Отправив Романовых в Сибирь, Керенский отправил их на верную смерть. Он все время жестоко обманывал свои жертвы, соблюдая при этом внешние приличия.

“Я сбросил вас с горы как мешающийся огромный валун. Обратно на гору вы уже никогда не заберетесь”, – подумал Керенский и, нервно теребя верхнюю пуговицу, с мерзкой улыбкой прошел к своему автомобилю.

Поезда, миновав выходную стрелку, постепенно набрали быстрый ход. Царское Село уменьшилось в размерах. От Александровского дворца с обширным садом остался призрачный дым. Мелькнули последние станционные постройки. Паровоз раскатисто загудел и, выбросив в небо, струю черного дыма, покатился еще быстрее, оставляя позади себя леса, поля, деревни и полустанки. Мимо взволнованных глаз Романовых понеслась взбудораженная и любимая ими Россия.

Утро разгоралось слишком медленно, но вот на безоблачный небосклон выкатило ликующее солнце и над вершинами дальнего леса вспыхнули солнечные лучи. Зеленые деревья зашелестели, утренняя роса замерцала и на землю сошла благодать.

Романовы многое передумали, перечувствовали за последнее время, скрывая в задумчивых лицах тяжелое раздумье. Придется ли еще раз вернуться домой? Да кто ж им ответит. Поезд увозил Романовых все дальше и дальше от родного дома.

Вместе с Романовыми в добровольную ссылку отправились около сорока человек. Это все, что осталось от огромного царского двора. Среди них были: И.Л. Татищев, В.А. Долгоруков, С.К. Буксгевден, А.В. Гендрикова, Е.А. Шнейдер, Е.Н. Эрсберг, М.Г. Тутельберг, Пьер Жильяр, врачи Е.С. Боткин, В.Н. Деревенко. Дети Романовых тоже направились в Сибирь и предпочли разделить судьбу своих родителей, чем уехать куда-нибудь в безопасное место.

Лето в тот год стояло сухое, но не засушливое. Тихи и густы были теплые августовские дни. На пашнях зрел урожай. Теплый ветер зло трепал усатые колосья. Вверху светило ласковое солнышко. Поезда торопливо неслись с плотно зашторенными окнами, ненадолго останавливаясь на небольших полустанках или станциях. На поворотах вагоны раскачивались, скрипели.

На следующий день поезд с узниками, тонко свистнув, остановился в открытом поле. День был сухой и прозрачный. В поле разыгралась причудливая игра предосенних красок. Солнце уже нагрело землю, дул легкий ветерок. Стоял сладостный до одури дух. Воздух наполнился непередаваемым ароматом душистых трав. Царская семья под присмотром комиссара Макарова вышла из вагона и по узкой тропинке зашагала вдоль железной дороги. Матвей, соблюдая приличное расстояние, двинулся за ними. Поезд, набитый солдатами, медленным ходом потащился следом. Не доходя до моста, Романовы свернули в еще не сжатое ржаное поле. Рожь, набрав силу, доходила почти до пояса. Тяжелые колосья обвисли к земле. Над полем стоял густой терпкий запах.

В перелеске как нарядные невесты росли хрупкие березки. В синем небе, широко распластав крылья, величаво кружил коршун. Суслики, приподнявшись на задние лапы, с любопытством разглядывали людей. Перепела, не умолкая, перекликались в густой ржи. Они два раза срывались из-под их ног, резко хлопая крыльями. Романовы, проводив печальным взглядом уносящихся прочь птиц, огляделись вокруг и со щемящей тоской вслушались в пение вольных птиц. Их переливчатые песни били прямо в душу. В души царской семьи забралась глухая тоска. Им вдруг захотелось забиться в густую прохладную рожь и остаться в ней быть может навсегда.

Великие княжны взволновано заговорили:

– Сколько воли вокруг!

– Хочется взлететь и улететь куда-нибудь на свободный клочок русской земли.

– Как коршун в небе?

– Да, я ему завидую. Коршун свободен, а это значит, что он счастлив.

– Я бы тоже хотела взметнуться в небо и опуститься где-нибудь в Крыму.

– Неужели Романовы не заслужили немножечко земли?

– Отдали бы нам Ливадию и там мы бы жили спокойно и никому бы не мешали.

– Но больше всего домой хочется.

– Да. Сердцу не прикажешь – оно против воли рвется на родину.

– Только уехали, а уже домой хочется?

– Да, – Мария сделала несколько красивых танцевальных движений.

Подошел второй поезд с узниками и солдатами. Надышавшись свежим воздухом и наслушавшись пения свободных птиц, царская семья и конвой вернулись в душные вагоны и поезда продолжили свой бег по территории России. Дети украдкой разглядывали дивные места и раздольные русские просторы. Долгая дорога и неизвестность будущего их быстро утомили.

Перед Пермью поезд неожиданно остановили угрюмые железнодорожники. Они вошли в вагон и категорично заявили правительственным комиссарам, что поезда дальше не пойдут, пока им станет известно, что это за поезда и куда они следуют. Комиссары предъявили железнодорожникам свои удостоверения за подписью Керенского и рабочие, не найдя больше поводов к чему-либо придраться покинули вагон. Поезд тихо тронулся, бойко побежал вперед и вскоре прогромыхал по железному мосту через Каму.

Вечером семнадцатого августа поезда, следуя друг за другом, с получасовым интервалом пришли на станцию Тюмень, окутанную серой дымкой. По железнодорожным путям, пуская густые сиреневые дымы и звонко крича, туда-сюда сновали закопченные паровозы.

Через некоторое время поезда стронулись с места, коротко разбежались и остановились на безлюдной пристани. Возле набережной затаились в ожидании арестантов суда “Русь” и “Кормилец”. Началась перегрузка вещей и людей на оба судна. По команде комиссаров Романовы по сходням поднялись на “Русь”, свита с прислугой прошли на “Кормилец”. Конвой расположился на обоих суднах. Матвей Васильев никем не замеченный занял место на пароходе “Русь” в пустой штурманской рубке.

Неприглядным утром, когда солнце еще не пробило утренний туман, поднявшийся над всей поверхностью реки, пароходы подали сиплые гудки, и натужно работая моторами, отвалили от пристани. Судна, сотрясаясь мелкой дрожью, лениво заворочали плицами темную воду и, зарываясь носом в гребни волн, поплескались в Тобольск, находящийся в трехстах верстах от Тюмени.

Дымные облака из труб разостлались по всей реке. Вода чуть слышно и равнодушно билась о борта. С реки то и дело доносились басовитые крики пароходов. Над поверхностью реки лениво летали вспугнутые чайки. Неожиданно одна из них опустилась на борт судна с мелкой рыбешкой в клюве.

– Смотрите, смотрите, чайка села на борт – вскрикнула Анастасия.

Великие княжны прильнули к иллюминатору. Но чайка недолго побыв, улетела. Перед царскими глазами снова потянулись пустынные берега и безмолвные села. Иногда слева или справа во всю ширь открывались лес и пашни. В середине дня показалось знаменитое село Покровское. Возле церкви среди обычных изб, амбаров, конюшен и погребов затаился двухэтажный белокаменный дом известного старца Распутина. Серые дома то жались друг к дружке, то разбегались в разные стороны. Между ними раскинулись широкие пустыри и огороды. За покосившейся изгородью стоял домашний скот. На пустырях паслись куры и гуси. Во дворах, бренча железными цепями, лаяли собаки. На самом краю села примостилось кладбище.

Ники, предаваясь горьким мыслям, раздумчиво закурил.

– Знаешь, кто здесь жил? – спросила Аликс.

– Григорий Распутин?

Ники затянулся ароматным дымком.

– Да. На этой реке он ловил рыбу и не один раз присылал нам в Царское Село. Ты знаешь, что Анна Вырубова побывала здесь по моей просьбе?

Романов не выразил ни удивления, ни восторга.

– Разве? Ты об этом мне ничего не говорила.

– Григорий предсказывал, что мы тоже побываем на его родине, – тихим голосом сказала Аликс.

– Вот-и побывали.

Ники выбросил за борт папиросу. Во рту стало горько от крепкого табака. Романов чуть-чуть шевельнулся.

– Григорий помогал переносить боль нашему сыночку. А кто теперь поможет Алексею, если даже весь медицинский свет бессилен? – сказала Аликс, бессильно уронив руки. – Нам остается уповать только на Бога.

С тех пор как мать узнала о смертельной болезни своего сына, ее всегда преследовало чувство страха. Ее крепко держал в своих руках застарелый больной страх. Он всегда присутствовал в ней и разлагал ее изнутри. Больно и страшно было матери знать, что с ее сыном в любое время может приключиться несчастье.