Так вот, в морской гавани орудовала свирепая банда местных рэкетиров, в нежные объятия которых наш герой не преминул угодить прямо при выходе за территорию порта. Православный рок настигал свою паству и за дальними морями-океанами. Вернулся бедняга к своей благоверной Галине весьма солоно нахлебавшись, без гроша в кармане, да ещё с побитой физиономией. Пришлось, как всегда, смириться с непредвиденной утратой.

В общей сложности около двух лет погоремыкали Кочерыжкины в Аргентине, перебиваясь случайными заработками, пока окончательно поняли, что ловить им здесь нечего. Средств никаких не скопили, а то, что привезли с собой, растранжирили и стала реальной угроза уличной жизни. А они знали много своих соотечественников, ночующих в парках на скамейках либо в картонных коробках. Это были опустившиеся, грязные, с потухшими взорами мрачные личности, живущие подаянием и роющиеся среди отбросов в поисках куска насущного в смердящих помойках. Всегда страшно быть стиснутыми клешнями лихой безысходности. Во всяком случае, Николай был из таких, кто живьём не сдаётся. С некоторых пор был он наслышан о том, что через горный хребет, в соседней Чили, жизнь совершенно иная нежели в треклятой Аргентине. Вот туда и навострил лыжи наш неудачливый, но упорный авантюрист.

В новой стране на первых порах фортуна его приняла сносно: подвернулась работа водителем в русском монастыре, там же игуменья выделила для проживания семьи уютный небольшой домик. Но, как обычно, удача сопутствовала совсем недолго Николаю. Вскоре он рассобачился с хозяйкой монастыря, несогласный с тем, что кроме накручивания «баранки» его принуждают в свободное от исполнения прямых обязанностей время выполнять ещё и косвенные поручения, как-то: заменить сгоревшую лампочку, помочь монахиням перетащить какую-нибудь тяжесть, полить из шланга цветочную клумбу и прочее. Он это делать категорически не хотел без дополнительного вознаграждения. А матушка игуменья вечно плакалась, что ужасно скована в средствах. Ну и нашла коса на камень. В итоге, Николаю пришлось искать другое место работы. Так он оказался на юге Чили. Привлекла его туда одна семья русских староверов, предки которых ещё во времена существования Российской империи покинули негостеприимное отечество и перебрались в дикие дебри бразильской Амазонии. А затем, их многочисленные отпрыски разбрелись по всей Латинской Америке. В Чили главой староверской общины был некий Илья, он-то и сманил с собой Кочерыжкина-старшего. Старовер захотел в Чили развернуть собственное доходное дело – соорудить пилораму и изготавливать древесные стройматериалы. А для этого ему был необходим человек, сведущий в мирских промышленных технологиях. Позарился Николай на то, что Илья предложил ему стать компаньоном, для чего надо было внести финансовый взнос в разворачиваемое дело, чтоб затем иметь свой процент с доходов. А ещё его сманили выразительными рассказами о живописной дикой природе юга Чили и замечательных там охоте с рыбалкой.

Николай задолжал всем знакомым… Благо, что матушка Ульяна прониклась участием к Галине и оставила её жить с детьми в монастырском домишке. К извечным проколам своего благоверного Галина давно привыкла, а посему скромно трудилась парикмахером в небольшом салоне, постепенно погашая долги супруга. Кроме этого, она, также, содержала семью, оплачивала коммунальные расходы, да ещё после работы посещала платные курсы косметологов. Непостижимо, как только она сводила концы с концами при такой-то жизни! Видимо богатый советский опыт выживания в экстремальных условиях, заложенный генетически в программе её ДНК, оптимально ориентировал в пространстве. А что было делать? Назад все пути отрезаны: не осталось жилища на родине и нет денег, чтобы туда добраться, ибо полторы тысячи долларов стоит билет только для одного человека.

– Не знаю, что и делать? – блестя повлажневшими глазами, доверительно делилась со мною Галина. – Жаль престарелую мамашу, оставшуюся там, дома. Она постоянно жалуется на трудную жизнь, а мы ей ничем помочь не можем. Забрать же сюда, как видишь, тоже невозможно. Она думает, раз мы три года за границей, значит, уже достаточно разбогатели, а ей просто не хотим помочь.

– Конечно, – согласился я, – у нас бытует устойчивое мнение, будто за границей коврижки сыплются с неба.

– Ага! – оживилась Галя. – Только рот разевай. Скоро сам во всём убедишься.

Эта женщина хорошо знала прозу истинной жизни и её слова отнюдь не были голым пророчеством: я действительно очень скоро познал положение дел, – просто Галинин житейский опыт формировал в ней бытовую мудрость. А безысходности нет места там, где преобладает разум. В стихотворении «Вечности оскал» хорошо переданы все эти чувства:

Мне жизнь – как нерешённая задача

и предстоит ещё найти ответ.

А вечность злобствует собачьим

оскалом лет.

Судьба моя – несломленная крепость,

врагом не покорённый Брест.

Изображая на лице свирепость,

несу сей крест.

Пытаясь изваять ещё при жизни

себе монументальный бюст,

скрываю в беспардонном эгоизме

смятенье чувств.

Такое испытание на прочность! –

судьбой очерчен след.

И столь преград таит в себе порочность,

и столько бед!

Года эпоха складывает в вечность, -

в единый неделимый монолит.

Лишь бог уполномочен быстротечность

судьбы продлить.

Реальность – роковая неизбежность:

в конце пути отчётливей финал.

А безысходности пугающую внешность

мир проклинал!

Так и провёл я всё время до воскресенья в семье Галины, ожидая возвращения отца Вениамина. А в воскресенье с утра в компании своих новых друзей – Галины и Юры с Юлей отправился на воскресное богослужение в русской церкви с трепетным намереньем встретиться со священником и узнать коим образом разрешится моя судьба. Во дворе при церкви собралось человек пятьдесят народу, присутствовало много детей. Против небрежно одевающихся латиносов здесь, наоборот, все были опрятны, хотя и публика присутствовала разношерстная: были и так называемые «старые русские» – эмигранты первой волны, после Гражданской войны малыми детьми с родителями покинувшие взбаламутившуюся родину, и эмигранты второй волны – полицаи и власовцы, бежавшие с немцами после поражения, нанесённого им Советскими войсками, а также, присутствовали «новые русские», такие как я, в результате развала социалистической системы пустившиеся с дорожной сумой в поисках счастья по всему миру. Последние чувствовали себя полными изгоями, поскольку в отличие от эмигрантов предыдущих двух волн были неимущи и, к тому же, словно прокажённые, несли на себе чёрную метку коммунизма. Во всяком случае, такими их здесь считали. Старые эмигранты и их отпрыски с соотечественниками моего поколения почти не общались, и относились к вновь прибывшим с пренебрежением и нескрываемым презрением. Так, пожалуй, рабовладельцы американского юга относились в прошлые века к бесправным невольникам на своих хлопковых плантациях. Тем не менее старые русские вели себя чванливо, заносчиво, надменно. Новые же были гораздо проще в общении и радостно приветствовали друг друга при встрече.

Церковь в Чили для русской колонии словно лобное место – здесь все собирались и отсюда начинались все знакомства. Под лоно православного храма стекались верующие и неверующие представители некогда единой страны, а также, приверженцы иных вероисповеданий, ибо церковь для всех служила неким клубом, где можно было найти друзей, обменяться информацией, достать русские газеты и книги, наконец, здесь формировались мужские компании для того, чтобы весело провести выходной. Во всё это меня, по ходу, посвятили мои новые друзья. Незаметно Галина, как бы, представляла мне отдельных персон на этом своеобразном дефиле.