Внутри пахло свежей эмалью, нагревшийся пол был липким. Гловер посовещался с каким-то сержантом, сложенным как оперный певец, поджарым и состоявшим, казалось, из одной мощной груди. Сержант куда-то позвонил, после чего подошел ко мне вместе с Гловером.

- Это сержант Оби Лепаж. Не возражаете, если он поедет с нами в больницу?

Как будто у меня был выбор. Мы снова влезли в машину и три минуты спустя вошли в больницу через дверь приемного покоя.

Входя в больницу в обществе двух полицейских, получаешь определенные преимущества перед прочим людом: тебя не спрашивают, к кому пришел, не говорят, что до трех часов пополудни посещения больных нежелательны. Деловитая поступь и тихий лязг наручников действуют на медсестер подгоняюще, а санитаров с тележками заставляют освобождать путь. Я шел за полицейскими, будто пришвартованный к корме корабля ялик. Сидевший у палаты Пэттена охранник поднялся и отложил журнал, ножки железного стула скрипнули по кафелю. Трое стражей закона посовещались между собой, но ни единого словечка из их разговора не просочилось за стену, образованную широкими сутулыми спинами этих людей. Похоже, дверь приоткрылась. Я увидел широкое синее небо в просвете между белыми простынями, окружавшими единственную койку. Тело Пэттена мягким зигзагом лежало под одеялом, в левом запястье торчала иголка капельницы. Из-под мышки тянулся толстый шланг, подсоединенный к похожей на насос машине, которая стояла под койкой. Когда я проскользнул в палату, глаза Пэттена были закрыты, но он не спал. Его веки тотчас разомкнулись.

- Сукин ты сын, - процедил Пэттен сквозь зубы, но довольно беззлобно. Звать охранника или санитара ему не хотелось, и он решил принять участие в заговоре, чтобы посмотреть, чем это кончится. - Ты настучал на меня, парень, и я этого не забуду.

- Вам нельзя волноваться. У меня к вам несколько вопросов, но я не хочу, чтобы у вас разошелся шов.

Глаза Пэттена потемнели, и я быстро добавил, не дожидаясь, пока он заорет на меня:

- Не о вас. Я хочу спросить о пожаре. Как он начался? Из-за ошибки при отправлении обряда? Кто виноват? Мэлбек? Алин? Что случилось?

- Почему я должен тебе рассказывать?

- Вообще-то верно, причин нет. Только я думаю, что той ночью произошло событие, которое и поныне не дает вам покоя. Готов биться об заклад, что это так.

Бледные руки Пэттена теребили простыню с больничным штампом, а глаза следили за руками. Потом он принялся озираться по сторонам, словно надеялся найти ответ в углу палаты. Наконец он снова взглянул на меня.

- Ладно, парень. Кое-что, возможно, и случилось. Но я не понимаю, какое это имеет значение.

- Вы, Алин и Мэлбек распевали какие-то заклинания. Где тогда был Траск, владелец усадьбы?

- Лежал в отключке в каком-нибудь углу. Ему надо было только бутылку дешевого виски или рома поставить, а об остальном он мог позаботиться сам. Ему было плевать, что мы делаем, лишь бы мы помалкивали и платили наличными.

- Итак, он спал. Остальные отправляли обряд, так?

- Да. Теперь я помню все очень четко. Той ночью я почувствовал прикосновение. Я был новичком и только потом отбил Алин у Джона. Но даже после этого жрецом оставался он. Это он призывал многоцветный пламень Эфрона. Его сила действовала в пределах восьмиугольника. Но заклинание произносил я. "И будет после призыва воскрешение памяти по мановению жезла, и пусть костный мозг жезла сохранится в пирамиде". Алин повернулась ко мне и увидела истинного носителя зла в моем облике, а не в Мэлбеке. И тогда бледный от ярости Джон вскричал на языке Еноха: "Узри лик господа своего, источник утешения, чьи глаза есть свет небесный..." А потом указал на окно и закричал. И сказал, что видел носителя зла, который льнул к стеклу своим дивным безобразным ликом. Сам я ничего не видел и сообщил им об этом. Алин испугалась и вышла из восьмиугольника, чтобы прилечь на кушетку, а мы с Джоном отправились на улицу, чтобы взглянуть на окно, за которым он видел лицо. Стекло было черным от сажи. Мэлбек утратил самообладание и что-то забормотал. Мне пришлось погрузить обоих в его машину и отвезти в город. После этого Алин пошла со мной, и больше я никогда не видел Мэлбека. Говорят, он...

- Да, я знаю. Итак, пожар начался после вашего отъезда оттуда. Но вы оставили в восьмиугольнике свечи и лампы.

- Вероятно, Траск повалил их, когда проснулся, но пол там был выстлан толстыми досками. Сомневаюсь, чтобы он загорелся от опрокинутой свечи.

- Ладно, полагаю, самый легкий вопрос мы разрешили.

- А что, есть ещё и трудный?

- Трудность заключается в том, что мне не хочется вешать на вас дело. Я уж и так прикидывал, и эдак, но ничего не выходит. Без вас в этом нет никакого смысла. - Я вцепился в спинку койки. Лишь услышав, как лязгает рукоятка регулятора изголовья, я понял, что мои нервы на пределе, и придвинулся поближе к привинченному на высоте моей груди столику над койкой. - Вы с самого начала знали Дика Бернерса и Уэйна Траска?

- Конечно. Дик Бернерс был моим дядькой. Я его любил. Но Траска знал только в лицо и держался от него подальше. Не забывай, Бенни, я был ещё ребенком. Они казались мне великанами.

- Когда мы с вами впервые заговорили о Дике, вы ещё не знали, что он умер. Вы использовали глаголы в настоящем времени. Кто сообщил вам о его смерти?

- Не знаю. Наверное, кто-то на озере.

- Вы слышали, что Траск шантажировал Мэгги Маккорд её прошлым?

- А мне и невдомек, что у неё есть прошлое.

- В этом отношении вы не монополист, мистер Пэттен. Коротко говоря, Бернерс вытащил Траска из горящей лесопильни и заставил его прекратить вымогательство. Пока Дик был жив, Траск не шантажировал старуху. Бернерс любил Мэгги и показал её сыну, Джорджу, свою потаенную шахту. Джордж знал и о том, как Траск вытягивал из матери деньги. Он не был наделен богатым воображением, но понимал, что благодаря полученным от Бернерса и Траска сведениям не умрет от голода.

- Занятно, приятель. Только я не пойму, какое отношение все это имеет ко мне.

- Джордж кормился не только мелким воровством, но и шантажом. Он норовил пощипать одну парочку в усадьбе, но его спровадили.

- Ну и что? К делу, приятель.

- Думаю, он и вам докучал.

- Можешь думать, что тебе угодно, Бенни. Но если даже допустить, что это так, почему я не мог спровадить его, как та парочка в усадьбе? Или, по-твоему, мне не приходилось иметь дело с вымогателями?

- Вас выдала испанская зажигалка. Должно быть, Джордж спер её у вас во время одного из посещений. Я видел эту штуку в хижине Дика. Джордж копался в шахте, я понял это, когда увидел там свежие газеты и разорванные книги Дика, которые шли на растопку печи. Джордж попытался убить меня, но, когда я вернулся в хижину за своими пожитками, зажигалки там уже не было. Вряд ли в парке Алгонкин так уж много этих испанских вещиц. Все стало ясно, когда я увидел, что зажигалка вернулась к своему законному хозяину. Вы были в хижине, мистер Пэттен. Именно вы убили Джорджа.

- Перестань, Бенни. Неужто ты думаешь, что удар топором по голове единственный способ избавиться от вымогателя?

- То-то и оно, что этих способов сотни. Как только люди не избавляются от мерзавцев вроде Джорджа. Вот почему мне было так любопытно услышать от вас, что Джордж погиб от удара топором по голове.

- Если это ловушка, Бенни, то весьма и весьма жалкая.

- Никто не знал, как погиб Джордж. Это держали в строгой тайне.

Вы сами себя выдали, Норри. Я все никак не мог понять, откуда Лорке известно о Джордже. Оказывается, от вас. Не очень умно. Вы думали, что это знают все, что кровавые подробности - ни для кого не секрет. Вы заблуждались.

- Ни один канадский прокурор не станет преследовать меня, имея на руках такие слабые улики. Все это курам на смех, Бенни. Слишком ничтожно.

- Не сказал бы. Мотив у вас был. Интересно, как старейшины "Последнего храма" посмотрят на ваше увлечение сатанизмом? Как к этому отнесется сенатор?