От многочасового жара и усталости я уже не могла ни стоять, ни лежать. Как назло мама приехать не могла. Илюшка тоже «затемпературил» и весь ужас происходящего обрушился на вернувшегося мужа. Ни двойная доза «Нурофена», ни растирания жар не снимали. Тогда муж взял Егорку на руки и начал ходить по комнате, бормоча что-то невнятное. Через минуту у Егора прошли судорожные подёргивания, а ещё минут через пять он погрузился в спокойный сон. На градуснике ртутный шарик не поднялся выше 37. Теперь муж взялся за меня. Сделал несколько движений ладонями над больной грудью и некоторое время, едва касаясь пальцами, трогал где-то между лопатками и поясницу. Я почти сразу отключилась, а, когда пришла в себя, то сразу почувствовала, что жар спал и болезненные комки лактостаза полностью исчезли.
Выяснить «как и что» я не успела. Скорая всё же приехала и без лишних разговоров увезла нас с Егором в дежурную больницу, где мы были помещены в реанимационное отделение. Педиатр подтвердила диагноз – «двусторонне воспаление лёгких». И на мои вопросы пояснила, что у грудничков инфекционные заболевания могут вызывать быстрое развитие болезни, иногда молниеносное, так как у них ещё нет достаточного иммунитета. Но в реанимации мы пролежали недолго. Состояние Егорки быстро улучшалось и через две недели нас выписали под наблюдение участкового врача.
За время пребывания в детском отделении у меня было время осмыслить происшедшее. В реанимацию, понятно, к нам не пускали даже мужа, так что разговор мы продолжили только по возвращению домой. В больнице доступа к интернету не было и я измучила себя сомнениями из-за домыслов и тревожных подозрений.
Муж для меня с самого первого знакомства был «Евгением Васильевичем», человеком с таинственным прошлыми и с удивительными способностями в настоящем, вызывавшими у меня жгучий интерес. Я ходила на его просветительские курсы по «практической психологии» и открывала для себя мир, в котором я живу, в буквальном смысле заново. В начале 2000-х царило смутное время из-за развала Советского Союза, в жизни моей семьи и в жизни «новорождённой» матушки России бушевали кризисы. Я ещё успела закончить институт Индустрии Моды, но работы по специальности не было и у меня тогда отсутствовали ясные перспективы «куда идти и чем заняться».
Курсов всякого рода экстрасенсов, психологов и эзотериков вроде Кашпировского, Чумака и Козлова было много и в каждом городе, и на «любой вкус». Я почему-то стала обращать внимание именно на их рекламу, так как считала, что не могу состояться в своей профессии из-за страха перед общением с людьми. В Москву меня не отпустили родители. Но, так сложилось, что именно в это время однокурсница позвала на презентацию некоего «Культурно-просветительского Проекта «Вече»», организованную в нашем городе. Я долго сомневалась, однако пошла и была совершенно очарована и людьми, которых встретила на презентации и её ведущим. Евгений Васильевич на каком-то очень простом и понятном мне языке рассказывал о вещах «сложных, запутанных и судьбоносных», что я не только начала посещать просветительские курсы, но и устроилась работать в одном из социальных подразделений Проекта. Мне казалось тогда, что я из своей природной замкнутости попала в круг необыкновенных людей, обладавших необыкновенными способностями, о знакомстве с которыми я даже не мечтала.
Каждый день я с каким-то детским восторгом приходила на новую работу. Чтобы быть рядом с Евгением Васильевичем и его партнёрами я была готова браться за любое дело. Всё мне было интересно: и получение новых знаний и какие-то необыкновенные перспективы в саморазвитии. Но как только в результате работы Проекта начали приходить деньги (даже не начали, а только наметились возможности их прихода), то в среде «необыкновенных людей» тут же начались разборки, выяснения, претензии… И всё, что было мне интересно в одночасье превратилось в абсурд страстей – вроде телешоу «ДОМ 2», с отвратительными интригами, дележом имущества и взаимными обвинениями в совершении самых подлых поступков.
Сказать, что я была шокирована – это не сказать ничего. Я была обманута в самых светлых и искренних ожиданиях. «Кто угодно, но поступать ТАК! ТАКИЕ!!! люди не должны!» Тем более что со многими из них у меня сложились очень близкие и дружеские отношения, которых до этого никогда не было.
Я видела, как Евгений Васильевич болезненно переживал крушение своего Проекта. Он перестал выходить на работу, а потом вообще исчез. Я несколько дней выслушивала от его бывших сотрудников злобные комментарии по поводу исчезновения «ЕВ», но затем всё же решилась разыскать его, невзирая на свою почтительную робость. Один из немногих «партнёров», кто устранился от возникших разборок и дрязг, сообщил мне, что помог ему переехать на съёмную квартиру, где оставил «Василича» «в очень плохом состоянии здоровья».
Через час я стояла перед искомой дверью. На звонки мне никто не откликнулся. Но дверь оказалась незапертой. Евгения Васильевича я обнаружила в дальней комнате. Он лежал под несколькими одеялами. Вид у него был отрешённый, лицо бледное и его бил озноб. Я была очень напугана, но сообразила, что нужно вызывать скорую помощь. Евгений Васильевич слабым голосом, но категорично отказался. Лишь через час, когда у него начался надрывный кашель, я его уговорила обратиться «хотя бы к знакомым врачам». У одного из них поблизости находилась частная клиника.
Коллега Евгения Васильевича откликнулся на мой звонок и сразу приехал. Меня он выгнал из комнаты и я при осмотре не присутствовала. Но через десять минут, он вышел и сообщил, что у Евгения Васильевича инфаркт и уже начался отёк лёгких, необходимо срочно вызывать реанимацию.
– Не факт, что этого Гиппократа (эту кличку дали ЕВ в мединституте, он несколько лет на посвящении в студенты играл роль Гиппократа) успеют довезти до кардиоцентра. От госпитализации Женька отказывается!!! Ты кто ему?! Жена? А-а, всё равно… Попробуй его уговорить. Ведь умрёт через пару часов. Я покамест в аптеку сгоняю…
Пока коллега ЕВ ходил в аптеку, я прорыдалась и вошла в комнату. Евгений Васильевич лежал с закрытыми глазами и с видимыми усилиями сдерживал болезненный кашель. Я не могла смотреть ему в лицо, но села рядом, взяла его холодную и влажную ладонь, и крепко её сжала.
– Вам нужно в больницу. Поедемте… пожалуйста… Я Вас очень прошу…
Я с трудом удерживалась от слёз. Евгений Васильевич открыл глаза и, морщась от боли, внятно сказал:
– Понимаешь сапожник без сапог это плохой сапожник. Грош мне цена, если я вам вещал о неограниченных возможностях человека, а сам не могу справиться с какой-то болячкой…
Коллега вернулся и сделал ему несколько инъекций и некоторое время наблюдал за происходящим. Он ещё несколько раз «взывал к совести» ЕВ, а потом махнул рукой:
– Ты сам то подумай, что я скажу Валерке (однокурсник ЕВ – патологоанатом областной больницы), когда привезу ему поутру твой скорбный прах?
Но Евгений Васильевич всякий раз безапелляционно заявлял:
– Вызовешь скорую – я от госпитализации откажусь… Ты забыл, что в вопросах кардиологии я разбираюсь чутка получше… И не переживай, если что, тебя здесь вообще не было! Так что твоя совесть чиста и … Иди умой руки – от здоровья помогает…
Коллега ЕВ некоторое время раздражённо ходил по квартире. Но после звонка его жены уехал домой, пообещав вернуться для «эксгумации тела из этого склепа для придурков».
До утра я не отходила от постели умирающего и… очень дорого мне человека. Он периодически впадал в забытьё, а когда приходил в себе во время приступов кашля, то начинал хрипло дышать и что-то невнятно бормотать. Я тогда думала, что он бредит и хотела вопреки его воле вызывать скорую. Но Евгений Васильевич так отказывался, что настаивать на своём я не осмеливалась.
Ближе к полночи я позвонила домой и сообщила маме, что «ночевать останусь у подруги по институту». Я впервые в жизни решилась нарушить строгий уклад моей семьи, но в моём голосе видимо отразилась безапелляционная решимость, что мама взялась «успокоить отца» и расспрашивать «как да что» не стала. Для меня это само по себе явилось чем-то сродни чуду «как» и то «что» вообще происходило со мной. Чувства!!! Целый поток чувств! Вроде как «непрошенных», неожиданных, изменяющих время и ощущение пространства. Я сидела в чужой квартире, среди мебели советских времён, среди заброшенности некогда жилых комнат и вот рядом угасала жизнь ЖИВОГО человека, который разбудил во мне неравнодушие и стал бесконечно дорог.
