В день отъезда стоял тихий безветренный день. Во дворце царило сильное возбуждение заметное невооруженным глазом. Царская семья трепетно попрощалась с загадочным Александровским садом, с детским островом, с огородом и с тем, что было дорого их сердцу. Они прощались как будто навсегда, потому что не знали, придется ли им еще когда-нибудь увидеть родные места. А потом попрощались со свитой и слугами, которые оставались дома и поблагодарили их за верную службу.

Вечером на западе яростно и долго горел закат, отсвечиваясь на верхушках деревьев. Уходя за сосны, солнце зажгло стекла Александровского дворца. После того как сгустившаяся темнота накрыла Царское Село, последние приготовления к отъезду закончились, весь громоздкий багаж был собран и упакован, в том числе и бесценные для царской семьи церковные реликвии. Лишнюю одежду и вещи государыня раздала друзьям, беженцам и жителям Царского Села. На стенах остались висеть лишь одни картины.

Медленно и нехотя угасал летний вечер. Время приблизилось к ночи. Длинный дворец погрузился в темноту. Вот-вот на небо выкатится белая луна.

Когда в тихом воздухе наступила ночь, и желтым огнем загорелись таинственные окна, в Царское Село принесся Керенский. Он осмотрел первый и четвертый полки и выступил перед ними с краткой речью. Отказавшись, посетить второй полк, повеселевший Керенский, указал Кобылинскому, чтобы быстро привез в Царское Село Михаила Александровича. Евгений Степанович доставил во дворец великого князя, и он вместе с главой правительства и дежурным офицером прошел в рабочий кабинет Романова. Кобылинский остался дожидаться в приемной.

Удрученные расставанием Романовы взялись за руки и расстроенными глазами взглянули друг на друга. Взволнованным братьям было, что сказать друг другу, но разговаривать в присутствии чужих людей они не смогли. Радость от встречи пропала. Придется ли еще раз увидеться? В этом у них не было никакой уверенности. Романовы в замешательстве крепко обнялись. Керенский с плохо скрываемым злорадством взглянул на братьев.

Вдруг в приемную вбежал радостный цесаревич Алексей.

– Это-дядя Миша приехал? – спросил он Кобылинского.

– Да.

– Можно мне на него посмотреть?

– Конечно, Алексей Николаевич, – великодушно разрешил Евгений Степанович.

Цесаревич заскочил за дверь и засмотрелся на то, что происходило в комнате.

– Позвольте мне проститься с родственниками, – под усами великого князя жалостно дрогнули губы.

– Я не могу вам этого разрешить, – замявшись, отозвался Керенский.

Великий князь облил главу правительства недоуменным гневным взором. Михаил Александрович искренне не понял, почему Александр Федорович не разрешил ему попрощаться с родственными душами. Какая на, то есть причина?

Не такой представлялась родным братьям встреча. Сейчас бы сесть им за стол поглядеть друг другу в глаза и проговорить до самого рассвета. Однако, пробыв во дворце всего лишь десять минут, великий князь, не попрощавшись с женой и детьми брата, ушел навсегда. Больше они уже никогда не увидятся.

Керенский остался во дворце, чтобы понаблюдать за сборами и отъездом Романовых. Перед самым отъездом глава правительства успокаивающим тоном, объявил Романову:

– Николай Александрович, правительство решило вас отправить в тихое и спокойное место. Я прошу вас сильно не переживать по этому поводу, потому что вы будете проживать в губернаторской резиденции. Там вы навсегда избавитесь от преследующих вас последнее время унижений. После того как состоится Учредительное собрание, вы сможете выехать куда захотите – Керенский насильственно улыбнулся, он держался непринужденно, словно в отношении царской семьи ничего не происходило.

– Если это нужно, чтобы успокоить страну, то пусть все так и будет, – после недолгого молчания ответил Ники. – Мы вам доверяем Александр Федорович.

– Все будет хорошо, – внушительно сказал глава правительства и его губы скривились нехорошей улыбкой.

– Я вам верю, но куда вы нас отправляете?

– Я объявлю об этом в вагоне, – уклончиво ответил Керенский.

Романов не подал виду, что его мало успокоили слова Керенского. Его спокойное настроение сменилось на удручающее раздумье. Вещее сердце говорило ему, чтобы он не верил словам главы правительства. Ники уже давно подозревал об отъезде в Сибирь по доходившим до него слухам и сообщениям по большому секрету. Однако раскрытая тайна его не радовала, потому что он рассчитывал только на свою любимую Ливадию. Отъезд в Англию предполагался им только в крайнем случае, так как покидать Россию ни он, ни его семья не хотели. Им легче было умереть, чем расстаться с Родиной. Они не представляли свою жизнь без святой Руси.

Солдаты начали выносить вещи в круглый зал. По дворцу туда-сюда засновали офицеры и солдаты. Отъезжающие спустились в зал, но время отъезда все время переносилось из-за задержки поездов. Керенский заметался и занервничал. Ники, выкуривая одну за другой папиросы, то разговаривал со своими приближенными то, раздумывая о чем-то своем, расхаживал взад-вперед. Аликс бесконечно читала про себя молитвы и о чем-то переговаривалась с дочерями.

Время тянулось утомительно долго. И чем ближе было утро, тем тоскливее и горше становилось Романовым. Никому не спалось, потому что на душе не было покоя. Романовы, переживая за будущее своих детей, провели ночь в полной тревоге. Нестерпимая тоска пробралась в их сердца. Тяжесть потерянного счастья обрушилась на несчастные плечи царской семьи.

Но вот извечная борьба между тьмой и светом закончилась и на горизонте появилась скудная полоска рассвета. Наконец рано утром глава правительства объявил, что можно ехать. Царская семья в последний раз вышла на заветное сердцу парадное крыльцо и от невыносимой боли у них застонали сердца. От усталости и от охватившего бессилия они с трудом стояли на ногах. Как смириться с тем, что раньше было родным, а теперь вдруг стало чужим? Им не хотелось расставаться с родными местами, но другого выбора у них не было. В то утро Александровский дворец опустел. Его стены больше никогда не услышат веселого смеха царских детей.

– Мне не жаль себя, мне жаль мою Родину и мой народ, – прощаясь с родным гнездом, сказал Ники.

Отойдя от крыльца, Романовы оглянулись на дворец и увидели на любимом крыльце графа Бенкендорфа и фрейлину Буксгевден. Они со слезами немой благодарности попрощались с ними. В эти печальные минуты перед их глазами одним мигом пробежала вся счастливая жизнь. Им трудно было жить прошлыми радостными воспоминаниями, но еще сложнее было от них избавиться.

Ники из прошлого времени вернул тихий шепот Аликс.

– Господи, помилуй нас! – глядя во все глаза и часто крестясь, прошептала она.

– Не терзай себя, будем надеяться, что Бог будет милостив к нам.

Узники расселись по местам, и громоздкие неуклюжие автомобили двинулись на станцию. Спереди и сзади автомобили сопровождали всадники 3-го драгунского балтийского полка. После недолгого пути колонна остановилась возле станции. На пятом запасном пути в затылок друг другу громоздились два поезда под японским флагом и под вывеской японской миссии Красного Креста. Романовы, окруженные редкой цепью солдат, по щебенке и шпалам с трудом дотащились до своего поезда. Керенский по звонкой лесенке заскочил в вагон и услужливо помог подняться вначале Аликс, а потом Ники. Следом забрались утомленные бессонницей и тревогой царские дети.

Матвей Васильев, подивившись надписи на вагонах, едва-едва успел заскочить в последний вагон, потому что твердо решил, что он вместе с Романовыми отправится в Сибирь. Но там ему будет значительно легче, чем Романовым, потому что ему ничего не угрожало.

Выглянув из окна, Матвей увидел, как Керенский в шесть часов десять минут махнул рукой и оба поезда длинно и тоскливо свистнув, стронулись с места. Проводив взглядом, сигнальные огни последнего вагона Александр Федорович вдруг ощутил в груди такую безудержную радость, что, ударив пяткой, хотел крутнуться на месте и пуститься в пляс, да застыдился народа.