– А Люси?

– Джонни звал ее с собой, но в последний раз я видел ее в каюте. По-моему, они с «Адалвольфом» не поладили.

Он держал в руке чашку протеинового супа, а оранжевый костюм медика был помятым, словно Престон в нем спал.

– Как у тебя дела? – спросила я.

Он вздохнул.

– Все никак не могу поверить, понимаете?

Не стоило переспрашивать, о чем он говорит. Все мы смотрели, как гибнет человеческая цивилизация. У всех нас там, на линиях фронта, остались друзья и коллеги – и как знать, может, их уже не было в живых. Знакомые нам планеты задыхались без помощи извне. Разрушались биосферы. Сохли посевы. Рвались пищевые цепочки, умирали люди. И уж конечно, нашлись авантюристы, вопреки очевидности решившие, что сейчас самое время урвать себе власть или территории. На пути Мраморной армады вспыхивали и гасли напрасные войны и революции. Снаряды дырявили хрупкие жилые купола. Грибовидные облака вставали над возделанными тяжким трудом полями. Целые сообщества рвали друг друга в клочья из-за чего-то, что спустя несколько часов, с прибытием белых кораблей, обратится в ничто. А бойня все продолжалась. Она проникала в наши сновидения, лишала вкуса пищу, которую мы силком заталкивали в себя. Мы здесь были беспомощными зрителями, укрывшимися за границей исследованного людьми космоса и бессильными повлиять на апокалипсис, доходивший до нас стершимся, рваным шумом помех. Никакие наши слова или действия не спасли бы ни единой мечущейся в темноте души, но и отвести взглядов мы не могли. Эта катастрофа касалась нас наравне со всеми; все мы стали сегодня просто человеческими существами, прячущимися от непобедимой стихии – последнего бутылочного горлышка из множества катастроф, на протяжении тысячелетий пытавшихся уничтожить наш вид.

– Ты в порядке? – спросила я.

Престон не поднял глаз, только крепче сжал чашку.

– Наверное.

– Бояться нормально.

– Да не так уж я и боюсь. Просто все разваливается. И мы потеряли Альву. – Он врезал кулаком по столу. – Чувствую себя чертовски беспомощным!

Я всей душой ему сопереживала. Его слова повторяли мои мысли, а ведь парень был слишком молод, чтобы так много на себя взваливать. Но я, как старший по званию, не могла ограничиться жалостью. Я должна была его поддержать.

– Каждый делает все возможное.

– А мне кажется, что мало.

– Ты делаешь много.

– Это как?

– Ты – наш медик. – Я вынудила себя улыбнуться. – Твоими стараниями все здоровы и продолжают полет. А пока мы в пути, жива надежда.

Престон немного расслабился, поставил чашку.

– Об этом я не думал.

– Не хватайся за все сразу, – посоветовала я, положив ладонь ему на плечо. – У тебя есть дело на этом корабле. Сосредоточься пока на нем.

Он бледно улыбнулся:

– А потом?

– Как знать? – махнула я рукой, отгоняя тяжелые мысли. – Сейчас нам осталось полагаться только на себя.

В коридоре послышались шаркающие шаги. В камбуз ввалился Нод. У него под ногами шныряли, играя, двое детишек. Чешуя механика отливала перламутром, черные глазки искрились.

– Рассветное приветствие, капитан. Пусть лучи солнца согреют твою ветвь.

– Привет, Нод. Ты прекрасно выглядишь.

Одна ладонь-лицо обратилась ко мне, остальные крутились, пытаясь не выпустить малышей из поля зрения.

– Много работы, – сказал он. – Много времени с потомками.

– Ну, тебе это, похоже, на пользу.

Пальцы его сомкнулись, скрыв лицо, и снова разогнулись – словно цветок подмигнул. Нод был доволен.

– Принес список нужных запчастей, – сказал он. – Тех, которые нельзя распечатать на борту.

– Мы наверняка найдем все на следующей остановке.

– Большая просьба, капитан. Нужно много чего разыскать.

– Отлично.

Я встала и склонила козырек бейсболки – сначала в сторону Нода, потом к Престону. Уходя в рубку, я надеялась, что сумела внушить им уверенность, которой не чувствовала сама.

– Смотри, корабль! – воскликнул, поежившись, Мишель Па.

Он остановился в слабом свете уличного шара и отбросил за плечо хвостик волос, глядя, как космический торговец разворачивает черные ажурные крылья, заходя на посадку. Я беспокойно потянула его за рукав грязной, заплатанной парки. Мы задержались в узком переулке, а время было позднее.

– Мики, идем, – торопила я, но он с тоской смотрел в небо, не желая двинуться с места.

Его заворожил корабль – по моему мнению, самый обычный образчик своего класса: солидные, индустриальные очертания корпуса плохо сочетались с хрупкостью широких, заряженных электричеством крыльев. Кто-то давным-давно разрисовал его корму желтыми полосами, а плоское, тронутое ржавчиной брюхо отражало свет портовых дуговых фонарей. Полосы придавали ему сходство с жирной осой, а в остальном торговец казался мне ничем не примечательным. Такие приходят и уходят каждый день.

– Как думаешь, откуда он? И куда идет, по-твоему? – спросил Мишель.

Щеки его разрумянились, дыхание в морозном воздухе белело паром.

Я не ответила. Мне это было до лампочки. Воздух облепил мой загривок холодным компрессом, да и место было не такое, чтобы торчать тут, особенно ночью. Я росла на окраинах этой огромной гулкой столицы и, как все здесь, наслушалась историй: о призраках и ловушках, о старателях, которые просто уходили в ночь – и никто их больше не видел.

Здания этого города опустели тысячу лет назад и существовали в вечной тьме. Их никогда не грело солнце, не поливал дождь. Небо над крышами и шпилями, как всегда, было обрызгано звездами, а между ними мерцали огоньки ближайших тарелок.

Сама я живала только на двух из двадцати тарелок, но все названия знала наизусть: Ночной город, Альфа, Вторая лачужная… В ясные ночи я различала их по месту на небе и взаимному расположению. И еще по тихому голосу, который слышала, глядя на них, – кажется, этот голос бормотал для меня одной. Сейчас над снижавшимся кораблем я рассмотрела Призрачный замок, Первую верфь и яркие солнечные фонари Третьей фермы – последняя была так близко, что на фоне звезд прорисовывались ее прямоугольные очертания. Шириной она была с мой большой палец, отставленный на вытянутую руку, и я улыбнулась ей, как старой знакомой. Ночью тарелки нашептывали мне свои непостижимые секреты. Их ровные, утешительные вздохи походили на ветер в ветвях деревьев или на прибой ночного пляжа.

Настоящего пляжа я, правда, никогда не видела.

– Идем! – позвала я Мики и, отойдя на несколько шагов, обернулась.

Он все глаз не сводил с корабля. И только когда кончики завернутых кверху крыльев скрылись за низким кольцевым зданием космопорта на краю тарелки, брат опустил голову и двинулся дальше.

– Как тебе не терпится! – буркнул он.

– Мне-то?

Я пристроилась с ним в ногу, глубоко засунула руки в перчатках в карманы пальто. Пальто я купила уже старым, а перчатки когда-то были внутренней подкладкой устаревшего скафандра.

– Это тебе не терпится отвалить, – заметила я.

– А тебе нет? – спросил Мики.

Я пожала плечами и оглянулась на темные силуэты древних сооружений. Одни были громоздкими, другие стройными и остроконечными, но у всех – ненормальные пропорции. Их строители, кем бы или чем бы те ни являлись, подогнали дверные проемы и лестницы под свой трехметровый рост.

– Мы столько лет прожили здесь, – сказала я.

– Потому что выбора не было.

Зябко кутаясь в одежду, мы прошли до конца переулка и повернули направо.

В необитаемую часть города мы ходили на промысел, надеясь найти среди заброшенных туннелей и башен обломки нечеловеческой техники, годные для продажи. Но теперь с пустыми руками плелись обратно к ободу тарелки, где заселены были лишь самые удаленные окраины. Город большей частью оказался еще не исследован, уж очень опасной и непредсказуемой считалась чужая архитектура. Нам с Мишелем после смерти матери пришлось перебраться с Альфа-тарелки к дяде, в продутую сквозняками квартирку на четвертом ходи-пешком этаже на Второй городской.