дядя в костюме и с бейджиком, разумеется, улыбающийся, как будто только загнавший в гараж свой пшеничный комбайн.

Как выяснилось, реплики я заучивал понапрасну – собеседование проходило на русском языке. Меня спрашивали о целях поездки, о жизни в России, нормально ли я учусь, подрабатываю ли и, конечно, почему я поехал получать визу именно в Казахстан. На последнее ответил, что в Москве почти невозможно записаться на собеседование. Я улыбался, держал себя спокойно, старался не мямлить, но после этого вопроса повисла тишина, прерываемая лишь стуком клавиш. Наконец, я не выдержал и добавил, что у меня здесь живёт родственница. Визовый офицер тут же перестал печатать, и я понял, что это была проверка на «прочность», которую я не прошёл. Собеседование длилось от силы минуты две, после чего мне вернули документы и с большим сожалением сказали, что вынуждены отказать мне в визе.

И уже в самолёте, несмотря даже на потраченные деньги, я почувствовал величайшее облегчение. Ведь нет ничего прекраснее, чем найти предел своих возможностей и обессиленно выдохнуть. А вся эта авантюра давно, если быть честным, протухла. И я был рад тому, что я из неё выпутался, пускай и с незначительными потерями.

Я вернулся домой, окунулся с головой в учёбу, и цифровая романтика, со всеми её Дульс-xxx-синеями, как-то сама по себе задернулась тафтой сердечного безмолвия. Но в голове моей зрел план – настолько безумный, что узнал я о нём лишь тогда, когда покупал билет на самолёт в Мексику.

Приближались каникулы перед четвёртой четвертью. Как-то, когда мама только вернулась с работы (она работала главным инженером в цеху, где на тюбики пасты ввинчивают крышечки), я объявил ей, что на каникулы еду за границу. Не поинтересовавшись, куда именно, разрешение она не дала, сказав, что скоро экзамены и мне надо готовиться. Все уверения в том, что пробники я пишу на высокий балл, конечно, не подействовали. Наконец, после долгих споров, был поставлен ультиматум: я смогу поехать, только если сдам все предметы в центре подготовки не ниже девяноста баллов.

Я согласился и, запершись в комнате, просидел над пробниками вплоть до конца четверти.

Репетиционные экзамены, как и полагалось, проходили в разные дни и в надлежащей безвоздушной обстановке. Через неделю пришли результаты. По физике у меня было 94, по профильной математике – 96, а по русскому – ровно 90. Придя домой с победой, я, однако, обнаружил там только запертый на замочек чемодан. Мама призналась, что никак не могла предположить, что я наберу столько баллов – родительское собрание она в последний раз, кажется, посетила, когда я учился в пятом классе и был, откровенно говоря, ретардом. Что ж, тем легче мне было в одну ночь покидать вещи в рюкзак и сесть на аэроэкспресс до Домодедово. Наутро, когда уже загорелись лампочки «пристегните ремни» и голос в динамиках попросил выключить мобильные устройства, позвонила мама и с тихой заспанной злобой сообщила, что по возвращении я могу ехать сразу к бабушке – мои вещи будут ждать меня там. Я поблагодарил маму за долгие годы сотрудничества и, повесив трубку, выставил авиарежим.

В девять часов вечера наш самолёт приземлился в Тихуане. Аэропорт находился в черте города, поэтому от него я пошёл пешком. У меня не было даже брони в отеле – всё это время я жил экзаменами и перед отъездом успел только снять в банкомате сто долларов. Так что моё путешествие всё больше походило на передачу «Орёл и решка», где я был самым что ни на есть Бедняковым, а моя Настя ждала меня за двумя высокими ржавыми стенами, между которыми – разровненный песок, запоминающий каждый нелегальный шаг.

К ночи я оказался на бурлящих толпами центральных улицах. Всюду мерцали неоновые вывески, между которыми зияли прорехи тёмных подворотен. Именно в них, а не на бестолково гремящих бульварах, наверное, делались все дела, но без проводника – говорил отсиженный двенадцатичасовым перелётом центр безопасности – туда лучше не соваться.

Наконец, отойдя чуть от центра, я набрёл на неприметный хостел, который своей умирающей вывеской как бы подмигивал моему почти пустому кошельку.

За стойкой сидела улыбчивая смуглянка в очках, я расспросил её по-испански: все здесь говорили на языке простом, рабочем, так что мои нервные загоны почти не давали о себе знать. За пятнадцать долларов в сутки мне предоставлялась койка, душ и даже снэки из шкафа на кухне. Я оплатил два дня проживания и пошёл в свою комнату. Стены, расписанные каким-то причудливым ленточным узором, свежевымытый линолеум и бордовые плюшевые покрывала на двухэтажных кроватях из светлого бруса. В этой идиллии я был один – видимо, туристы моего достатка ещё стоят в пробках по ту сторону океана. Поблагодарив местных богов (ну, и финансовый феодализм), я лёг спать.

На следующий день, не зная особо для чего, я отправился к стене. Она выглядела как самая настоящая декорация к какому-нибудь сай-фай боевику, которую обычно пририсовывают уже на компьютере. В бледном мареве город на мексиканской стороне льнул к стене, норовя, как кисель, через неё перелиться, чтобы течь и течь, кажется, до самого Вашингтона. По ту сторону же были лишь бескрайние равнины и поля, горбящиеся на взгорьях, порусевшие на солнце.

Чуть не дойдя до океана, куда ещё на десяток метров уходила опасливая стена, я увидел возле неё столпотворение. Здесь была калитка, а за ней, под надзором застывших истуканами пограничников, стоял простой народ. Люди общались через толстые металлические перегородки, кто-то плакал, кто-то молился. Тогда меня вдруг пронзило, почти до удушья, чувство тесноты. Увидев это тюремное свидание с присущими ему слезами и кроткими улыбками, я как никогда прежде ощутил – ощутил в стиснутом паникой горле, – что мир – одна большая зона под открытым небом. Насмотревшись на это, я пошёл прочь от стены, но, когда уже завернул в тесную тенистую улочку, меня кто-то окликнул. Рефлекторно положив руку на карман, я оглянулся. Это был один из тех, кто стоял в толпе, – паренёк, кажется, ненамного старше меня, но, как будто вынужденно повзрослевший: с чёрными, бережно выращенными усами и в красной бандане.

– ¿Quieres cruzar la frontera?^[2] – спросил он, подойдя ближе.

– S-si,^[3] – неуверенно протянул я, и в ту же секунду в моей руке оказался клочок бумажки. Паренька уже поблизости не было, словно он и обратился этим клочком. На нём был написал адрес: «Calle Diego Rivera, 8». И опять восьмёрка. Посланная судьбой команда «вперёд» прозвучала бы ещё яснее, только если бы кто-то сейчас крикнул мне её на ухо.

И всё-таки я решил не спешить. Ясное дело, что приглашали меня не в миграционный центр, а все остальные варианты явно страдали светобоязнью и нуждались в ночном покрове. Итак, я вернулся в хостел, взял со стенда бумажную карту и, чтобы приноровиться к ней, а заодно и скоротать время, пошёл к Арке Тысячелетия, расположенной в центре города.

Она была похожа на обод теннисной ракетки, наполовину врытый в землю. Поскольку своей Берлинской стены тихуанцы стеснялись, а денег на Эйфелеву башню у них не было и нет, пришлось установить это уродство.

До вечера я прятался от жары в маленькой кафешке поблизости, чашка за чашкой вливая в себя зелёный чай.

Наконец, когда зажглись первые вывески, я расплатился, вышел из кафе и побрёл по указанному адресу.