Сейчас ее упрямо, настойчиво разрывал звонок.

– Вот же ж мать… – буркнул он, поискав и найдя трубку. – Кому это там…

Не ясно.

Он сперва ответил, прохрипев: «Алло!», но на той стороне после короткой паузы отключились. Пожав плечами, Кобзарь взглянул на дисплей, тряхнул головой, пощелкал, нашел входящие звонки.

Номер не определился.

Еще не понимая до конца, Олег попробовал набрать его. Ничего не вышло, звонок сразу сбросили, раздались короткие гудки. Сделав так еще дважды, Кобзарь выругался, сплюнул и только теперь посмотрел на себя.

Он сидел на краю дивана как заснул – голый. Рядом, накрывшись уже не одеялом, а почему-то белой простыней, тихо лежала Мэри. Похоже, звонок ее не разбудил, девушка спала крепче его.

Кряхтя и пытаясь понять, почему так кружится голова и до сих пор сухо во рту, хотя едва початая бутылка виски скучает на комоде, Кобзарь поднялся, нашел трусы, джинсы, неуклюже натянул на себя. Потом надел старую футболку с наполовину стершейся надписью «ROCK» на фоне двух скрещенных молний, босиком побрел в ванную. Поплескав холодной воды на лицо, отряхнулся, будто щенок, понемногу приходя в себя. Вытираясь, почувствовал: полотенце еще хранит запах девушки.

Вернулся назад.

Остановился возле ложа, скрестил руки на груди, присматриваясь к спящей.

Он что-то почувствовал.

До конца не понимая, что происходит, шагнул ближе. Наклонился.

– Мэри, уже утро.

Она молчала.

Ее не разбудил телефон, который не умолкал минут пять.

– Мэри! Мария! Мэри!

Девушка не отвечала. Даже не шевельнулась.

Кобзарь взял ее за плечо, рывком повернул к себе.

Большие глаза смотрели мертво.

Еще ничего не поняв, точнее, не осознав, как такое могло произойти, Олег скользнул взглядом ниже. К большим красным пятнам на простыне. Там, где были груди.

Вокруг грудей.

Он дернул за край. Обнажил красивое мертвое изуродованное тело. Прикипел глазами туда, где должны были находиться круглые, похожие на спелые черешни соски.

Звонок.

Телефон заставил вздрогнуть.

Кобзарь схватил его, снова увидел – номер не определен.

– Какого черта!

Короткие гудки.

А через миг – писк, сообщение. С того самого не определившегося номера.

Одно слово, четыре буквы, будто битой по голове.

БЕГИ.

Она прошла и села на диван.

Тело уже вынесли, возле парадного она пропустила санитаров с носилками. Не сдержалась, жестом остановила их. На грубое: «Э, вы кто, уважаемая?!» – ткнула удостоверение, потом, не снимая перчаток из тонкой кожи, взялась за края казенного белого покрывала. Подняла ровно настолько, чтобы увидеть лицо. Мертвые глаза уже закрыли, так что посмертное выражение она будет изучать на фото, вместе с другими материалами. Почему-то казалось: внезапная смерть должна была напугать девушку, а страх – изуродовать. Опущенные веки делали любую смерть похожей на глубокий, спокойный, здоровый сон.

Нырнула и не вынырнула, ушла ночью.

В квартире, куда она поднялась, группа уже заканчивала осмотр. Внутри было особо не разгуляться, а соседи по площадке создавали снаружи дополнительную атмосферу толчеи. Полицейские без особого успеха напоминали раз за разом, что тут нет ничего интересного, нужно расходиться, а тем временем оперативники призывали не расходиться далеко никого, кто может хотя бы что-то рассказать. В следствии она тащила четвертый год, так что вздохнула, представив, с чем вскоре будет иметь дело. Потому что практика показывала: пользы от подавляющего большинства свидетелей немного. Зато каждый желающий охотно беседует с замученным опером, стараясь, в свою очередь, выцарапать сведения из сыщика.

Людей крайне интересует, что случилось за закрытыми дверями чужой квартиры.

Долго потом будут сплетничать между собой и в округе.

Новости, показанные по телевизору, так не обсасывают, как трагедию, которая случилась рядом, пока все тихо-мирно спали, ощущая себя в безопасности.

Переступив порог и оглядевшись, она в который раз отметила: почему-то большинство тяжких преступлений, с которыми имеешь дело, совершаются в таких вот скворечниках.

Кино и сериалы, в основном американские, приглашали зрителей вместе с героями в роскошные пентхаусы, загородные особняки с бассейнами, в дорогие офисы в зданиях из стекла и бетона. Жертва – или в деловом костюме стоимостью в тысячи долларов, или в новом, впервые надетом коктейльном платье. Край непременно задран выше колена, и крупным планом видно стройную ножку, обутую в туфлю на тонком высоком каблуке. Детективы же обсуждают все, стоя перед большими, во всю стену, окнами, из которых открывается вид на огромный город или тихий солидный лес.

Ее реальность была другой. Старые, стандартно спроектированные, плохо обставленные и не всегда с современным ремонтом квартиры в блочных, кирпичных и панельных домах, где счастье каждого человека закончилось вскоре после переезда. Жители, сколько бы их тут ни ютилось, радовались крыше над головой и держались вместе не потому, что так хорошо, а потому, что в другое место никто из них перебраться не надеялся. Они узнавали, кто живет за стенкой, выше или ниже, только тогда, когда там появлялась полиция. А во время разговоров мало кто мог вспомнить имя тех, с кем долгое время жил рядом, даже вежливо здоровался на лестнице.

Она подозревала, что по службе с этим сталкивается не одна.

Также предполагала: не всех ситуация настолько беспокоит.

Следом за ней в комнату из кухни шагнул оперативник – высокий, крепкий, с осанкой борца и перебитым носом. Но всю наглядную мужественность приземляли рыжие, прямо-таки оранжевые волосы и веснушки. На вид ему было под сорок, моложе не выглядел, но россыпь на лице делала сыщика похожим на большого ребенка. По всей видимости, мужчина понимал это и давно привык. Но все равно пытался казаться более опасным, морща лоб и постоянно щуря глаза.

Садясь, она перехватила взгляд рыжего. Произнесла, расстегивая верхнюю пуговицу на пальто, как была, в перчатках:

– Вам не нравится, что я села здесь.

– Садитесь, где удобно. – Рыжий повел плечами.

– Тут больше негде. И в квартире, где живет ваш друг, неудобно всюду.

– А-а, – протянул сыщик. – Знаете уже. Вычислили. Мы же раньше не встречались.

– Слушайте, Головко, ну не показывайте себя глупее, чем вы есть. Не включайте это. Мне не нужно.

– Вы о чем?

– То есть придется объяснить. Считайте, загнали на скользкое. – Она сложила тонкие губы в прямую линию, машинально расстегнула еще одну верхнюю пуговицу, осталась сидеть. – Труп молодой женщины с признаками насильственной смерти обнаружили в квартире некого Олега Кобзаря. Два года назад он уволился из органов по собственному желанию. До того служил в отделе особо тяжких преступлений. Тут. – Она похлопала ладонью по колену. – В Святошино. Жил неподалеку от своего бывшего управления, что вполне логично. Не менее логично и правильно, что близкий друг Кобзаря примчался на место происшествия, как только узнал. Даже если не его дежурство, но это уже вообще детали. Убийство раскрывают всем отделом, коллективная работа.

– И вы узнали про здешние расклады у себя в главке вот так, за два часа?

– Два часа – много, капитан. Мне хватило шестидесяти минут. Согласитесь, ситуация нестандартная. Информация пришла сама собой… если целесообразно так сказать.

– Никогда с вами не сталкивался, Вера Павловна. Когда услышал, что сюда почему-то едет сама Холод, даже немножко, знаете, затрепетал.

– Не паясничайте. – Она немного подумала и решила не щадить Головко. – Не всякий рыжий должен притворяться клоуном.

– Слышал, резкая вы. – Тот не обиделся или скорее не подал виду. – Донецкий стиль, фирменный.

– Рыжий – не оскорбление. – Ее лицо мгновенно окаменело. – Чего не скажешь про только что употребленное вами слово. Сейчас «донецкий» тут, в Киеве, звучит как диагноз. Неизлечимая болезнь, носителей которой нужно изолировать или даже уничтожать.