– Есть такой номер в городе, – ответил мужчина, сбрасывая звонок. – магазин керамики на въезде в Пышму. Называется «Керамия».

– Да это и не был номер телефона, – отмахнулся Ян.

– Но тогда что? – настойчиво переспросил Денис.

Ничего, ответил про себя Ян. Ничего не понятно. Ничего нет.

Теперь ты понимаешь, почему я обратилась к тебе, услышал Ян в своей голове на мгновение голос Аллы, потому что мы не понимаем, с чем мы столкнулись.

– Я же говорю, – вновь вернулся к своей позиции Денис. – Он нам что-то хочет показать. Так Хабенский в сериале «Метод» всегда говорил.

– Жизнь – это не сериал, – покачал головой Листьев. – И реальные маньяки думают по-другому. Если это вообще маньяк.

– Если не маньяк, то кто? – недоверчиво воззрился на бывшего следователя Вебер.

– Убийца. Который преследует какую-то цель. Мы его не поймаем так скоро.

– Что? Вы так спокойно нам говорите об этом?! Блин, да вас сюда прислали затем, чтобы вы разгадали его план, и мы быстренько взяли этого ушлепка. А вы тут стоите и спокойно отвечаете – долго будем работать. Пусть людей и дальше убивают!

– Быстренько как раз в сериалах, – Ян даже не посмотрел на него.

В коридоре началось какое-то копошение и чей-то бас крикнул оттуда:

– Тело когда уносить?

– Уносите, – раздраженно прокричал Вебер и вышел из комнаты.

Через десять минут все пятеро вновь стояли на лестничной площадке. Царило молчание. Ян не знал, что ему делать дальше и пока чувствовал свою беспомощность.

– Вы с нами в СК поедете, – наконец обратился к нему успокоившийся Александр Андреевич. – Или домой?

– Наверное домой. Буду думать, что делать с этим доктором дальше. Пока ничего нет. Перед нами головоломка, которую надо собрать.

– Может быть у него ничего нет? – сказал Денис. – Он просто убивает. Кого получится, когда получится. У него дикая жажда убийств.

– Нет тут никакой жажды, ты посмотри, аскетичная обстановка, не изуродованные тела. Я не могу понять какую цель он преследует. Пока не могу.

Не попрощавшись, он вышел на лестницу и стал медленно спускаться вниз.

В подъезде, глухом от тишины, теперь всюду тошнотворно пахло сосисками.

Когда Ян вышел на улицу, по-прежнему тонувшую в утренней прохладе ноября, уже забрезжил рассвет, и город постепенно оживал своими привычными для буднего дня звуками. Где-то до сих пор играла веселая музыка, которая никак не отражала настоящее настроение дня, начавшегося с убийства. Перед глазами Яна живыми образами предстали все одиннадцать жертв, все как один не понимающие, почему их убили. Или понимающие?

Что же ты такое, чумной доктор, обратился Ян к молчаливым небесам и пошел в сторону выхода из двора. Ему хотелось пройтись по улицам и хорошенько подумать.

4

ГЕОРГИЙ

Каждую ночь мне трудно уснуть. Наверное, по типу людей я сова – вставать и ложиться рано неимоверно тяжело. Оптимальный вариант – лечь поздно, когда многие уже видят десятый, если не тринадцатый сон, и встать в районе полудня. Это могло бы быть идеальным решением, но я знаю, что подобное неосуществимо. Дело не в совах и жаворонках. Не в постоянно меняющейся погоде, завывающем ветре, перепадах температуры.

Дело в этой долбанной пандемии. Она сводит с ума. Она выбивает из привычного ритма.

Она не дает мне спать.

И ты порой стоишь возле темного окна, глядя на пустую ночную улицу, выискивая случайных прохожих, каким-то несчастьем оказавшихся в темный и холодный час где-то вдали от дома, смотришь, как они бредут куда-то, отчаянно спасаясь от ветра. Если вдруг поднимут голову и увидят тебя в проеме окна, слегка подсвеченного торшером, фигуры людей посильнее запахнут свое пальто или куртку и ускорят шаг, словно спасаясь от твоих глаз. Мгновение – и тьма города окончательно их поглотит.

Потом ты переводишь взгляд на соседние дома, окружающие твой дом бетонным лабиринтом. Второй час ночи, но люди не спят. Горят окна, мелькают отблески телевизора. У кого-то уже искрит новогодней радостью гирлянда. Постепенно окна гаснут, друг за другом. И тогда остается свет одних фонарей – безмолвных ртутных свидетелей ночной жизни города. Где-то вдалеке разрываются сирены скорой помощи, перевозя усталых врачей в защитных комбинезонах от одного адреса к другому. Когда они выходят из машин, люди невольно вздрагивают, видя их облачение. Это по-прежнему напоминает сюжет какого-то фанатического фильма. Нечто из другой реальности, параллельной вселенной. Но никак не нынешней жизни.

Знаете, все начиналось как-то слишком просто. Сначала – помню, это было в первых числах января – короткие и пока не тревожные сообщения о какой-то неизвестной болезни в Азии. В первый ли раз? Эти сумасшедшие жрут все подряд, словно вечно недоедают. Что не вирус, то оттуда. Антисанитария. Перенаселение. Дикий в своей простоте народ. Я хорошо помню, как испугался первым сообщениям о непонятном заболевании. Как врач я понимал, что эта болезнь неслучайна и, скорей всего, даст о себе знать всему миру. Если болезнь серьезная, то буквально за месяц ее с легкостью разнесут по планете. Но реальную угрозу оценили только спустя несколько недель.

А потом…

Карантин. Изоляция. Переполненные больницы. Опустевшие города. Закрытые торговые центры, театры, парки и рестораны. Страх за близких, страх за себя – или наоборот, в зависимости от размеров своего эгоизма. Как-то быстро исчез привычный мир, а земной шар чудным образом превратился в площадку для съемок фантастического фильма на тему приближающегося апокалипсиса. Но самое ужасное было в том, что большинство людей продолжали жить так, как хотели. Им было плевать не только на других, но и, что самое удивительное, на себя. Я никогда не видел такого обилия новоявленных вирусологов, «врачей», которые с упорством идиотов убеждали, в первую очередь себя, что нет никакого вируса, что все это происки тайного правительства или фармацевтических компаний. Это было смешно и грустно одновременно. Потому что после своих пасквилей в социальных сетях, эти люди выходили на улицу, шли в магазины, на работу, всюду без средств защиты, и, будучи уже зараженными или только лишь бессимптомными носителями, заражали и убивали других.

Звучит жестко, но я врач, и своими руками вытаскивал людей с того света. Я знаю и видел, как умирают люди, в каких мучениях, видел боль и страдания их родных, которые не могли даже проститься с больным, умирающем в красной зоне.

Самое сложное – входить в реанимационное отделение. Переполненное людьми. Переполненное отчаянием и болью. Видеть больных, замечать угасающий свет в их глазах. Тяжело подменять кого-то из медсестер на посту, когда в отведенное время туда звонят родственники больных. У них есть два шанса в день – утром и вечером – чтобы справиться о здоровье близких. В остальное время телефон реанимации молчит, хоть и не переставая звонит, но никто из персонала трубку не снимает.

Тяжело сообщать родным, что их член семьи переведен в палату интенсивной терапии. Люди не сразу понимают, осторожно переспрашивая: «это ведь реанимация, да?»

И когда ты согласно отвечаешь, произнесенные фразы похожи на приговор.

В начале октября я оставил свою врачебную практику в больнице, и ушел в частную клинику. Многие ушли со мной. Все те, кто не справился с рутиной пандемии. Теперь я фактически доктор по вызову, при этом могу безопасно работать на дому, не сидя весь день в стенах медицинского учреждения, рискуя жизнью и здоровьем. У меня есть своя клиентура, к которым я выезжаю по первому же звонку, после чего клинике улетает крупная сумма за приезд доктора.

Я устало смотрю в окно на засыпающую улицу. Свет в квартире выключен, поэтому меня не видно с улицы. Так можно спокойно рассматривать все, что происходит под моими окнами, оставаясь невидимым для других. С высоты четвертого этажа видно все как на ладони. Не далеко и не так близко. Идеально. Не люблю, когда прохожие, проходя мимо меня, поднимают взгляд и видят мой силуэт в окне. В их глазах я чувствую себя каким-то соглядатаем, подсматривающим за людьми.