— Молодой человек, я пг'иветствую Вас. Извините поког'но, что не здог'оваюсь, но желать Вам здог'овья в Вашем положении с моей стог'оны было бы, по кг'айней мег'е, бестактно.

Такую интонацию и манеру говорить более привычно было бы услышать где-нибудь на берегу Красного моря, или на кафедре какого-нибудь университета, или на одесском Привозе, но никак не в загаженных развалинах.

Незнакомец продолжал:

— Мне доподлинно известно, что доска вот-вот обломится, и, как не пг'иског'бно, вам суждено погибнуть. Внизу множество остг'ых обломков бетона, тог'чащая в г'азные стог'оны аг'матуг'а. Пг'актически, шансов нет. Но что я имею вам сказать? Вег'нее, пг'едложить. Альтег'нативу. Я пг'едставляю некие силы, котог'ые могут испг'авить данное положение. Пг'инципиально вы согласны?

Ошарашенный, я только пьяно кивнул, на что доска отозвалась новым треском.

— Осталась небольшая фог'мальность. Как Ви знаете, ни что не делается бесплатно. Задаг'ма даже пг'ыщик на попе не вскочит, — мой визави препротивнейше захихикал. — Тем более вам будет не только спасена Ваша дг'агоценнейшая жизнь, но в этом миг'е Ви будете иметь все что пожелаете: богатство, власть, женщин. Надеюсь, Ви уже догадались, что за силы я здесь пг'едставляю. И, значит, понимаете какова цена Вашего спасения и дальнейших жизненных благ. Ви знаете что пг'идется отдать за это?

Сначала я подумал, что неожиданный собеседник сразу начнет предпринимать какие-либо действия для моего спасения, но, видно, мужик здорово перебрал и продолжал свою витиеватую речь, из которой, кстати, я ни хрена почти не понимал. Когда же он начал обещать много бабок и телок, а потом еще интересоваться моей сообразительностью, я понял, что «спасение утопающих…» (ну, вы помните).

И в тот момент, когда этот проклятый алкаш задал свой последний вопрос насчет цены за мое спасение, я встал в полный рост. Доска радостно крякнула, и я почувствовал, как опора под ногами начинает исчезать.

Вообще-то, я жуткий матершинник (конечно, не в присутствии дам). И в тех случаях, когда порядочные люди «ойкают» (споткнуться, уколоться, поскользнуться и т. п.), я, обычно, «блякаю». Но на сей раз ругательство получилось до обидного приличным. В тот момент, когда из одной доски получилось две, я смог лишь скороговоркой пробормотать:

— Твою-душу-бога-мать!

Последнее, что я услышал, уже падая вниз, было удивленное и обиженное:

— Как это — мою? Почему мою? Твою…

Я проснулся или очнулся (как вам будет угодно). Открыл глаза. Небо. Оказалось, что лежу в густой, необычно мягкой и высокой траве.

Напряг способные соображать извилины (а таковых было немного), пытаясь вспомнить, как я сюда попал. Всплыла пьянка с коллегами, затем…

Я вспомнил все. В груди похолодело. Резко вскочил на ноги. И обалдел. Я находился на поляне диковинного леса. Многовековые деревья в несколько обхватов обступали поляну со всех сторон. Макушки растительных исполинов терялись высоко в небесах. Ничего подобного не только в окрестностях города, но и во всей области точно не было.

А, вдруг, рухнув в подвал, я разбился насмерть и теперь…

— Эй! Ты кто?

Я резко обернулся на окрик. По едва заметной тропинке, метрах в десяти от меня, из леса выходил… медведь. Огромный, около двух с половиной метров, он шел на задних лапах, а в передних… В одной он держал закинутое на плечо удилище, а в другой — ведерко, из которого торчал рыбий хвост.

Тут я опять прилег отдохнуть. Вернее, грохнулся в обморок.

Очнулся я от холодной воды, которая лилась мне на лицо. Жутко пахло рыбой. Открыв глаза, я увидел источник этой воды: склонившись, медведь лил на меня из своего ведерка. Заметив, что я пришел в себя, он улыбнулся.

— Чо упал-то? Тут прохладно, перегреться не мог. Мож от голода, али отравил кто?

Я решил, что снова хлопаться в обморок будет неоригинально и только сильно ущипнул себя. Больно. Значит, не сплю и не мертвый. А это уже хорошо.

А с остальным разберемся потом, когда выяснится где я, как сюда попал и что это за медведь такой.

А подивиться было чему. Во-первых, на карнавальный костюм не похоже. Слишком все натуральное: и глаза, и язык, и прочие мелкие детали. Во-вторых, окрас. Бывают медведи бурые, белые, черные. А этот был серым. Может быть и есть такая порода, но, по крайней мере, мне о ней ничего не известно.

— Ну, чо лежишь? Вставай, пошли.

— Куда?

— Ко мне, ща ушицы забабахаем. Небось, голодный? Али ты сразу в Город?

— А какой здесь город?

— Как это какой?

— Как называется?

— Гм… Город — он и есть Город. Так и называется. Ладно, пошли, а то рыба испортится. Я на тебя почти всю воду вылил.

Делать нечего. Дело ясное, что дело темное.

А после вчерашнего, ушицы и впрямь бы не мешало отведать. Я встал.

— Ну, вот, и молодец. Я тут недалече живу.

И мы пошли по едва просматриваемой стежке.

На мои попытки заговорить по дороге медведь ответил:

— Не порть мне радости общения с новым гостем. Ща придем, стол накрою и наговоримся вдосталь.

Идти пришлось всего минут десять. Миновав чащобу, мы вышли на другую поляну, очень похожую на предыдущую. Только на ней были две бревенчатые избушки, колодец и небольшой огородик.

Медведь оказался весьма проворным. Не прошло и часа, как на столе стояли две глиняные миски со стерляжьей ухой, жбан медовухи (один ковшик по безапелляционному настоянию хлебосольного хозяина я уже принял, как только мы прибыли на место), множество овощей и фруктов. И это в мае!

— Во, теперича можно и познакомиться и за знакомство выпить. Меня зовут Умберто, — медведь протянул через стол лапу, — а ты, небось, Иван?

— Не, я — Вовка.

— Странно, у нас тут все больше Ваньки. Да, ладно, будем знакомы.

Мы обменялись рукопожатием, затем стукнулись деревянными ковшиками. Выпили. Медведь за минуту разделался со своей громаднейшей миской, подпер лапами подбородок и с умилением наблюдал, как я утоляю голод.

После того, как я насытился, медведь вновь наполнил ковшики. Напиток был очень хорош: никакого сивушного привкуса, однако головная боль прошла уже после первой порции. А теперь мне захорошело и совсем не казалось странными ни таинственный лес, ни мой собутыльник — говорящий серый медведь.

— Вовка, а ты откуда?

— Из Воронежа.

— А знаю, с улицы Лизюкова.

— Не, я с другого района.

— Жаль, а то на южной окраине Города живет не то котогемот, не то котопотам. Он как раз с Лизюкова, из Воронежа. Ну а правда, ты с какой сказки?

— Я не из сказки.

— А, тебя, наверное, только что придумали, и ты пока ничего не знаешь. Не боись, я тебе растолкую.

— Да никто меня не придумывал. Разве, что мамка с папкой лет двадцать назад.

— А, ну-ну. Думал, ты все сам понимаешь. Выглядишь, вроде, по-современному…

— Ни фига не понимаю, где я и как здесь очутился?

— Я расскажу. Только, чур без истерик. — Медведь внимательно посмотрел на меня, оценивая психологическую устойчивость. — Ну, так как, говорить?

— Конечно, говорить! — Я решил, что после общения с говорящим медведем, вряд ли что-нибудь сможет вывести меня из равновесия.

— Ты находишься в сказке, только не в своей, а в общей. И ты сказочный персонаж, хотя и сам об этом не подозреваешь.

Здрасте! Насчет сказки еще можно поверить, раз уж медведи разговаривают. Но то, что я сказочный герой, пардон, не бывает сказок про сантехников.

Наш диалог прервал истошный крик с улицы:

— Серенький! Быстрей иди! Требуют!

Умберто в сердцах сплюнул:

— Как мне все это надоело. Я сейчас вернусь.

Он вышел из избушки. Подстегиваемый любопытством, я отправился вслед за ним. А, вдруг, моего нового приятеля звала, например, лисичка или лягушка какая? Интересно.

Но мои надежды не оправдались. На крыльце соседней избы стояли два божьих одуванчика: дед и бабка. Оба счастливо и одновременно заговорщически улыбались.