Саурон через плечо посмотрел на человека - Ар-Фаразон, кажется, впадал в настоящий экстаз, и было понятно, что вскоре придется вывести его из этого состояния - и почему только тела людей столь слабы?..
- Ты говоришь о моих хозяевах, о Бесплотнейший, но для них я как тот змей, что готов ужалить приручающую руку. О раскаянии и примирении ты говоришь. Но я в это верю не больше, чем в то, что этот,- он кивнул в сторону Ар-Фаразона,- доберется до Валинора вплавь.
Мелькор молчит. Долгие годы во мраке, холодном, как объятия Унголианты. Он – дух огня, связавший себя творением. Отдавший свои силы Арде, величайшему из сокровищ. Те, что младше его, перехитрили его и отправили на муку, а теперь еще майя, некогда покорный, смеется над тем, кто унижен. Он хочет поговорить – мы поговорим. У нас теперь все время мира, сколько бы там его не было в руках Эру.
- Я слушаю тебя, Мируб.
- Ты называешь меня моим изначальным именем,- Саурон ступил на полшага ближе, теперь больше не обращая внимания на смертного за своей спиной,- уже много веков никто меня так не называл. Я служил тебе, и те, кто видит суть вещей, называют меня твоим отблеском. Ты хотел бы, быть может, взглянуть, как отражается твой огонь в моих деяниях? Ведь даже сполна напоив эту почву их кровью, я не смог сравниться с тобой. Говорят.
Мелькор знал, что такое лесть, и видел ее насквозь. Но слышать, как кто-то снова говорит ему слова «я служил тебе» и «я не смог сравниться с тобой»! Слышать голос оттуда, из мира, закрытого для него, из мира, где есть кровь и почва… Ради этого он готов был разговаривать. Он мечтал об этом!
- Расскажи мне обо всем, Мируб! Покажи мне то, что ты сделал! Я хочу узнать, в чем отражается мой огонь.
Саурон улыбнулся.
- О, я расскажу, Лучезарнейший,- пообещал он,- но сейчас, боюсь, мне нужно привести в чувства короля Нуменора, иначе этот от счастья отдаст концы, и придется умащивать новое людское сердце. А это не так легко, как может показаться…- он вздохнул, повернулся к Ар-Фаразону,- все ли ты слышал, мудрейший король?
1 Саурон.
О, Любопытнейший!
Как и обещал, я пишу тебе это письмо в момент, когда смог отложить в сторону свои нынешние хлопоты и с надеждой не столько развлечь тебя, сколько поведать о том, что со времени твоего пленения ничего, собственно, не изменилось. Сердца смертных и бессмертных здесь все так же слабы – одни слабее других, но это лишь вопрос времени. В этом мире, как и прежде, нет места ни доверию, ни самоотверженности, ни любви. Только пустые клятвы, тщеславие и предательство. Но не это ли почва для прекраснейших цветов зла, которые ты, о Учитель, научил меня взращивать и лелеять?
Мир все так же предсказуем – стоит потянуть за одну ниточку покрывала его пресветлой доброты, и весь узор распадется. Нити останутся блестящими и прочными, но из этих нитей можно будет соткать теперь как покрывало с иным узором, так и висельную веревку. В искусстве плетения, о Хитроумнейший, я совершенствуюсь с каждым днем. Прежде я плел венцы из чистейшего серебра и сладкие песни из возвышеннейших слов. Теперь же мой материал – человеческая гордыня. Видел бы ты их, о Божественнейший! Эти люди готовы за славу, победу и бессмертие поверить даже самой грубой лжи. А мне ли не знать, что такое ложь, и мне ли не преподносить ее, как величайший подарок?
Я был Дарителем и прежде, но теперь в каждом подарке сокрыт ядовитый шип. Я травлю смертных их собственным ядом. О, это ли не забавно?
Я надеюсь, что в вечной пустыне Ничто это краткое послание хоть на немного, но развлечет тебя. Признаюсь, я и сам рад, что пишу эти строки – за много веков никому я не рассказывал ничего, что не вело бы к их гибели.
Остаюсь искренне твой – и телом, и духом (заметь, и ни слова про сердце),
Майрон, Саурон, Гортхаур… выбери имя по вкусу.
2 Мелькор
Мелькор выслушал послание Саурона – это был именно текст, сказанный словами, а не прямое общение при помощи мыслей, которое связывало их через пламя. Саурон развлекался – сжег какого-то нуменорца, пока другие вокруг пели заученный текст на плохом валарине, полагая, что поют гимн Творцу миров. Мелькор бы посмеялся, если бы ему не было так больно – стоило пробудиться от того полусна, в котором он пребывал все эти столетия, как ужасая цепь из белого света, скованная Ауле из песен Манве и Варды, вновь засияла ослепительным блеском. Он был скован по рукам и ногам и прикован к Арде – к тем ее силам, которыми он не владел, но которые понимал достаточно для того, чтобы видеть их. Боль мешала думать – чем ярче разгорались его мысли, тем сильнее блестела цепь, в невидимом мире жгущая так, как сильмарилли жгли плоть в мире под звездами – и не было этому конца, потому что тело его было бессмертно.
Вот как они поймали его – и вот как сторожили. Лед или пламя – предлагали они. Или можешь выбрать оба, нам ничего для тебя не жаль.
Но если думать украдкой и злиться вполсилы, если забыть об обидах, если стать кротким, как эльфийская дева, прячущая кинжал за поясом, то можно терпеть это молча.
И Мелькор сочинил ответ, слово за словом, как кузнец кует кольчугу:
«Любезнейший Саурон Готхаур,
Я знаю, ты предпочитаешь это имя, данное эльфами, восхищенными твоей наружностью и твоим характером! Позволь мне поблагодарить тебя за письмо – недаром говорят, что верный друг познается в беде. Мне весьма интересно узнать о том, что творится в Арде – здесь, за ее пределами, довольно скучно.
Люди, которых ты соблазнил, кажутся материалом, удобным в обработке – они податливы, как глина. Увы, люди столь же непрочны, и даже обжиг не предает им крепости. Что ты собираешься делать с ними, отравленными твоим ядом? Помнится, я пытался добиться от них какого-то толку, но они, даже умирая, шепчут о Манве и эльфах с серебристыми волосами. Те же, кто не готов на геройство, мало отличаются от орков, разве что пользы меньше – после смерти они исчезают, как дым и нет их, словно не было никогда.
Тем не менее, я далек от того, чтобы ставить под вопрос мудрость твоих планов – лишь сообщаю о мыслях, пришедших в голову на досуге.
Твой бывший учитель,
Мелькор»
3. Саурон
В том мире извечной ночи, в которой жил Саурон в последнее время, развлечений было не так уж много. Да, перед ним открывались бесконечные возможности, но все вокруг утратило краски. Он знал, что сам виноват в своем падении. В том поражении, что не могли нанести ему ни мечи, ни стрелы врагов, ни хитросплетения лжи, ни подвиги храбрых, ни предательства подлых. Он сам загнал себя в яму и сейчас лишь пожинал плоды своей слабости. Так было всегда – слабый был обречен на падение. И у него – Гортхаура Жестокого, Аннатара Лучезарного, Саурона Чародея – не хватило сил победить самого себя. Его предало его собственное бьющееся сердце.
И потому лишь в словах того, кто был ныне невидим для самых зорких глаз, находил он отраду. Саурон бы сам себе не признался, как важна для него эта связь.
И сквозь границы бытия направил он свое второе послание.
«О, Благоразумнейший!
Не говори мне об эльфах! Об этих ничтожных предателях, кичащихся собственным бессмертием и, если можно так выразиться, мудростью. Упоенные этим, сердцами они куда слабее людей. Они не боятся гибели, ибо знают, что обречены вернуться, и потому жизнь свою ценят куда как меньше. Сим говорю – весь их род я проклинаю.
Что до людей… то Эру Илуватар в мудрости своей наделил их поистине драгоценным даром, который также стал их главным проклятьем. Ибо смертны они. И этот тот молот, которым можно ковать из их душ все, что угодно. Можно сказать, то был дар Илуватара – мне. Люди смотрят на проклятых эльдар, и сердца их наполняются восхищением. Но стоит им присмотреться поближе, и в блеске этом они начинают видеть подвох. Почему – вопрошают они – эти существа столь великолепны, столь сияющи – и столь бессмертны? Да, люди хрупки, но эльфы в гордыне своей не видят, что смертность дает их жизни смысл, их помыслам - жажду познания, мести и борьбы, а рукам их – силу. О, я знаю, ты тоже встречался с людьми, и, быть может, ты понимаешь, как можно извратить благородство их сердец, как можно гордость обратить в непреклонность, а разуменье – в обман.
