Раздался нестройный хриплый хохот. Марк и Мановцев переглянулись. План созрел в ближайшие дни, союзники нашлись.

– Зачем это тебе? – спросил напоследок Беренгар.

– Хочу в отпуск, – просто ответил Мановцев. – Мне надоели эти хамские рожи, эта тупая база и весь зачуханный, вшивый Мемфис. Зимой в Порт-Калинусе отменно, если удастся, поищу себе место в электронном бизнесе. Тогда можно будет уплатить жандармерии неустойку и уволиться со службы. А ты?

– Я хочу поквитаться с луддитами. За одного человека, которого больше нет.

– Ладно. Победителей не засудят.

Марк усомнился, опять припомнил побег Далькроза, но скука и безысходность оказались сильнее, и он промолчал. Мановцев торопил.

…За реку уходило двадцать человек. Беренгар так и не понял, заметили их сразу или нет. Стрельба началась как-то вдруг, обыденно и беспорядочно, и, только увидев первые обожженные тела, Марк осознал, что его тоже могут убить. Он медлил, выбирая жертву, но так и не прижал курок – сознание не успевало за событиями. Конфедератам чаще отвечали не стрельбой, а наводками, кое-кто из луддитов сумел пробить изощренную защиту шлемов.

Мертвых и раненых просто оставляли на земле. В первом попавшемся доме Мановцев и еще двое выломали дверь, там не оказалось никого, кроме высокого худого старика с характерным для псиоников лучистым взглядом, Мановцев без промедления выстрелил старику в висок и звонко прищелкнул пальцами.

– Чисто сделано. Этот, наверное, был очень крут. Все, парни, уходим подобру-поздорову.

Они не сумели пробежать и сотни шагов – не помогли и шлемы. Смятый наводкой Марк сначала катался по земле, царапая песок и сдавленно ругаясь, потом угрюмо стоял среди других пленников в ожидании расправы.

– Шваль. Сопляки поганые! – откомментировал исход стычки луддит в камуфляже с тонким, словно бритвенный порез, шрамом через чисто подстриженный висок.

Чуть попозже Беренгар заметил в толпе Далькроза, и его напоследок опалило незабытой, жгучей ненавистью. Ненависть так и осталась, но смерть не приходила, вместо быстрой и страшной кончины Беренгар получил жидко побеленные стены, негасимый свет и томительное ожидание исхода. «Зоопарк для человека. С точки зрения псиоников, я урод».

– Эй, муть зеленая, выключите свет!.. Ответа не было.

Поднос с пищей приносили и совали через устроенный в двери лоток. Первые два дня Беренгар демонстративно смахивал все хозяйство на пол, но никто не убирал стылое месиво и смятый пластик тарелок, и тогда он заставил себя просто не прикасаться к очередной подачке.

На пятый день явился вежливый доктор-сенс, Марк обозвал его ветеринаром, а потом бессильно корчился и унизительно кричал под успокоительной наводкой. Перепуганный врач убрался и больше не приходил. Через неделю кто-то все же додумался выключить свет.

Марк Беренгар проспал почти сорок часов и проснулся от цепкого, осторожного звука. Где-то скреблась невидимая в темноте мышь.

– О-го-го, охрана!

Угрюмый Консуляр открыл и тут же наглухо запер глазок, сразу же вспыхнул прежний назойливый свет, Марк присел на лежаке, отрешенно рассматривая чистый умывальник, аккуратный унитаз и загаженный брошенной едой пол.

– Чего вы от меня хотите?! – выкрикнул Беренгар в потолок и не получил ответа.

Тогда он принудил себя встать, подобрал и затолкал отбросы в жерло мусоросборника и затем долго мыл и оттирал руки под тонкой струей ледяной воды.

– Я согласен с кем-нибудь поговорить. Чего вы хотите?

Ответа не было, но через некоторое время свет погасили, снова создавая иллюзорное подобие ночи. Марк долго рассматривал непроницаемую черноту, потом попытался, как это было раньше, прикоснуться к ментальному эфиру, но попытка отозвалась глухой мукой, как будто обманом ныла давно не существующая, отрезанная хирургом рука.

Свет включали и выключали еще много раз. Придавленный одиночеством Марк перестал считать «дни» и «ночи». Однажды дверь с грохотом отворилась, и он наконец-то услышал человеческий голос:

– Выходи, каленусиец, к тебе пришли.

В еще одной комнате с голыми стенами его ждал старый знакомый – русоволосый псионик, Далькроз. Марк посмотрел на него в упор, глотая сухую полынную горечь перегоревшей ненависти.

– Тебя зовут Марк Беренгар? – спросил русоволосый.

– Откуда знаешь? Сумел забраться в мои мысли?

– Да. Я Воробьиный Король.

Месяцем раньше при этих словах Марк вцепился бы в горло Далькроза и будь что будет, но позорное поражение на берегу, дни тишины, бессонницы и одиночества истощили его силы. Беренгар только понимающе кивнул головой.

– Понятно. Здравствуй, сволочь.

– Не торопись браниться, нам есть о чем поговорить. Я знаю, за что ты меня ненавидишь.

– Конечно, знаешь, ты ведь только что вдоль и поперек обшарил мои мозги. На всякий случай, чтобы ты не упустил чего-нибудь… Я ненавижу тебя за то, что ты убил Виту Брукс – но это только половина всего. Я ненавижу тебя за то, что ты такой, какой ты есть – дохляк по сравнению со мной, и все-таки сильнее меня, ты не боишься боли и умеешь смеяться там, где я смеяться не могу. Ты мне противен потому, что сумел смыться от реабилитации и уцелеть, когда других реабилитировали или убили. Но и это еще не все. Ты сволочь потому, что дал нам, псионикам, надежду. Мы приняли эту надежду и верили тебе, а это оказалось обманом, даже хуже – обманщик хоть знает, что врет, а ты не врал, ты просто играл в свои королевские игры. Лживая надежда – самое худшее предательство. Мы всегда были для тебя фишками.

– Я помог всем, кому только сумел.

– А разве нас осчастливила твоя помощь? – голос Марка сорвался. – Ты ведь не знаешь всей правды. Конечно, ты ведь не подыхал в накопительном лагере и не сидел, как пень, перед психологом реабилитаторов, отвечая ему «да, да и да» просто для того, чтобы тебя поскорее отпустили. Пока за твою шкуру торговались большие боссы, нас попросту расстреливали, как паршивую мелочевку. Теперь ты накоротке с луддитским консулом, а я сижу у них в зоопарке для людей, но мамы родили нас одинаковыми – и ты, и я ментальные уроды, просто мне не хватило нескольких литров голубой крови.

Марк с удовольствием увидел, как дернулось лицо Далькроза.

– Не торопись ругаться, ты ведь многого не знаешь, – тихо проговорил Король.

– Я знаю кое-что. Ты, наш бывший вожак, гуляешь на свободе и остался псиоником. А у таких, как я, нет больше дара. Для того, кто раз увидел ментальный эфир, потерять его потом – хуже самой поганой смерти.

– Поэтому ты отправился охотиться на сенсов – на бывших братьев?

– Мне нужно было жить, пришлось пойти работать за деньги туда, куда берут таких, как я, порченых. Пси-охрана ничем не хуже любого другого места. Да, я когда-то стрелял в тебя и промахнулся, но там, на берегу, я никого и пальцем не тронул, ты сейчас шаришь у меня в мозгах и сам знаешь, что это правда.

– Не прикидывайся паинькой – я и на самом деле тебя читаю. Тогда, на берегу, ты вообразил, будто сумеешь кого-нибудь убить, неважно кого, но не сумел – не получилось.

– Конечно, я дурак и неумеха, потому что я – не ты. Король кивнул.

– Мы разные, но не в этом дело. Давай, свяжись по унику с Каленусией.

– Зачем? Мои родители плевать на меня хотели, они слишком умные, чтобы возиться с социальным отбросом.

– Ты можешь позвонить Авителле Брукс и убедиться, что я ее не убивал. Это была фальшивка, и тебя и полицию обманули.

Марк ошеломленно замолчал, потом попытался почувствовать радость, но не вышло ничего – мозг окатила мутная волна усталости.

– Я не хочу ни с кем разговаривать.

– Можешь много не трепаться, просто набери номер и убедись, что я не солгал тебе.

Беренгар осторожно взял протянутый Королем уником, набрал длинный незнакомый номер, записанный на мятом, поспешно выдернутом из блокнота листке. На том конце долго молчали, потом раздался короткий щелчок.

– Слушаю.

Марк крепко стиснул хрупкий аппарат. Ошибки не было, он отчетливо слышал голос сестры Лина.