Шарло рассказал мне о своем побеге. Все сложилось просто и без приключений. На каторге в Сен-Лоран-дю-Марони он долго не задержался. Бежал оттуда через шесть месяцев с напарником-корсиканцем по имени Симон и еще одним ссыльным.

– Нам повезло, мы попали в Венесуэлу через несколько месяцев после смерти диктатора Гомеса.[10] Местные жители помогли нам освоиться и начать новую жизнь. На принудительном поселении тянул в Кальяо два года, да так здесь и остался. Видишь ли, мало-помалу эта простая жизнь меня покорила. Потерял первую жену: умерла при родах. Дочка тоже не выжила. А Кончита, негритянка, которую ты только что видел, отнеслась ко мне с пониманием. Я утешился ее любовью, искренним сочувствием ко мне и обрел счастье. А как ты, Папи? Должно быть, хватил лиха. Тринадцать лет – большой срок. Расскажи.

Я рассказывал больше двух часов, выкладывая своему старому другу все, что накопилось на сердце за все эти годы. Вечер прошел чудесно, мы вдоволь наговорились, предаваясь воспоминаниям. Но странное дело: ни слова о Монмартре, ни полслова о преступном мире, о делах – наших удачах и провалах – мы даже не заикнулись. О дружках, до сих пор разгуливающих на свободе, вообще ни разу не вспомнили. Как будто жизнь для нас началась с погрузки на конвойное судно «Мартиньер»: для меня в тысяча девятьсот тридцать третьем году, для него – в тридцать пятом.

Превосходный салат, жареный цыпленок, сыр из козьего молока, плоды манго под чудесное кьянти – все это подавалось на стол веселой Кончитой, к вящему удовольствию Шарло. Было видно, что он счастлив принимать меня в своем доме. Расчувствовавшись, он предложил пойти в деревню и пропустить там по стаканчику.

– Мы и здесь хорошо сидим, – ответил я, – зачем нам еще куда-то идти?

– Спасибо, друг, – согласился корсиканец, нажимая на парижский акцент. – Действительно, здесь хорошо. Кончита, неплохо бы подыскать невесту для моего друга.

– Я вас представлю своим подругам, Энрике: они гораздо красивее меня.

– Ты самая красивая! – возразил Шарло.

– Да, но я черная.

– Потому ты такая красивая, моя Кончита! В тебе течет чистая кровь твоей расы.

Огромные глаза Кончиты так и сверкали огнем радости и любви. Чувствовалось, что она просто готова молиться на Шарло.

Растянувшись на широкой кровати, я слушал новости Би-би-си из Лондона. Как-то непривычно снова окунаться в события, которыми живет мир. Отвыкаешь за столько-то лет! Я повернул ручку настройки приемника, и оттуда полилась музыка стран Карибского бассейна. В эфире Каракас – на позывные и трансляцию больших городов переключаться не хотелось. Быстро выключив приемник, я погрузился в размышления о только что пережитых часах и минутах.

Умышленно ли мы не касались лет, прожитых нами в Париже? Нет. Намеренно ли не вспоминали о нашем близком окружении, которому повезло избежать нашей участи? Опять же нет. Так что же, выходит, для крутых ребят все, что было до суда, не имеет уже никакого значения?

От жары я все время ворочался на широкой кровати. Не выдержав, я встал и вышел в сад. Сел на большой камень и стал смотреть вниз на долину и золотой рудник. Там внизу все светилось электрическими огнями: туда-сюда сновали порожние и груженные породой тележки.

Золото добывают из недр земли и обращают в слитки или звонкую монету. Если у вас его много, значит у вас есть все. Золото – двигатель мира. Добыча его обходится дешево, поскольку рабочим платят очень мало; но, чтобы хорошо жить, оно совершенно необходимо. А Шарло, в прошлом потерявший свободу именно из-за желания иметь как можно больше золота, сейчас даже не вспоминает о нем. Он и не заикнулся, богат ли прииск, или его запасы истощились. В настоящем он связывает свое счастье с негритянкой, домом, домашним хозяйством, огородом. О деньгах ни слова. Помудрел. А я пребывал в недоумении и замешательстве.

Шарло сцапала полиция по наводке одного парня по прозвищу Малыш Луи. Помнится, еще в тюрьме Санте Шарло клялся мне, что разорвет негодяя на кусочки при первом удобном случае. И вот сегодня вечером об этом ни гугу. А я, к примеру, – просто поразительно! – не заводил разговор ни о фараонах, ни о лжесвидетеле, ни о прокуроре. А ведь надо было о них поговорить, ей-богу! Не для того я столько раз бежал, чтобы стать полусадовником-полурабочим!

Согласен, я обещал себе соблюдать законы этой страны и сдержу свое слово! Но я ни в коей мере не отказывался от мести. И учти, Папи, не следует забывать о том, что идея мести не только поддерживала тебя все эти тринадцать лет, проведенных в застенках, но и была единственной твоей религией. Только благодаря ей ты сегодня на свободе, и от своей религии нельзя отступаться.

Черная малышка Шарло хороша, спору нет, но неужели он действительно предпочитает захолустную дыру у черта на рогах большому городу?! Или это я такой болван, что не могу понять простой истины: жизнь моего друга Шарло может иметь свои прелести? Или он боится ответственности, которую неумолимо налагает на человека современная городская жизнь? Есть над чем подумать, Папи.

Шарло сорок пять, для мужчины это еще не возраст. Высокий, сильный, крепко сбитый крестьянин с Корсики, выросший на вольных хлебах и здоровой пище. А солнце Венесуэлы не поскупилось на загар. И когда он надевает большую соломенную шляпу с загнутыми вверх краями, то выглядит даже очень и очень внушительно. Это тип первопроходца, открывателя здешних девственных земель. Он настолько ассимилировался с местными жителями, вписался в пейзаж, что выделить его из этой среды почти невозможно. Он практически стал ее частью.

Вот уже семь лет, как он здесь, но не постарел еще старый медвежатник с Монмартра! Больше двух лет, пожалуй, ушло на расчистку участка плато и постройку дома. И еще надо было выбрать деревья в лесу, срубить, привезти, окорить, обтесать, подогнать. А ведь каждое бревно из древесины твердых пород. Бревна тяжелые-претяжелые. Недаром дерево называют железным. Все деньги, заработанные на прииске, наверняка ухлопаны на строительство дома. Без помощников было не обойтись, а им тоже надо платить. А еще стоимость цемента (дом заделан в бетон), колодца, ветряка для закачки воды в бак. Эта молодая пухленькая негритянка с большими влюбленными глазами наверняка была первой помощницей старого морского волка, выброшенного на берег. Я заметил в большой комнате швейную машинку. Должно быть, она сама сшила и скроила те короткие платьица, которые так ладно сидят на ней. Неплохо. Зато Шарло реже приходится оплачивать счета портнихи!

Да, если он не уехал в город, значит не был уверен в себе. А здесь эта приятная, в сущности, жизнь не ставит перед ним никаких проблем. Ты большой человек, Шарло! Наглядный пример того, что может выйти из мошенника. С чем и поздравляю! Поздравляю также и тех, кто помог тебе не только перемениться, но и изменить взгляд на жизнь: показать, какой она может быть или какой ей следует быть.

И все же венесуэльцы с их радушием опасны. Им только дай, так опутают тебя сердечностью, доброжелательностью, что и глазом не успеешь моргнуть, как превратишься в пленника! Я свободен, свободен, свободен и хочу навсегда остаться таким!

Берегись, Папи! Не будь дураком, не обзаводись хозяйством, не строй семейный очаг! Тебе хочется любви, ты был надолго лишен ее. К счастью, ты уже спустил первые пары́ в Джорджтауне. Индианка Индара – еще и двух лет не прошло! С этой точки зрения ты менее уязвим, чем если бы тебе пришлось попасть сюда прямо с французской каторги, как это произошло с Шарло. Как бы ни прекрасна была Индара и как бы ни был ты счастлив с ней, это тебя не остановило. И ты бежал из Джорджтауна. Тебе не захотелось жить припеваючи и кататься как сыр в масле. Спокойная жизнь? Это не для тебя. Пусть даже счастливая. И ты это прекрасно знаешь.

Приключения. Приключения. Вот моя стихия! В них я живу и дышу полной грудью. Отчасти поэтому я и рванул из Джорджтауна и оказался в Эль-Дорадо. А сегодня я здесь по той же самой причине.